К Пэ и Мун очередь всегда быларасписана на несколько месяцев вперед, однако иногда в плотный график приемов втискивались те, кто готов оплатить сеанс по двойной цене, который и так стоил бешеных денег. Им давалось буквально десять минут в перерывах между, и выходили они из комнаты если не до конца излечившимися, то с облегченными болями. Подобные посетители являлись главными кормильцами Константина Ивановича, ведь несмотря на наличие других специалистов среди персонала, большой прибыли с них не приходило. При этом Константин Иванович жадничал и не торопился обновлять интерьер салона. Впрочем, лично меня обстановка устраивала, плюс зарплата радовала – тут хозяин не скупился.

Иногда, лежа в кровати перед сном и таращась в потолок, я обдумывал происходившее. Мне не до конца верилось в россказни хозяина салона, потому что сделанные выводы указывали на заточение Пэ и Мун, вовсе не на добровольную помощь спасителю.

Во-первых, принимая на работу новеньких, Константин выдавал им красный браслет с золотым треугольником. Треугольники эти напоминали лепестки с лотоса, пылившегося на полке среди тигров и драконов. Снимать браслеты запрещалось до истечения срока договора, который заключался на год. Расторгнуть по инициативе работника, конечно, можно, но с подписанием бумаг о неразглашении увиденного.

Во-вторых, перед сеансами у Пэ и Мун такие же браслеты выдавались посетителям, затем возвращались в ящик стола. Кражи хозяин не боялся, шутил, что вещица к нему все равно вернется. Бумаги о неразглашении подписывали точно так же, как и бывшие сотрудники.

И первый, и второй пункт говорили, что существа могли причинить вред без данных оберегов. Но внешне Пэ и Мун выглядели миролюбиво, и ни разу не попытались напасть. Значит, браслеты нужны для иной цели. Я не интересовался, просто принял как должное.

В-третьих, комплект ключей выдавался на месяц только одному сотруднику и на данный момент таким сотрудником являлся я, затем избирался следующий ключник, связка переходила в другие руки. Иногда ключник менялся каждую неделю. При этом распределение обязанностей оставалось прежним, вместо Макабра никто не занимался кормлением и расчесыванием волос, а массажисты не забирали у меня ведро, швабру и телефон. Я был бы не против таскать бутылки с молоком и кровью, ведь Макабр получал больше денег. Пэ и Мун меня не пугали, только неуютно было находиться с ними в непосредственной близости. Хотя им самим я, кажется, нравился.

Однажды, когда я пролистывал книгу учета, выжидая момента отправиться на обед. Макабр отлучился буквально на десять минут, чтобы купить кофе для нас двоих и забрать заказ, сделанный заблаговременно. У меня уже живот сводило от голода и желудок пел китовые песни, в зоне ожидания томился массажист Федька, здоровенный детина на раз вправляющий позвонки огромными ручищами. Федька перебирал журналы, цедил чай, я поглядывал на часы. Взгляд метался от циферблата ко списку посетителей, как вдруг слух уловил тихий звон и постукивание бусин. Я поднял голову и увидел, что передо мной стоял то ли Пэ, то ли Мун – не различить, если честно, хотя Яков Филиппович уверял, что это проще простого. Федька моментально захлопнул журнал, нахмурился и выпрямился, стиснув кулаки.

Существо склонило голову набок, в прорезях маски почудился желтоватый отблеск глаз. Оно выпростало бледно-серые руки с когтями из рукавов, поставило перед моим носом початую бутылку молока, кусок хлеба, чуть поклонилось. Я опешил, ощутив как сердце провалилось вниз, затем быстро спохватился и склонил голову в знак благодарности. Существо бесшумно двинулось обратно в комнату, а Федька хмыкнул.

– Вот образина, – недовольно произнес массажист.– Их в клетках держать надо, не давать так разгуливать!

– Брось, – я взял в руки бутылку. – Он же не сделал ничего плохого, решил поделиться просто.

– Не пей, – брезгливо сморщился Федька. – Мало ли чего там.

– Обычное молоко, – вздохнул я, поднялся с кресла, добрел до комнатки, открыл дверь. Пэ и Мун повернули головы, застыли в ожидании. На ватных ногах я дошел до подиума, сел на колени, поставил бутылку перед существами.

– Спасибо большое, – пугливо забормотал я, – но не могу принять, это ваша еда, не хочу, чтобы вы голодали…

Один из них поднял ладонь, призывая к тишине, я умолк. Он приблизился, положил ладонь мне на голову и прикосновение было теплым, мягким. Послышался хлопок входной двери, донеслись обрывки короткого разговора, торопливые шаги и Макабр рухнул на колени рядом, заговорил на китайском. Судя по интонации, он просил прощения.

Существо убрало ладонь, взяло бутылку и снова вручило мне, несколько раз кивнуло, мол, бери, бери, не переживай. Макабр шепнул:

– Выйди, молоко оставь себе. Иди, поставь чайник, я скоро.

Я еще раз поклонился, пошел в соседнюю комнатушку, отведенную под отдых персонала. Яков Филиппович пришел спустя несколько минут. Не кричал, не злился.

– Пэ и Мун забеспокоились, что ты голоден, решили тебя угостить. Не отвергай, пожалуйста, их дары.

– Почему? – удивился я.

– Просто не нужно. Это величайшая честь, немногие удостаиваются такого отношения.

– Они рассердились?

– Нет, что ты. Посчитали тебя очень вежливым и учтивым. Выпей молоко, съешь хлеб, лучшая благодарность за заботу – ее принятие в полной мере.

– Точно, хлеб же еще.

Мы вернулись к стойке, чтобы увидеть, как Федька доедал хлеб, шумно прихлебывая из чашки. Яков Филиппович побледнел.

– О, не сожрали вас? – он чавкал, склонившись над книгой учета.– Много записей на сегодня после обеда чего-то.

– Ах ты! – прошипел Макабр, наливаясь пунцом.– Кто разрешал хлеб трогать?

– Спокойно, Филиппыч, – Федька облизал пальцы.

– Немедленно иди извиняться! – проклокотал Макабр. – Иди!

– Угомонись, папаша, – буркнул массажист. – Не обеднеют от одного куска.

Макабр побледнел.

– Хлеб не тебе предназначался.

Федька крепко выругался, четко давая понять, что в ножки кланяться не пойдет. Макабр поправил воротник рубашки, велел мне вернуться к чайнику, выпить молоко и не высовываться в ближайшие полчаса. Уж не знаю, что именно произошло за это время, но Федьку уволили в тот же день.

– Не припоминаю пункта в договоре о дарах Пэ и Мун, – я не слишком огорчился, узнав про увольнение коллеги.

– Не случалось раньше, – вздохнул Яков Филиппович.

Федьке довольно быстро нашли замену, больше ничего из ряда вон выходящего не случалось. Молоко я не выпил, отвез домой и убрал в холодильник.

Дни текли тягучей патокой, ночи – проносились стремительно. Мелькнули и забрезжил рассвет алой полоской на горизонте. Мир для меня давно замкнулся на помещении салона, благовониях и посетителях, домой я приезжал только ночевать. Наличные под подушкой скопились в увесистую пачку, цифры, отображавшие состояние банковского счета, дарили уверенность. В больницу я не заглядывал очень давно, изредка подумывал записаться на прием, но пока самочувствие позволяло работать – работал. Макабр иногда поднимал разговор, мол, стоило бы взять выходной и сделать передышку, я отмахивался, потому что время поджимало и заветная сумма уже не за горами.

Телефонные звонки, записи в книге учета. Раз в неделю обязательно звонил человек, решивший воспользоваться услугами интимного характера. Дурная слава подобных заведений бежала впереди них, попутно зацепляя нас. Голоса, томное придыхание и просьбы менялись, намерения оставались такими же. Меня эти звонки забавляли. Поначалу старался донести, разжевать, опровергнуть стереотипы, потом стал отвечать коротко и меланхолично, лениво перекатывая слова во рту, будто мятную жвачку.

Посетители сменяли один другого, все разные и все одинаковые. К массажистам приходили высокие, плечистые спортсмены, чтобы снять груз с уставших мышц, приходили красивые стройные женщины, чтобы сохранить молодость и упругость тела, приходили женщины пожилые, чтобы размять задеревенелые спины, приходили сморщенные старики, чтобы размять ступни. К Пэ и Мун редко прибывали на своих двоих. Трости, костыли, инвалидные коляски. Маленьких детей приносили на руках. Кто-то шел сам, пытаясь держаться за остатки независимости и самостоятельности, гордо приподнимая подбородок, не давая слабины. Кто-то смиренно опирался на мою руку, сжимая до боли и морщась от нее же, простреливавшей тело насквозь. Кто-то плакал, кто-то глядел перед собой, терпеливо дожидаясь на тахте приглашения в заветную комнату. Исход сеанса предсказать невозможно.

Выходили полностью излечившимися и рыдающими навзрыд от радости, легкости во вновь обретенном теле. Или не выходили, а точно так же выползали не без моей помощи или помощи родных. Боль отступала, для полного освобождения требовалась еще один визит. И дело было вовсе не в деньгах, которые хотел получить хозяин салона. Пэ и Мун сами выносили вердикт, передавая его посетителю через Макабра.

Случалось и такое, что существа отказывались лечить, поскольку ресурса тела больного могло не хватить на сеанс, человек попросту умер бы.

В один из пасмурных осенних дней привели безбровую девочку с платком, покрывавшим лысую голову. Она не жаловалась, не хныкала, поздоровалась, взяла меня за руку, предварительно черкнув на документе свое имя. Ее мама, прихрамывающая женщина с перекошенным от горя лицом, осталась в зоне ожидания заполнять остальные бумаги, нервно теребя носовой платок.

Едва мы с девочкой вошли в комнату, как существа подозвали Якова Филипповича подойти поближе, наклониться, зашептали. Макабр побледнел. Я лишь услышал обрывок.

– Туньши, туньши, – голоса двоились, переливались, перекатывались шорохом листьев, шелестом лент. Макабр улыбнулся девочке, а она отпустила мою ладонь, сделала робкий шажок по направлению к существам, села на колени, поклонилась.

– Здравствуйте, – слабо произнесла она, посмотрела на Якова Филипповича. Тот немного растерялся.

– Я знаю, что меня вылечить нельзя, но мама расстраивается и сильно переживает. Она потратила на мое лечение много денег, потратит много на похороны. Из-за этого мне стыдно, но раз я здесь, то, пожалуйста, исполните мое желание, – девочка говорила спокойно, размеренно. Макабр повторил ее слова на китайском. Существа снова зашептали.

– Чего же ты тогда хочешь, маленькая птичка? – перевел Макабр, а Пэ и Мун выжидающе склонили головы набок. Девочка достала из кармана журавлика, сложенного из розовой бумаги.

– Я принесла вам подарок.

Пэ или Мун протянул руку, жестом подманил девочку. Она отдала журавлика и существо залилось восторженным смехом, от которого я невольно заулыбался. Смех звучал музыкой, звоном хрусталя, пением соловья.

– Вылечите мою маму, пожалуйста. У нее больные ноги.

Существо спрятало журавлика в рукаве, охотно закивало, затем встало, погладило девочку по голове и та расплакалась. Второе создание быстро-быстро затараторило, Макабр едва поспевал: