Прямо перед ним возвышались тяжелые черные ботинки «ежика», их подошвам с протектором полагалось месить грязь на каких-нибудь дорогах войны… Ну ладно, не войны. Маршировать по пересеченной местности сквозь тундру, тайгу и болото. А они топтали паркет столичных танцполов.

И тут его разобрал смех. Ботинки были начищены. Начищены! Концентрация абсурда в атмосфере превысила допустимый уровень в десятки… нет, в сотни тысяч раз! Сложившись пополам, Алекс хохотал сквозь слезы, хохотал и не мог остановиться, несмотря на четкое осознание провокативности этого хохота, за который, впрочем, очень скоро поплатился. Ежик потянул его за волосы на затылке, вынудив запрокинуть голову, а Козлиная Бородка несколько раз подряд ударил по лицу.

В результате их двигательной активности равновесие композиции нарушилось, и, воспользовавшись этим обстоятельством, Алекс почти наугад ткнул локтем левой руки назад и вверх, надеясь закатать Половому Гиганту по причинному месту. Удалось. А дальше все было предсказуемо. Его поставили на ноги и принялись сосредоточенно, со знанием дела вышибать из него дух.

– Какая разница, что происходит с телом? – эти слова, произнесенные Козлиной Бородкой, лишний раз подтвердили его предположения, касающиеся личности заказчика.

Ах, милочка, голубушка, что за дивные впечатления ты мне подарила!

Весь страх испарился, как бывало всегда, стоило ему впасть в это специфическое состояние, которое сам он называл яростным весельем. Жаль, продолжалось шоу не очень долго. Впрочем, при таком раскладе – трое против одного, – рассчитывать на продолжительность явно не приходилось.

Когда добры молодцы выпустили пар и убрались наконец восвояси, оставив Алекса наедине с любимым собой, ему уже казалось, что в его несчастном тощем теле не осталось ни одной целой косточки. Каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Сломаны ребра? Мысль об этом настолько его ужаснула, что он поторопился прогнать ее.

Минут через двадцать удалось встать на колени, еще чуть погодя – выпрямиться в полный рост. Так. Теперь бы умыться. Облизнув разбитые губы, Алекс вздохнул, поморщился, кашлянул и после некоторых колебаний рискнул посмотреть в глаза своему отражению. Что ж… могло быть и хуже. Во рту стоял кремниевый вкус крови, и, раздвинув губы в жутковатом подобии улыбки, он увидел, что десны окрашены красным. Спасибо, хоть зубы целы. Он умылся и осмотрел себя еще раз.

Бледность. Но в жестком, ранящем сетчатку глаз свете люминисцентных ламп любое лицо покажется бледным. К тому же некоторая бледность позволительна в ситуациях, аналогичных той, что сложилась здесь и сейчас по милости его случайной партнерши. Правильнее сказать, поклонницы. Потому что ради кого попало – человека, значимость которого в твоей системе координат равняется нулю, – не станешь устраивать такой карнавал со специально приглашенными злодеями.

Сколько же мути я умудрился поднять со дна твоей души, о фея мегаполиса! Нимфа асфальтированных тротуаров, подземных переходов, троллейбусных остановок и душных, грохочущих, шатких, переполненных отупевшими гражданами, вагонов метро. Не одна ты, не одна вожделеешь этого тела, украшенного ссадинами и кровоподтеками, и не первая покушаешься на благополучие его… Сюда, красавицы! Утолите изначальную вашу свирепую жажду крови – древнюю, как секс, как страх, как смерть.

Склонившись над раковиной, он блевал желчью пополам с кровью и заходился от смеха. Позорная истерика, леди и джентльмены, оправдания бесполезны. Полоскал рот, строил гримасы своему двойнику из Зазеркалья, исполнял танцевальные па… ти-ра-рам. Что это за звуки там, снаружи?

Стук высоких каблуков. Пауза. Стук опять, теперь уже не такой уверенный и ритмичный. Прислушиваясь, Алекс поймал себя на том, что готов увидеть в дверях ту самую добрейшую подругу. Невероятно? Хе-хе, порой жизнь чертовски щедра на сюрпризы.

Замершая в дверном проеме девушка была ему незнакома. Васильково-фиалковые глаза, распахнутые, как у подростка, который впервые увидел на экране телевизора половой акт, накрашенные вишневой помадой губы. Испуг, растерянность, любопытство, та самая, многократно подмеченная различными душелюбами и людоведами, завороженность зрелищем насилия, в данном случае – его последствиями.

– Вы… – Она запнулась. Переступила с ноги на ногу. Высокие каблуки ее туфель-лодочек при этом опять издали знакомый цокающий звук. – Вы в порядке?

Выглядывающие из-под подола узкой «офисной» юбки острые колени, обтянутые тонкими черными чулками, расстрогали его до такой степени, что он снизошел до ответа.

– Нет.

И улыбнулся. Насмотрелась голливудских блокбастеров – вы в порядке? Девчонка. На вид лет двадцать, отсилы двадцать пять. Пепельная блондинка, причем, похоже, натуральная – волосы у корней такие же светлые, как на концах.

– Вам нужна помощь?

Цокая каблуками по кафелю, она подошла ближе.

Продолжая улыбаться, Алекс покачал головой.

– Нет.

На ее подвижном лице появилась легкая гримаска, выражающая обиду и недоумение, как у ребенка, бьющегося над решением арифметической задачи.

– О чем нужно спросить, чтобы вы ответили «да»?

– Вам не нравится слово «нет»?

– Не знаю. Ведь это просто слово.

Вблизи стало заметно, как густо напудрено ее лицо с высоким лбом и изящными скулами.

– Вы правы, это просто слово, но оно означает отказ, протест, за которые можно и поплатиться.

Взгляд ее скользнул по его разбитому лицу.

– Как вы сейчас?

– В том числе и так.

Алекс еще раз прополоскал рот, выпрямился и, в очередной раз посмотрев на себя в зеркало, подумал, что заняться с ней сексом прямо сейчас будет мерзко и тупо.

– Как вы здесь оказались?

Она пожала плечами, глядя в сторону и вниз.

– Я видела, как они спустились по лестнице и прошли через зал к выходу. Вид у них был…

«Как у нормальных пацанов, которые только что уделали кого-то в говно», – подумал Алекс. Но вслух сказал другое:

– Ты пришла с одним из них?

Взгляд исподлобья, но теперь уже не испуганный, а скорее рассерженный – угадал! Но как? Неприятно, согласитесь, иметь дело с человеком, который видит вас насквозь.

– Да. Но мы поссорились.

Алекс меланхолично кивнул. Поссорились. С кем не бывает.

– Вы не спросите, с которым?

– Что?

– С которым из них.

Рассеянная улыбка, небрежный жест.

– Это неважно.

Молча она смотрела на него, не зная что делать дальше. Это незнание взывало к его предприимчивости. Мужчина и женщина рядом, наедине, разве что в отсутствие кровати. Понимая, что сейчас все сойдет ему с рук по причине не столько его плачевного состояния, сколько ее ощущения покинутости – ох уж эти брошенные женщины! – Алекс шагнул вперед, обнял свою собеседницу за хрупкие плечи и, продолжая смотреть ей прямо в глаза, привлек к себе с развязностью неотразимого хулигана.

Она судорожно вздохнула… и затаила дыхание. Вздох, похожий на всхлип. Сквозь плотную ткань темно-синего приталенного жакета он слышал гулкие и частые удары ее сердца. Только не успокаивать. Никаких «не бойтесь, я вас не обижу» и тем более «вы можете мне доверять».

– За что они вас?

– Хороший вопрос. Если сейчас начать доискиваться до глубинных причин этого конфликта, то придется признать, что он являет собой блестящее подтверждение выводов мистера Фромма относительно феномена человеческой деструктивности.

Нервный смешок.

– А можно попроще?

– Попроще или покороче? Ладно, я в общем понял, что вы имеете в виду, но вряд ли мне это удастся, потому что я слегка взвинчен.

– Вы считаете, что нападение на вас в этом туалете лишило тех людей права называться людьми?

– Лишило права? Хм… Для того, чтобы лишиться чего-либо, надо это что-либо для начала заиметь. Факт рождения от пары приматов, которых принято называть хомосапиенсами, не делает рожденное существо человеком разумным в полном смысле этого слова. Оно появляется на свет, начинает расти, развиваться умственно и физически, и на каждом этапе своего развития воспринимает из окружающей среды импринты, пределах которых происходит его дальнейшее обучение. Если от рождения до смерти оно следует только этим более жестким и менее жестким программам мозга, не пытаясь сознательно их превзойти, правильнее называть его зомби, а не человеком.

Ни малейшей попытки высвободиться, отстраниться, прикрываясь мифическими приличиями. Но нельзя же быть такой худой! Ребра того и гляди прорвут жакет. А под жакетом?..

– В каком смысле превзойти?

– Перестать действовать в соответствии с заведенным порядком – как привык, как принято, как учили, – и начать принимать решения самостоятельно.

– Но с чего вы взяли, что эти трое…

– Делать выбор и отвечать за свои поступки? Ну что вы! Конечно, нет.

Под жакетом оказалась не то майка, не то комбинация. Шелковая. Алекс тихонько водил по ней кончиками пальцев, прощупывая выступающие позвонки. Это не девчонка, а ходячая фисгармония! Его уже обуревало нечестивое желание купить ей биг-мак или пару калорийных булочек с изюмом и заставить немедленно съесть.

– Знаете, это звучит обидно.

– Обидно. – Алекс вздохнул и пробормотал еще раз: – Обидно… Вам здесь не надоело?

Мигом насторожилась.

– А что?

– Предлагаю выйти на улицу…

– …взять такси, – скривилась насмешливо и цинично, – поехать к вам домой и заняться сексом?

– …и пройтись по Чистопрудному бульвару.

Шли они очень медленно, потому что Алекс понемногу расслаблялся, и, расслабляясь, начинал чувствовать боль. Она не то что сильно беспокоила, но не давала о себе забыть. Накрапывающий мелкий дождик вкупе со встречным ветром отчасти облегчали положение, избавляя его от необходимости промакивать пот носовым платком. Капли пота сливались с каплями дождя, соскальзывали по вискам и впитывались в ткань рубашки, не вызывая у его спутницы никаких подозрений. Мокрый тротуар поблескивал в ярком свете витрин и фонарей. Мимо то и дело проносились машины, в салонах которых сидели неспящие… неспящие жители неспящей столицы.

– И все же я не понимаю, – задумчиво говорила худая девушка в темно-синем костюме, чье имя Алекс до сих пор так и не узнал, – как воспитанные, образованные, интеллигентные люди могут опуститься до такого уровня, буквально до животного, чтобы начать избивать и мучить себе подобных, таких же воспитанных, образованных, интеллигентных людей. Откуда эта жестокость?

– Да бросьте вы, – с легкой досадой отвечал Алекс, – животные никого не мучают, они охотятся для пропитания. Злокачественная агрессия свойственна только человеку. Это специфически культурное явление. Причем так называемые интеллигенты склонны к жестокости в гораздо большей степени, чем так называемые пролетарии, и жестокость их более изощренна и более масштабна. Социальный статус позволяет им творить жестокости чужими руками, да еще гордиться «незапятнанной» репутацией. Нет, нет, воспитание и образование отнюдь не являются гарантией милосердия, благородства и даже простой человеческой порядочности. Это лишь инструменты, при помощи которых мы можем изменять себя… а можем не изменять.

Дождь усилился, но впереди уже светился вход в метро. Сейчас они войдут туда вдвоем, на эскалаторе он встанет ступенькой ниже и повернется к ней лицом, одну руку положит на вечно притормаживающий поручень, другой обнимет ее за талию. Молча они будут смотреть друг другу в глаза, потом ее взгляд переместится ему за спину, что послужит сигналом – пора поворачиваться. Друг за другом они переступят через стальную гребенку и, взявшись за руки, направятся по ярко освещенному, выложенному мраморной плиткой туннелю к платформе. В вагоне их качнет друг к другу, он крепко прижмет ее к себе, она спрячет лицо у него на груди. Из-за грохота колес разговаривать будет невозможно, и оба почувствуют облегчение, потому что общих тем на самом деле не так уж и много. По дороге к дому она сообщит ему, что снимает двухкомнатную квартиру пополам с подружкой, и надо вести себя тихо, чтобы ее не разбудить, хотя, конечно, та все равно проснется, почувствовав присутствие чужого мужчины.

Дальше… дальше будут неловкие объятия, сдавленные смешки, потупленные взгляды. Она застесняется и торопливо погасит свет, а когда он начнет ласкать ее грудь, хихикнет стыдливо, потому что привыкла считать, что мужчинам нравятся сиськи никак не меньше, чем у Анны Николь Смит. Возможно, ему не сразу удастся войти в нее и уж точно не удастся довести ее до оргазма. Но даже если в этом смысле на них снизойдут восторг и благодать, гадливое чувство от совершенного тайком акта мести не позволит ни ему, ни ей вспоминать эту ночь без мысленной отрыжки.

Кашлять и плеваться кровью у ног супермена доморощенного, а потом трахнуть его подружку, воспользовавшись тем, что между ними возникли временные разногласия. Браво, герой!

Прощание получилось скомканным, почти враждебным. Бормоча пустые, ничего не значащие слова, которые стеклянными шариками ударялись о стену ее непроницаемого молчания и разлетались вдребезги, раня кожу лица, Алекс ждал, что вот-вот услышит: «Спасаешься бегством?» И это было бы больнее, чем все предыдущее, больнее даже, чем мысль об удовольствии, полученном его бывшей партнершей, когда ей сообщили – ведь наверняка уже сообщили, – о расправе в клубном туалете. Но девушка в синем жакете ничего не сказала. Молча повернулась, пересекла небольшую площадь и скрылась в освещенном проеме высоких, раскачивающихся дверей.

Полчаса спустя, стоя под душем с закрытыми глазами и слегка запрокинутой головой, чтобы струи воды моментально смывали наворачивающиеся слезы, Алекс задавал себе уже ставший привычным вопрос: а стоило ли оно того? Цена вопроса! И вновь, как всегда, отвечал себе: да, конечно. Ни разу еще он не пожалел о содеянном, но груз иных воспоминаний был нестерпимо тяжел. Алекс нуждался в слушателе – безмолвном, терпеливом, способном на сострадание без осуждения, – но боги не посылали ему такого в надежде, что он, как обычно, справится сам.

Он вздрогнул, почувствовав прикосновение к плечу. Прикосновение холодных пальцев к горячему плечу. Повернул голову. Встретил взгляд Арины – жалобный, умоляющий.

– Ты не сердишься на меня?

– Сержусь? – Он глубоко вздохнул, зашевелился, перевернулся на левый бок. – За что?

– За то, что я такая глупая.

Алекс вздохнул еще раз. Сочное молодое тело лежащей рядом девушки вновь пробудило в нем смутное желание вдохновенно надругаться над ним, но однообразие и предсказуемость реакций объекта губили всякую инициативу на корню.

– Иногда мне хочется, – вдруг произнесла она четко и внятно, – причинить тебе такую боль чтобы ты…

Он ободряюще улыбнулся.

Арина часто задышала. На верхней губе у нее выступили капельки пота.

– …чтобы ты потерял самообладание.

В глазах появилось то странное выражение, которое Алекс все время искал и никогда не находил – у нее никогда – нежность палача, осматривающего жертву. Такие женские взгляды заводили его почище всякого порно. Томные взгляды, обещающие неописуемое наслаждение и беспримерную муку.

– И что же? – Указательным пальцем он провел по ложбинке между ее грудей. – Что дальше?

– Не знаю. Но я бы не отказалась на это посмотреть.

– Давай посмотрим. – Он улыбнулся, щуря уголки глаз. Она прикусила губу. Очень медленно он приподнялся на локте, навис над ней, замер, точно древнее чудовище из сказки, твердо вознамерившееся свести с ума похищенную красавицу. – Придумай для меня какое-нибудь ужасное испытание. И пусть я его не выдержу.

Арина отвечала ему пристальным взглядом.

Ну же, девочка. Решись хотя бы на это – поговори со мной. Ты ведь хочешь поговорить.

– А ты не выдержишь?

О нет, зачем опять этот жалобный тон?!.

– Конечно, нет. Обещаю.

– Ну, так не честно.

Алекс обессиленно рухнул на подушку. Затрясся от беззвучного хохота – вместе с кроватью, вместе с междуэтажным перекрытием, вместе со всей вселенной. Не честно!

– Прекрати! – Арина ударила его кулаком по плечу. – Заткнись, слышишь? Что смешного?

Но он не мог заткнуться. Жизнь чудовища с красавицей – жизнь, которую он привык считать комедией, – стремительно превращалась в фарс.

– Ты умеешь печь блинчики? – промычал он в подушку.

– Блинчики? Какие еще блинчики?

Он приподнял голову и, продолжая всхлипывать от смеха, посмотрел на Арину сквозь завесу спутанных темных волос.

– Что ты умеешь, девица? Что умеешь, красавица?

Минуту она переваривала услышанное, затем соскочила с кровати, накинула халат, запахнула на груди, и, громко топая босыми пятками, выбежала в коридор. Алекс подумал, что надо бы встать, закрыть дверь, которую Арина оставила распахнутой настежь, и даже глубоко вздохнул, собираясь с силами, но тут заметил, что оттуда, из коридора, на него внимательно смотрит Данила.

Сын сестры любовницы. Трудный ребенок. В узких синих джинсах и белой майке, открывающей плечи, он выглядел хрупким, как юный акробат. Гибкость, порывистость, дикость. Именно такие парни, взрослея, нарываются в захолустных барах на ножи, именно от них беременеют дочки банкиров и промышленных магнатов. Сколько ему сейчас? Четырнадцать? Нечего и надеяться, что он не замечает или не понимает происходящего в этом доме. Какая гнусная, гнусная ситуация!

Полулежа на измятой постели, ничем не отличающейся от других – ничем, даже телами, с которыми он соединялся бесчисленное множество раз в бессмысленном, механическом акте, иначе именуемом любовным, – усталый, издерганный двадцатидевятилетний мужчина молча смотрел в глаза четырнадцатилетнему юноше, открытому для любых экспериментов.