ГЛАВА 5

Соседка произвела на меня совершенно ужасное впечатление.

С ней что-то было не так, и я не могла понять, что именно. Может быть, холод, которым от нее веет? Или слишком колючий взгляд? У стариков не бывает такого взгляда. Их глаза обычно теплые, в них читается мудрость прожитых лет и полное смирение с неизбежным концом жизни.

Я попыталась работать. Устроилась в спальне, разложила на кровати чистые, белые листы бумаги, найденные в кабинете. Наточила карандаши. Нужно будет поискать в доме перо и чернила, или купить. Должны же в этом городке быть магазины? Жаль, что нет карты, так можно было бы сразу выяснить, где здесь продаются продукты и товары первой необходимости. Всё имелось в доме, организация “Волк и Заяц” постаралась, но некоторых мелочей, вроде штучек для женской гигиены, или канцелярии, не нашлось.

Так или иначе, выходить сегодня на улицу не хотелось, так что пришлось писать карандашом.

Я посмотрела на листок. Полистала свои заметки. Подумала. Поразмыслила, с чего начать. Занесла карандаш над бумагой и даже нацарапала пару слов… Однако ничего не получалось. Вдохновение исчезло и возвращаться не собиралось.

К тому же меня не оставляло ощущение мороза по коже. Что-то зловещее, неприятное, скребущее осело в глубине души и постоянно напоминало о себе.

Просидев еще полчаса и, так и не выжав из себя ни строчки, я решила спуститься на кухню и сделать чаю.

Желания выходить из комнаты тоже не было. Я знала, что могу встретить Ретта в любую минуту.

Взгляд упал на почтовую шкатулку. Надо же, а я о ней совсем забыла, хотя с нетерпением ждала ответ. Тирел обещал, что не станет задерживаться с ответами, однако, откинув крышку, я уставилась в пустоту. Мое письмо ушло в организацию, а вот обратного я не дождалась.

Руки сжали почтовик, и острые деревянные уголки впились в тонкую кожу.

И вот так всегда. Почему неприятности обязательно должны приходить все вместе?

Я покинула спальню с полной уверенностью, что как только встречу Ретта, то улыбнусь ему. Сухо, исключительно из вежливости. Но, услышав за поворотом шаги, метнулась в противоположном направлении.

Дневной свет с трудом пробивался сквозь сухие прутья плюща, затянувшие окна, но света все равно хватило, чтобы в конце коридора заметить ответвление, которое я не видела в первый день приезда.

Не думая, нырнула в обнаруженный проход и осмотрелась. Этот коридор был уже темнее, теснее. На полу лежал тусклый, выцветший ковер, который явно принесли сюда, когда он отработал своё в более оживленной комнате.

Видимо, проход предназначался для прислуги. Судя по внешнему виду здания, строился дом в те времена, когда не только королевские особы, но и просто зажиточные граждане не мыслили своей жизни без толпы горничных, лакеев и кухарок.

Любовь к старинной архитектуре позволила мне ненадолго забыться. Из головы вылетели все мысли о больной старушке Флимм, о красавчике Ретте. Гадёныше Ретте, но все равно красавчике.

Идея написать статью о городе мгновенно переросла в нечто большее. Ведь можно не ограничиваться рассказом о жителях, а захватить и дом. Но кому, кроме меня, это будет интересно? Да и неважно. Меня все равно уже наверняка уволили, а когда найду работу в новом журнале, то мне могут и не дать колонку. Напишу статью для себя. На память.

Кроме того, пока исследую каждый уголок, то реже буду видеться с Реттом. Как ни посмотри, сплошные плюсы. Так что, забыв о чае, я устремилась вперед.

Коридор действительно вел в помещения для прислуги. Добравшись до конца, я уткнулась в массивную дубовую дверь, обшитую металлическими пластинами. Отодвинула засов, с силой потянула за ручку, и дверь отворилась, душераздирающе проскрежетав по доскам.

За ней обнаружилось просторное помещение с низким потолком. Полотна паутины свисали до самого пола, и только силой воли я убедила себя в отсутствии здесь пауков. Насекомых я не боялась, нет… Недолюбливала, скажем так.

Из гостиной – а это наверняка была гостиная для отдыха слуг – вело еще две двери. За одной оказалась лестница, спиралью убегающая вверх и вниз. Я постояла на лестничной площадке, разглядывая каменные ступени и покосившиеся перила. Окна здесь не предусматривались, и темнота скрывала детали.

В следующем коридоре множество дверей выстроилось в ряд. Промежутки между ними были совсем крошечными. Спальни для слуг не могли похвастаться такими размерами, как у той, что досталась мне.

Я подергала за ручки, но двери не поддались. А, впрочем, сегодня я уже ничему не удивляюсь. Может статься и так, что если я все-таки сумею открыть хоть одну из этих дверей, то попаду в комнату, похожую на жилище Флимм. Может, там даже найдется какая-нибудь пожилая горничная, которой не успели сказать, что она отправлена на пенсию. Может, она так и сидит там у погасшего камина, ожидая, когда давно умершая хозяйка позовет ее…

По коже снова побежала дрожь. Как же все-таки меня впечатлила немощная старушка и ее неухоженный, если не сказать заброшенный дом. И в голову лезут кошмары. А может, переквалифицироваться из журналиста в писателя? Все равно журналистика меня ни к чему не привела. Напишу мистическую историю о прошлых веках и о готическом замке, в котором хозяева соседствуют с призраками. Прославлюсь. Может быть, даже денег заработаю.

Я мысленно посмеялась над собой. Покорение литературных вершин подождет, нужно все-таки осмотреть дом как следует, и поискать ключи от комнат прислуги. Должны же они где-то быть?

Дверь закрывать не стала, чтобы на ступеньки попадало хоть немного света. Осторожно держалась за стену, лишний раз боясь прикасаться к ненадежным перилам, и двинулась наверх. Если пойти вниз, то, скорее всего, попаду в кухню или подвал. А вот наверх… Любопытно, что же там? Чердак, заваленный старинным хламом? Драгоценности? Сундуки с золотом? Личные дневники, газеты, записи?

Я не теряла надежды отыскать хоть что-то интересное.

Следующая лестничная площадка тонула в кромешной темноте. Я пошарила по стенам, и пальцы наткнулись на дверную ручку. Дернула ее с нажимом, и площадку залил дневной свет.

Просторное помещение, поделенное на несколько комнат, оказалось частично разрушено. Стена, что слева, давно обвалилась. Справа каменная кладка держалась скорее по инерции. Пыльное, тусклое окно в ней не меньше полувека не видело тряпки и ведра с мыльной водой. Оно почти не пропускало свет.

В углах что-то непрерывно скреблось и попискивало. Я догадывалась, кто устроился здесь с комфортом, однако сейчас не время думать о крысах. Тем более я никогда их не боялась.

Вдоль стен громоздились рассохшиеся сундуки, шкафы с отвалившимися дверцами, кресла и диваны без сидений или с продавленными подушками. Из некоторых торчали ржавые пружины.

На одной из тумбочек красовалось старинное радио. Я повернула ручку, и прибор разразился зловещим шипением. Поискала работающие каналы, но так и не поймала ни одной радиостанции.

Оставила радио разлагаться дальше и дернула створку единственного выжившего окна. Взору открылся вид на уютную улочку. Дома, затянутые диким виноградом и плющом, тонули в золотой листве деревьев. Аккуратная брусчатая дорога, камешек к камешку, изгибалась змейкой, убегая вдаль.

Отсюда просматривалась подъездная дорожка к черному входу, заросший фонтан и неухоженные клумбы…

У самой двери вдруг мелькнуло что-то темное и остановилось в тени.

Я навалилась на подоконник и высунулась наполовину. Фигура исчезла, будто ее там и не было.

Мозг почти не уловил хруст, да я бы и не успела среагировать. Пол жалобно заныл, под ногами мгновенно исчезла твердая поверхность, и я, потеряв равновесие, с воплем полетела вниз в облаке пыли и обломков трухлявого дерева.

Спасло меня то, что над черным входом обильно разросся дикий виноград. Его побеги затормозили падение, так что я не расшиблась в лепешку, а всего лишь плюхнулась рядом с крыльцом кулем.

Ногу прострелила резкая боль. Со стоном я скрутилась, схватившись за лодыжку. Нет, этот день не мог стать еще ужаснее!

– Ада? – изумленный голос Ретта прозвучал прямо надо мной.

Я ошиблась. Этот день определенно мог стать хуже.

Тихо хныча от боли, принялась растирать ногу. Плечи обхватили сильные руки, заставляя меня выпрямиться. Я вскинула голову.

Ретт склонился надо мной, одетый в темное пальто. Загадочная тень, из-за которой я рухнула вниз, оказалась Реттом. Я снова пострадала из-за него? Нечему удивляться.

В воздухе лениво пикировали алые виноградные листья, которые я сбила, пока летела вниз, обрывая побеги.

– Как ты? – спросил Ретт озабоченно. Скорее, просто из вежливости.

– Все прекрасно, спасибо, – буркнула я. – Гуляю на свежем воздухе. В доме слишком душно.

Ретт устало вздохнул. На какое-то мгновение мне показалось, что он смотрит почти влюбленно. Злорадствует, наверное. Доволен, что я снова валяюсь у него в ногах. Пусть даже на этот раз ни о чем и не умоляю.

– Действительно. Прекрасный день для прогулок, – произнес он задумчиво. – Поэтому мы с тобой сейчас прогуляемся к врачу.

– Ничего подобного! – возмутилась я. – Со мной все отлично. Можешь идти, куда шел.

Злость придала сил, даже боль как будто стала слабее. Я вскочила на ноги и тут же чуть не грохнулась снова. Боль острыми клыками впилась в лодыжку, и я, не сдержавшись, взвизгнула.

Ретт подхватил меня на руки. На долю секунды я замерла, со стоном вдохнула его запах. Мята. Он все еще пользуется мятным одеколоном.

– Отпусти, – попросила я твердо.

– Ада, будь благоразумна! Хорошо, если лодыжка вывихнута, но вдруг перелом? Я могу отпустить тебя, оставить здесь. Надолго ли? В одном платье ты замерзнешь, простудишься и заразишь меня. Считай, что я беспокоюсь о себе.

Ну да, не обо мне же.

Я не собиралась соглашаться с его доводами. Даже открыла было рот, чтобы высказать все, что думаю, но за забором раздались шаги.

– Лед, лед… Проклятый лед… – бормотал женский голос.

Я прикусила язык. Перед жителями городка нам полагалось изображать любящих мужа и жену. Поэтому молчала, пока Ретт вносил меня в дом и устраивал на диване в холле. Потом он ушел и вернулся спустя несколько минут с картой. Его-то карта, конечно, не улетела еще в первый день.

Я украдкой щупала ногу. Лодыжка отекла и ныла. Пульсирующая боль была такой сильной, что приходилось стискивать зубы, чтобы не разреветься.

Плакать нельзя. Только не при Ретте.

В попытках отвлечься смотрела в окно. По дороге вдоль дома брела растрепанная девушка в летнем платье, слишком холодном для осеннего дня. Она обнимала себя руками, дрожала, и даже отсюда было видно, что ее волосы висят мокрыми сосульками. Наверное, поссорилась с мужем и выбежала, в чем была. Бедолага. Не у одной меня семейные проблемы.

– Так, доктор живет совсем недалеко, – сказал Ретт, засовывая карту во внутренний карман пальто. – И прекрати, пожалуйста, спорить!

Он подхватил меня за руки, а я не стала указывать ему на то, что, вообще-то, молчу последние несколько минут.

Дом доктора действительно находился неподалеку. Его окружал разросшийся сад. Я уже даже начала привыкать к тому, что местные жители предпочитают огромные неухоженные дворы. Тропинка, ведущая к входу, еще как-то сопротивлялась натиску природы. По ее широким плитам можно было без труда пройти.

Ретт ногой толкнул дверь, которая, конечно же, поддалась с трудом. Видимо, тугие двери, вросшие в проемы, еще одна местная архитектурная особенность.

Помещение, в которое мы попали, не отличалось стерильностью. Жаловаться на грязь в кабинете врача было некому, да и смысл? Жители Ковентора, похоже, не любили наводить порядок.

На плечах доктора болтался серый халат с медицинской эмблемой. Когда-то он был белым, я уверена. На голове, покосившись, сидела специальная шапочка. Но в остальном… Доктор совсем не внушал доверия.

– П-проходите… в смотровую…

Его речь была неуверенной, а язык заплетался. Мужчина даже пошатывался, как пьяный. Но когда Ретт проносил меня мимо него, я не почувствовала запаха алкоголя.

Ладно. Может, у человека просто проблемы с координацией. Может, у него был инсульт или что-нибудь подобное.

Зачем сразу видеть в людях худшее?

Причина, по которой я с некоторых пор предпочитала сразу видеть худшее, аккуратно сгрузила меня на пыльную кушетку.

Я осмотрелась кривясь. Бедненько здесь. Интересно, доктор вообще имеет понятие о гигиене, чистоте и дезинфекции?

Какая там дезинфекция! Мало того что на всех видимых поверхностях лежала пыль, а под кушеткой от сквозняка перекатывались целые пушистые комья, так еще и склянки с лекарствами и капельницы покрывал слой грязи, как будто они простояли под открытым небом не меньше пары лет. В шкафчиках почти не было лекарств. Из стеклянного стеллажа для таблеток выглядывало всего несколько упаковок, да и те казались такими старыми, что я бы не рискнула ими лечиться.

– Льюис! – донесся из прихожей хриплый голос почти умирающего человека. По тону было очень похоже, что так оно и есть. – Помоги!

– Д-да сколько же можно-о, – проворчал доктор. Он не заикался, нет. Его язык именно заплетался. – Какие жалобы?

Вопрос был адресован мне. Я неуверенно покосилась на дверь, из-за которой доносился стон.

– Наверное, лучше сначала помочь другому пациенту? – предположила я. – Кажется, ему хуже, чем мне.

– Ему не хуже, – ответил доктор. – Это Герберт, он постоянно с-сюда ходит, как на р-работу. Жалуется на бо-о-оль… Видать, хочет, чтобы я ему спирт выписал. Так что подождет. Так по какой п-причине вы здесь?

– Я упала с высоты второго этажа. Ну примерно. Подвернула ногу, по-моему.

Льюис – так его назвал Герберт – принялся ощупывать мою лодыжку. Его руки оказались на удивление осторожными. Несмотря на то что пошатывался, а его синюшное, опухшее лицо не внушало доверия, действовал он аккуратно и профессионально. Не зря говорят, что мастерство не пропьешь.

– Просто в-вывих. Сейчас будет немного больно, – предупредил он и надавил на точку чуть выше косточки.

С тихим хрустом боль прошила меня от пяток до самой макушки.

Крик я сдержала, но с губ сорвался тихий всхлип.

– Т-теперь н-нужно плотно забинтовать на несколько дне-ей.

Льюис извлек из шкафчика бинт и разорвал упаковку.

Я с подозрением присмотрелась, но бинт нареканий не вызвал. Хлипкое плетение белоснежных нитей оказалось чистым. Я терпеливо позволила перебинтовать пострадавшую лодыжку.

– Помоги! – снова донеслось из прихожей

– Да что с ним такое? – не удержалась я от вопроса. – Хронические боли?

– Старческий маразм, – пробурчал Льюис в ответ.

Я оттолкнула руку Ретта, стремящегося мне непременно помочь, и встала, опираясь на тумбочку. Мне даже удалось проскакать на здоровой ноге от кушетки до двери. Но Ретт снова подхватил меня, лишив даже шанса добраться до дома самостоятельно. Я прошипела тихое ругательство.

Мимо нас прошаркал Герберт. Он еле волочил ноги, горбился, прижимая обе руки к груди.

– Помоги… Льюис…

Я нахмурилась, внимательно осматривая его с головы до ног. Когда я встретила Герберта впервые два дня назад, он выглядел вполне себе здоровым. Но старость, она такая – никогда не знаешь, в какой момент напомнит о себе.

– Трикс проткнул меня вилами!

– В к-каком году это было? – рявкнул Льюис. – Иди проспись! Герберт, ч-черт бы тебя п-побрал, клянусь, еще раз п-придешь, повторю то, что с-сделал с тобой Трикс!

Я отогнала мысль о том, что проспаться, кажется, не помешало бы им обоим.

На обратном пути мы с Реттом молчали. Меня одновременно и манила, и пугала перспектива того, что Ретт заговорит со мной. Хотелось обсудить увиденное: всю эту разруху, нищету и грязь… И в то же время я за себя не ручалась. Могла нагрубить, а может, даже вцепиться ему в лицо, если бы он посмел пристать ко мне с разговорами.

Так что я молчала. Да и Ретт за всю дорогу не произнес ни слова, но…

У ворот нашего дома стояла та девушка с мокрыми волосами. Она тряслась от холода, да и не удивительно – ветер сегодня был ледяным, а утром в воздухе пролетали колючие снежинки.