Глава 5
О семейных делах

Если кто-то воображает, что этот коммерческий ход со стороны Каупервуда был поспешным или непродуманным, то он имеет слабое представление о проницательном и многостороннем разуме этого человека. Его представления о жизни и власти (закаленные и отточенные за тринадцать месяцев размышлений в тюрьме Восточного округа) определили его жесткую стратегию. Он может, должен и будет властвовать единолично. Ни один человек больше не сможет предъявить требования к нему, разве что в роли просителя. Теперь он отвергал опасные махинации вроде той, которую он провернул со Стинером, – человеком, из-за которого он так много потерял в Филадельфии. По праву коммерческого таланта, мужества и решимости он должен быть первым, и он докажет это. Люди буду вращаться вокруг него, как планеты вокруг солнца.

С тех пор, как Каупервуд впал в немилость в Филадельфии, он пришел к выводу, что больше не будет питать надежд на теплый прием в так называемых высших кругах города. Время от времени размышляя об этом, он осознал, что его будущие союзники, по всей вероятности, будут принадлежать не к числу богатых и влиятельных людей, – клановых и снобистских элементов общества, – но к числу начинающих и коммерчески одаренных сильных людей, которые поднялись с самого дна и с самого начала не имели надежды быть принятыми в светском обществе. Таких людей было много. Если благодаря удаче и личным усилиям он стал достаточно могущественным в финансовом отношении, то мог диктовать свои правила. Индивидуалист и даже анархист по характеру без малейшего представления о подлинной демократии, он тем не менее сочувственно относился к народным массам, хотя и не принадлежал к простонародью, и лучше понимал их нужды и чаяния. Возможно, это отчасти объясняло его желание связаться с таким простодушным и эксцентричным человеком, как Питер Лафлин. Он выбрал его так, как хирург выбирает особый скальпель или инструмент для операции, и несмотря на жизненный опыт старого Лафлина, он был обречен стать орудием в сильных руках Каупервуда, энергичным и пронырливым гонцом, готовым принимать распоряжения от гораздо более мощного и расчетливого ума. Пока что Каупервуд довольствовался проведением сделок через фирму под названием «Питер Лафлин и К°». В сущности, такой вариант был предпочтительным, поскольку так он мог действовать почти незаметно, не привлекая нежелательного внимания, и постепенно разработать несколько операций, с помощью которых он надеялся прочно обеспечить свое финансовое будущее в Чикаго.

Поскольку важнейшим предварительным условием социального и материального обустройства Каупервуда и Эйлин в Чикаго был его развод с женой, его юрист Харпер Стэджер прилагал все силы с тому, чтобы завоевать доверие миссис Каупервуд, которая доверяла адвокатам не больше, чем своему строптивому мужу. Теперь она стала высокой, суровой и довольно некрасивой женщиной, но сохранила следы того пассивного очарования, которое некогда привлекло Каупервуда. В уголках ее глаз, носа и губ залегли глубокие морщинки. Она выглядела отчужденной, подавленной, ушедшей в себя и даже немного оскорбленной.

Стэджэр, похожий на крупного кота и обладавший вкрадчивой, рассудительной манерой речи, был идеальным кандидатом для переговоров с ней. Его учтивое хитроумие и гибкая предприимчивость могли творить чудеса. Он мог бы начертать на своем гербе девиз «Говори тихи, ступай мягко».

– Моя дорогая миссис Каупервуд, – произнес он, сидя в ее скромной гостиной весенним вечером, – мне не нужно объяснять, каким выдающимся человеком является ваш муж, и как бесполезно воевать с ним. Даже признавая его недостатки, – а мы можем согласиться, что они весьма многочисленны, – не стоит пытаться строго призвать его к ответу.

Миссис Каупервуд раздраженно заерзала, и Стэджер всплеснул тонкими женственными руками в уничижительном жесте.

– Вы знаете, какой характер у мистера Каупервуда, и насколько он поддается принуждению. Он необыкновенный человек, миссис Каупервуд. Никакой обычный человек не смог бы пройти через то, что ему пришлось вытерпеть, и подняться до своего нынешнего положения. Если вы прислушаетесь к моему совету, то позволите ему идти своим путем. Дайте ему развод. Он готов и даже стремится обеспечить достойное обеспечение для вас и ваших детей. Я уверен, что он щедро позаботится о вашем будущем. Но ему все более неприятно ваше нежелание дать ему законное право на развод, и я сильно опасаюсь, что дело дойдет до суда. Если до того, как это случится, я смогу прийти к разумному и удовлетворительному соглашению с вами, то буду чрезвычайно рад. Как вы понимаете, я глубоко огорчен текущим состоянием ваших дел. Мне очень жаль, что так получилось.

Мистер Стэджер со скорбным и огорченным видом возвел очи горе. Он чрезвычайно сожалел об изменчивых веяниях этого бурного мира.

Миссис Каупервуд в пятнадцатый или двадцатый раз выслушала его речь до предела своего терпения. Каупервуд не вернется. Стэджер был таким же проводником ее интересов, как и любой другой адвокат. Кроме того, он был безукоризненно вежлив с ней. Несмотря на его двуличное ремесло, она наполовину верила ему. Он тактично перечислил десяток дополнительных выигрышных пунктов. Наконец, во время двадцать первого визита, он сообщил, что ее муж решил разорвать финансовые отношения с ней, больше не оплачивать счета и не делать ничего, пока мера его ответственности не будет определена судом. В таком случае он, Стэджер, будет вынужден отстраниться от этого дела. Миссис Каупервуд почувствовала, что должна уступить, и выдвинула свой ультиматум. Если он обеспечит двести тысяч долларов для нее и детей (таково было предложение самого Каупервуда), а впоследствии окажет финансовое содействие их единственному сыну Фрэнку-младшему, то она даст согласие на развод. Ей не нравилось это решение. Она понимала, что это означает триумф для Эйлин Батлер, но в конце концов, эту стерву как следует опозорили в Филадельфии, и теперь ей не найдется места в любом приличном обществе. Поэтому миссис Каупервуд согласилась подписать заявление, составленное Стэджером от ее имени. Благодаря махинациям этого вкрадчивого джентльмена оно наконец поступило в местный суд с наименьшей возможно оглаской. Лишь в трех филадельфийских газетах примерно через полтора месяца было опубликовано крошечное объявление о разводе. Когда миссис Каупервуд прочитала его, она сильно удивилось, что дело привлекло так мало внимания; она опасалась гораздо более развернутых комментариев. Ей было невдомек, какие хитрые уловки в общении с судебными служащими и газетчиками использовал юридический советник ее бывшего мужа.

Когда Каупервуд прочитал объявление во время одного из своих визитов в Чикаго, он облегченно вздохнул. Его желание наконец-то сбылось. Теперь он мог жениться на Эйлин. Он послал ей телеграмму с загадочным поздравлением; ознакомившись с ней, Эйлин затрепетала от радости. Скоро она станет законной супругой Фрэнка Алджернона Каупервуда, новоиспеченного чикагского финансиста, и тогда…

– Как замечательно! – воскликнула она, читая телеграмму у себя дома в Филадельфии. – Теперь я стану миссис Каупервуд. Боже ты мой!

Предыдущая миссис Фрэнк Алджернон Каупервуд, размышлявшая о его неверности, банкротстве, заключении, пиротехнических операциях во время краха банкирской империи Джея Кука и о его нынешнем финансовом подъеме, задавалась вопросом о таинстве жизни. Бог должен существовать: так сказано в Библии. Ее муж, несмотря на грех супружеской измены, не мог быть совершенно дурным человеком, поскольку он щедро обеспечил ее, а дети любили его. Безусловно, во время уголовного преследования он был не хуже некоторых других людей, которые избежали наказания и остались на свободе. Однако его осудили, и она всегда сожалела об этом. Он был способным и безжалостным человеком. Теперь она не знала, что и думать. Единственным человеком, на которого она возлагала вину, была зловредная, тщеславная, легкомысленная и нечестивая Эйлин Батлер, которая соблазнила его, и теперь, возможно, станет его женой. Без сомнения, Бог покарает ее. Он должен это сделать. Поэтому она ходила в церковь по воскресеньям и пыталась верить, что как бы то ни было, все сложится к лучшему.

Глава 6
Новая царица

В день свадьбы Каупервуда и Эйлин, – это произошло в малоизвестном городке Далстон неподалеку от Питтсбурга в западной Пенсильвании, где они остановились ради этого события, – он сказал ей:

– Дорогая, я хочу тебе сказать, что мы с тобой действительно начинаем жить заново. Если ты прислушаешься ко мне, то какое-то время мы не будем особенно выходить в свет в Чикаго. Разумеется, мы будем встречаться с некоторыми людьми; этого нельзя избежать. Мистер и миссис Эддисон не терпится познакомиться с тобой, и я уже слишком долго откладывал ваше знакомство. Но я хочу сказать, что сейчас еще неблагоразумно ходить на приемы и устраивать званые ужины. В противном случае люди неизбежно станут наводить справки. Я собираюсь еще немного подождать, а потом построить такой прекрасный дом, который нам уже не придется перестраивать. Если дела пойдут как следует, следующей весной мы отправимся в Европу, где можно будет поискать хорошие идеи. Я собираюсь устроить большую художественную галерею, – пояснил он. – Во время путешествия мы можем присмотреть кое-какие картины, и так далее.

Эйлин трепетала от радостного предвкушения.

– Ах, Фрэнк, ты такой чудесный! – восторженно обратилась она к нему. – Ты можешь сделать все, что хочешь, правда?

– Не совсем, – с укоризной ответил он. – Но не потому, что мне не хочется. Удача в таких делах тоже кое-что значит, Эйлин.

Она стояла перед ним, – как это часто бывало, – положив округлые руки ему на плечи и вглядываясь в невозмутимые, ясные озера его глаз. Другой человек, более нервный и мнительный, мог бы отвести взгляд, но он встречал запросы и сомнения этого мира с внешней откровенностью, такой же обезоруживающей, как у ребенка. Правда состояла в том, что он верил в себя и только в себя, поэтому не страшился своих мыслей. Эйлин вопросительно посмотрела на него, но не получила ответа.

– Ты просто тигр, – сказала она. – Громадный лев! Шикарный зверюга!

Каупервуд легонько ущипнул ее за щеку и улыбнулся. «Бедняжка!» – подумал он. Он имела смутное представление о той неразрешимой загадке, которую он представлял даже для себя.

Вскоре после свадьбы, Каупервуд и Эйлин отправились в Чикаго и временно устроились в лучших апартаментах «Тремонта». Немного позже они узнали о сравнительно скромном меблированном доме на перекрестке Тридцать Третьей улицы и Мичиган-авеню, который сдавался в аренду на один или два года вместе с лошадями и экипажами. Они сразу же поселились там, завели дворецкого, слуг и все остальные атрибуты респектабельного дома. Только из учтивости, а не потому, что на данном этапе он считал разумным или необходимым устраивать светские приемы, он пригласил туда Эддисонов и еще нескольких человек, явно склонных принять его приглашение: президента «Чикагской Северо-Западной компании» Александра Рэмбо вместе с женой и архитектора Тейлора Лорда, к которому он недавно обратился за консультацией и счел приемлемым гостем в своем доме. Лорд, как и Эддисоны, принадлежал к светскому обществу, но являлся незначительной фигурой.

Если Каупервуд брался за дело, то доводил его до конца. Они арендовали прелестный небольшой особняк из серого камня с гранитным крыльцом и балюстрадой в один лестничный пролет, ведущий к двери в широкой сводчатой выемке, а продуманное расположение цветных стекол обеспечивало художественно-неброскую атмосферу внутри дома. Со вкусом подобранная мебель тоже была несомненной удачей. Заботу о званом ужине Каупервуд препоручил ресторатору и оформителю помещений, поэтому Эйлин оставалось только принарядиться наилучшим образом и ожидать гостей.

– Не стоит и говорить, милая, что сегодня вечером я хочу, чтобы ты выглядела блестяще, – сказал он. – Мне нужно, чтобы ты понравилась Эддисонам и мистеру Рэмбо.

Такого намека для Эйлин оказалось более чем достаточно, хотя на самом деле в нем не было надобности. По прибытии в Чикаго, она вскоре подыскала себе французскую горничную. Хотя она привезла много платьев из Филадельфии, у нее имелись дополнительные зимние наряды, подготовленные наилучшей и самой дорогой мастерицей швейного искусства в Чикаго, Терезой Донован. Лишь вчера ей доставили золотисто-желтое шелковое платье с богатой отделкой из зеленого кружева, необыкновенно гармонировавшее с ее рыжеватыми волосами, белоснежными руками и шеей. Ее вечерний будуар мог предоставить настоящее буйство шелков, атласа, кружев, дамского белья, духов, декоративных гребней и драгоценностей, – все, что могло внести полезный вклад в женское искусство прекрасной внешности. Пребывая в родовых муках композиции очередного вечрнего туалета, Эйлин неизменно становилась энергичной и неугомонной, почти суетливой, так что ее горничной Фадетте приходилось быть особенно расторопной. Освеженная после ванны, словно ожившая Венера из слоновой кости, она быстро подобрала шелковое белье, чулки и туфли в тон волосам. У Фадетты была идея по поводу укладки волос. Желает ли мадам попробовать новый стиль прически? Да, мадам готова попробовать, – и вот, масса густых и блестящих золотистых прядей, передвигается в одну, потом в другую сторону. По какой-то причине это не годится. Тогда был испробован (и немедленно отвергнут) эффект косы, уложенной вокруг головы. Наконец, двойные локоны без плетения, низко сидевшие надо лбом и перехваченные двумя темно-зелеными лентами, которые перекрещивались в центре лба и были скреплены алмазной розеткой, смотрелись превосходно. Эйлин встала полупрозрачном пеньюаре из розового шелка с кружевной отделкой и изучила свое отражение в высоком трюмо.

– О, да, – произнесла она, поворачивая голову то влево, то вправо.

Затем наступил черед шуршащего и поблескивающего платья от Терезы Донован. Эйлин примерила его с некоторым сомнением, пока Фадетта хлопотала над спинкой, корсажем, плечами и вокруг колен, одну за другой внося необходимые поправки.

– О, мадам! – воскликнула она. – О, charmant! Идеально подходит к вашим волосам. А здесь такая чудесная полнота, – она указала на бедра, где кружева формировали облегчающую баску. – Очень, очень красиво!

Эйлин просияла, но не улыбнулась. Ее снедало беспокойство. Дело было не в ее вечернем туалете, обладавшем всеми мыслимыми достоинствами, но в том, что мистер Эддисон, – который, по словам Фрэнка, был очень богат и популярен в светском обществе, – а также влиятельный мистер Рэмбо должны были получить наилучшее впечатление от нее. Она должна заинтересовать этих людей умственно, а возможно, и физически, проявляя великосветские навыки, что было непросто. Несмотря на все деньги и удобства, которыми она пользовалась в Филадельфии, она никогда не вращалась в высших кругах общества и не устраивала действительно важных светских мероприятий. Фрэнк был самым значительными человеком, когда-либо встречавшимся на ее жизненном пути. Без сомнения, жена мистер Рэмбо была строгой и старомодной женщиной. Как она должна разговаривать с ней? А миссис Эддисон! Она должна все знать и все видеть. Пока Эйлин одевалась, то так усердно размышляла, что едва не принялась вслух утешать себя. Но она продолжила работу по нанесению финальных штрихов своей прекрасной внешности.