ведь, и начал записывать то, что хочет сказать. Устроившись на корне мангового дерева с тетрадью, которую ему подарил Мозби, он сочинил проповедь о tsav, качестве, которое давало некоторым людям власть над другими и которого Мозби не понимал и считал глупостью. Джиджинги прочел свою первую попытку одному из сверстников, который назвал ее ужасной, что вызвало краткую потасовку, но Джиджинги был вынужден признать, что сверстник прав. Он попробовал написать проповедь во второй раз, а потом и в третий, после чего утомился и занялся другими делами.
Упражняясь в письме, Джиджинги постепенно понял, что имел в виду Мозби: письмо было не просто способом записать чьи-то слова; оно помогало решить, что ты скажешь, прежде чем ты это скажешь. И слова были не просто кусочками речи – они были кусочками мыслей. Записывая их, ты мог взять свои мысли в руки, словно кирпичи, и сложить из них определенную конструкцию. Письмо позволяло увидеть твои мысли так, как не позволял увидеть их простой разговор, а увидев их, ты мог сделать их лучше, сильнее и продуманней.
* * *
Психологи различают семантическую память – знание общих фактов – и эпизодическую, или воспоминания о личном опыте. Мы пользуемся технологическими приложениями для семантической памяти с изобретения письменности: сначала книги, затем поисковые системы. Но мы исторически сопротивляемся подобным приспособлениям, когда речь заходит об эпизодической памяти; мало кто хранит столько же дневников и фотоальбомов, сколько обычных книг. Очевидная причина тому – удобство; если нам нужна книга о птицах Северной Америки, мы можем обратиться к труду орнитолога; однако если нам требуется ежедневный дневник, придется писать его самим. Но я также думаю, что еще одна причина заключается в том, что мы подсознательно считаем эпизодическую память неотъемлемой частью нашей личности и не хотим выставлять ее на всеобщее обозрение, вверять книгам на полке или файлам в компьютере.