На похороны он все-таки явился. Назло Агнии и самому себе. Одетый неприметно, в повседневный костюм. Будто шел не к женщине, от которой лишился рассудка, а к мимолетной знакомой. Она лежала на алтаре посреди храма, окруженная черными свечами, огни на которых несмело трепетали. Повсюду были розы, и в воздухе застыл их сладкий аромат. Мечта Иттана осыпать Агнию цветами сбылась, но совсем не так, как он предполагал – да и опередил его какой-то иной поклонник. Волосы ее были убраны в замысловатую прическу, и среди рыжих прядей сверкали изумруды. Платье черное, с высоким горлом и без разреза у бедра, скромное и безвкусное – при жизни Агния ни за что бы не надела подобное.

С ней прощались коротко, без особых эмоций. Подходили, касались лба, бормотали под нос пару пожеланий и убирались. Хуже всего, что Иттан должен был поступить точно так же. Он ступил к Агнии, неотличимой от прежней – взмах ресниц, и она оживет! – тронул кончиками пальцев ледяной лоб. Второй рукой нащупал в кармане фамильное кольцо. Иттан собирался незаметно надеть его на палец Агнии, чтобы его частичка навсегда осталась с ней, но не сумел. За ним сморкалась в платок какая-то женщина и заглядывала за плечо, мол, когда же наступит ее очередь.

– Надеюсь, твой новый театр по-настоящему роскошен, – сказал Иттан и, запечатлев Агнию последним взглядом, отошел к стене.

Он проводит ее тело в последний путь, и когда прах развеют над рекой – напьется с горя.

– Сжигания не будет! – вдруг оповестила молоденькая актрисулька, подружка Агнии. – Агнуша завещала быть похороненной в могиле.

Она не то хрюкнула, не то всхлипнула и трагично разревелась, неестественно и вызывающе. Да, со смертью Агнии столица лишилась не только прекрасной женщины, но и великой актрисы. Агния рвала жилы, не щадила себя, дневала и ночевала на сцене, заучивая роль, – и была лучшей из лучших. Неповторимой. Благодаря ей маленький театр из бедного квартала переехал в центр Янга. Сам король посещал пьесы, в которых главную роль – а за иные она не бралась – играла Агния.

Но она мертва, и вскоре гибкое тело обовьют черви.

Иттан ушел. Не выслушал заунывных речей от ее многочисленных поклонников. Не высказал ей, как нехорошо обманывать мужчину, с которым делишь постель. Мигрень… Никакой мигренью она не болела, а мучилась неизлечимой болячкой, что давно засела в мозгу. Агния, без сомнений, знала о ней, но ничего не говорила. Никому, даже Иттану. Почему она не доверяла ему?

С другой стороны, чем, если не доверием назвать то, что последние часы они провели вместе?

Кольцо он положит на ее могилу как-нибудь позже, когда страсти вокруг гибели Агнии улягутся.

Как назло, распогодилось. В день похорон Агнии просто не могло светить солнце, но, между тем, на безоблачном небе ворочался золотистый блин.

У здания, где когда-то снимал помещение театр Агнии, было удивительно пусто. Пара дешевых букетов валялось у заколоченных дверей – вот и вся дань памяти. Иттан долго стоял, вглядывался в слепые провалы окон. И перед глазами вспыхивали картинки полузабытого прошлого.

…На то представление его позвал знакомый, и Иттан от безделья согласился.

Он сидит на жестком стуле в зале столь маленьком, что нечем дышать. Гостей собралось много, они шушукаются и позевывают, листают программку, наскоро нарисованную художником, а потому неряшливую.

Занавес поднимается, даря начало представлению, скучному и обыденному. Иттан ерзает на стуле.

– Ты погоди, – со знанием дела шепчет знакомый. – Скоро появится она!

В его голосе столько восторга, что Иттан поддается, в нетерпении разглядывает сцену, где мельтешат унылые актеры. Не разобрать, что они изображают: драму или комедию?

Все меняется, когда выходит Агния. В облегающем платье, полы которого струятся по полу. Волосы распущены, кожа бела, и только губы алы словно кровь. Она не женщина, а иллюзия, портрет кисти не мастера, но гения. Глаза сверкают. Ее речь чиста, и от голоса, которым она произносит текст, хочется плакать.

Все-таки драма.

Агния играет как живет. Вены на ее шее вздуваются, когда она кричит. Голос срывается. В конце она падает на подмостки, якобы убитая кинжалом в спину, и зал ахает. Люди поднимаются с мест и всматриваются в недвижное тело.

Занавес опускается.

Нет ни хлопков, ни криков «Браво!». Лишь молчание, тяжелое, густое.

И когда Агния выходит на поклон, гости взрываются аплодисментами. Женщины утирают слезы, мужчины восхищенно качают головами. Равнодушных, как и недовольных, нет.

Агния лучезарно улыбается, принимая букеты и комплименты, а Иттан чувствует на себе ее внимательный взгляд…

Кажется, он задумался и свернул куда-то не туда. Вместо базарной площади – на грязную, узенькую улочку. У сточной канавы умывалась крыса, такая жирная, что могла бы сожрать кота. Иттан поморщился. Ну и где он? Ни вывесок, ни лавок, только кособокие домишки да мусорные кучи.

Трущобы.

У стены обнаружилась кучерявая девица, которая сидела на земле, скрестив ноги. Глаза ее были закрыты. Перед девицей валялся футляр. Услышав, что кто-то идет, она распахнула глаза. Недовольно цокнула.

– Играешь? – зачем-то спросил Иттан, сраженный несоответствием между чумазой внешностью и старым, но чистеньким футляром, который девица сжимала тонкими пальцами.

– Типа того, – неприветливо ответила она и взялась с любопытством изучать ботинки Иттана, даже приблизилась к ним, точно рассматривая в начищенной коже свое отражение.

– А Звездную балладу можешь?

– Типа того, – повторила девица и, сплюнув сквозь зубы, вытащила скрипку.

Она тронула струны смычком и, к удивлению Иттана, заиграла гладко и плавно. Умеючи, а главное – без фальши. Агния обожала Звездную балладу, наверняка бы это исполнение ей понравилось. Он улыбнулся. Мелодия стихла на полутоне, оборвалась так резко, будто с мясом. Девица задрала голову, явно ожидая благодарности и уж точно не словестной.

– У тебя хорошо получается, – отметил Иттан, копаясь в кармане пиджака.

– Типа того, – с прежней немногословностью хмыкнула девица, убирая скрипку в футляр.

– Держи.

Он протянул скрипачке монету.

– Спасибо! – Она поднялась, чтобы принять подачку, но не устояла на ногах и неуклюже рухнула прямо на Иттана. Тот подхватил девицу и привалил ее к стене. – Извини, дядь. – Потерла коленку. – Ноги совсем затекли.

Монету девица попробовала на зубок, осталась удовлетворена результатом. Поблагодарив Иттана быстрым кивком, она схватила скрипку и, закинув себе за плечо, поплелась куда-то во внутренности улиц.

– Эй! Как выйти к площади? – запоздало окрикнул ее Иттан.

Скрипачка покрутила головой и ткнула влево, в прореху меж домов. Буквально через десять минут Иттан выбрался на оживленную площадь, в очередной раз поразившись тому, как резко приличный город перерастает в забытые богами трущобы. Даже солнце там светит иначе, тускло и безжизненно.

А играла эта девица совсем недурно.

– О, брат!

По спине со всей дури хлопнули. Иттан закашлялся от неожиданности. Обернулся.

Свен Лотт, хам, картежник, а заодно сынок первого министра, улыбался во весь рот.

– Слыхал, Агния померла? – С непонятной радостью спросил он, равняясь с Иттаном. Пухлые щеки его тряслись в такт ходьбе.

Иттану жуть как хотелось послать Свена куда подальше и улизнуть, но правила приличия требовали продолжить разговор.

– Кажется, она болела чем-то серьезным.

– Поверь моим словам, это ее боги прокляли, – серьезно ответил Свен, поглаживая шарообразный живот. – Нечего было задницей крутить перед всеми подряд.

Негодование поднялось к горлу. Да как он смеет такое говорить?! Кто позволил ему лгать?

– Мне некогда трепаться с тобой, – процедил Иттан.

– Да ты чего, Иттан? – Свен присмотрелся. – Никак, грезил об Агнии, да? Я, признаться, тоже. Денег ей предлагал, меха, а она ни в какую. Ну и дура.

Понадобилось собрать всего себя, чтобы не накинуться на Свена и не растерзать его прямо здесь, на глазах у сотен горожан. Руки дрожали, сердце колотилось, и ненависть пеленой пала на глаза. Вдох и выдох.

– Угу, – промычал, все еще надеясь отделаться малой кровью. – Я пойду.

– Погоди! Ты слыхал, что нашу актрису отымела половина столицы? Да на ней клейма ставить некуда! – гоготнул Свен.

Иттан не сдержался.

Да пошли эти правила приличия к бесам!

Удар получился смазанным – в последнюю секунду Свен отшатнулся вбок. Но нос задело, и тот хрустнул. Кровь потекла по выглаженной рубашке. Иттан замахнулся вновь.

Сейчас он все ему расскажет. Покажет. Да еще и повторит при необходимости.

Их окружили зеваки, кто-то полез разнимать драку, впрочем, без должного энтузиазма. Иттан повалил тучного Свена на землю, уселся тому на живот. Он бил коротко, но часто. Выплескивал наружу всю боль, что поселилась в нем тем утром, когда умерла Агния.

Никто. Не. Смеет. Оскорблять. Ее. Память!

Свен закашлялся кровью, и только тогда Иттана силой оттащили прочь.

– Хорошего дня, – отрезал он и, показав подбежавшему стражнику удостоверение преподавателя академии, слился с толпой. Свен что-то верещал, но невнятно – не сильно-то поорешь с выбитыми зубами.

В академию Иттан ворвался точно смерч.

– Никого ко мне не пускать, – приказал секретарше.

Он заперся в кабинете с бутылкой коньяка и тарелкой пахучих сыров (как она их любила!), задернул шторы, откинулся на диване и предался воспоминаниям.

…Вот она, нагая и прекрасная, курит у окна, и горький дым плывет по комнате. Агния с наслаждением вдыхает, выпускает сизый дымок изо рта. А лунный свет стекает по светлой коже. Сигарета медленно тлеет, и пепел опадает на ковер.

…Вот она сосредоточенно изучает чистый холст, примеряясь к нему. Делает мазок, и на сером вырисовывается первая ветвь сирени. Вскоре вспухают почки, выпускают розоватые цветки. Агния закатывает рукава безразмерной – и явно мужской – рубахи, облизывает полные губы.

– Фу, как банально, – говорит она, и перечеркивает едва родившуюся картину двумя черными линиями.

…А вот ее настигает очередной приступ «мигрени». Агния бессильно опускается на подушки и указывает на дверь.

– Выметайся, – не просит, но приказывает.

Меж ее бровей появляется морщинка, которую Иттану страсть как хочется разгладить поцелуем, но он покорно уходит, иначе Агния разозлится и запретит ему появляться в ее доме. Отлучит от тела. Так уже случалось: они играют по ее правилам. Встречаются тогда, когда позволит она. Не появляются вместе в обществе. А Иттан как мальчишка поддается, потому как все его мысли занимает эта женщина. Пусть она старше его на целых десять лет, пусть опытнее, пусть циничнее – она принадлежит ему. Об их связи знает разве что ее прислуга, но та научена держать язык за зубами.

Когда-нибудь она непременно разглядит в нем не только любовника, но и мужчину, человека, личность. Иттан готов ждать…

Дождался!

Ну почему он не схватил ее в охапку при первых же симптомах болезни и не увез к лучшим знахарям Валонии? Думал, всего-то мигрень – болезнь аристократии, – а оказалось, что все куда страшнее и глубже.

Коньяк жег горло, но напиться им не получалось. Иттан захлебывался, но глотал прямо из горла. В глубине тела, где-то под сердцем, свербело печалью. Но какой-то неправильной, блеклой. Разве можно так страстно желать женщину и так обыденно страдать по ней? Хотелось сотворить какое-нибудь безрассудство, позволительное человеку, потерявшему возлюбленную; что-то достойное эпатажной Агнии; но почему-то не получалось даже встать с места.

Потому Иттан доел сыры, отставил полупустую бутыль и уснул прямо на диване в рабочем кабинете, свернувшись калачиком, ощущая себя полным ничтожеством.

* * *

С утра все валилось из рук. В прямом смысле. На пол летела одежда, бумаги, даже чашка кофе. Последняя еще и разбилась на десяток осколков, а кофейная жижа некрасивым пятном окрасила светлый ковер. Иттан растер пятно пяткой и, неудовлетворенный результатом, позвал секретаршу.

– Вытрешь? – спросил он, пытаясь сладить с узлом на галстуке.

– Ага! – Клаудия метнулась за тряпкой и, вернувшись, начала елозить по полу, отклячив зад и выгибаясь как кошка. Она давно была влюблена в светлого декана, и тот ничего не мог поделать с ее одержимостью. Убеждал, что им не суждено быть вместе, ругал и даже грозился уволить – Клаудия безропотно соглашалась на все и продолжала