Глава 3

Она услышала приглушенный возглас, потом звук падения инструмента на керамогранит и выскочила из кухни посмотреть что случилось. Алекс стоял на табуретке, разглядывая пальцы левой руки. По его предплечью, от запястья к локтю, стекала темная струйка крови. На полу валялся нож, которым он, по всей видимости, умудрился рубануть себе по пальцу, сражаясь с телевизионным кабелем.

– Слезай, – скомандовала Вера, с тревогой всматриваясь в его побледневшее лицо. – Сейчас принесу перекись. Голова не кружится?

Не отвечая, Алекс прошел вслед за ней на кухню, сел, положил руку на стол. Перевел дыхание, как человек, изо всех сил старающийся не утратить присутствия духа. На его выступающих скулах блестели бисеринки пота. Все это несказанно удивило Веру, но от комментариев она воздержалась. Кровотечение было довольно сильным, пришлось крепко прижать к порезу клок ваты, пропитанный перекисью водорода, и поднять руку выше головы.

«Только бы у него хватило ума обойтись без истерических смешков и всяких там захватывающих историй, имевших место в его героическом прошлом, – подумала Вера, – когда он с честью выходил из самых тяжелых положений, плевал на ужасные травмы и все такое прочее». Но Алекс, похоже, ни о чем таком даже не помышлял. Сидел без движения, послушно держа руку, как было велено, а поймав на себе испытующий взгляд Веры, широко улыбнулся и сказал, глядя ей в глаза:

– Чувствую себя идиотом, если честно.

– Представляю, – усмехнулась Вера. И добавила успокаивающим тоном: – Это ничего.

– Такие неожиданности всегда производят на меня неприятное впечатление.

– А на кого они производят приятное впечатление?

Он скорчил гримасу. Шут, не герой.

– Ну, наверное, есть киборги, которых ничем не проймешь. Женщинам по идее должны такие нравиться.

Вера поймала себя на том, что тоже улыбается, вопреки своему недовольству.

– По чьей идее?

Не отвечая, он встал и направился к мусорному контейнеру, но едва уронил туда ставшую бурой ватку, порез опять налился кровью.

– Не торопись. – Вера протянула ему свежий клочок ваты, теперь сухой. – Прижми покрепче. И сядь.

Рефлекторным движением Алекс прижал руку к груди. Вера увидела ползущую по ребру ладони тонкую струйку крови и вдруг, неожиданно для себя, подхватила ее указательным пальцем и слизнула быстро, как кошка. Алекс вздрогнул, устремив на нее пристальный взгляд.

Это короткое соприкосновение было подобно ожогу. Вера отвечала ему не менее вызывающим взглядом. Оба тяжело дышали. А что в сущности произошло?

– Думаю, тебе лучше прилечь, – сказала Вера, отвернувшись, и кашлянула, потому что это прозвучало уж очень… голос стал хрипловатым, как будто у нее внезапно разболелось горло. – Вот остановим кровотечение, заклеим порез пластырем, тогда и продолжишь.

Он лежал на диване в гостиной, чуть запрокинув голову, улыбаясь краешками губ, а Вера сидела рядом и не отрываясь смотрела на него. Ей казалось, в голове роятся тысячи мыслей, но на деле не было ни одной. Точнее, ни одной толковой. В какой-то момент этот чужой мужчина вдруг показался ей родным и близким. Или просто желанным? Без пяти минут муж сестры.

Он улыбнулся шире, показав белую полоску зубов. Неплохо. Вера вспомнила собственную кислую физиономию, всякий раз появляющуюся в зеркале при попытке отработать так называемую голливудскую улыбку. Арина называла ее дежурной улыбочкой и демонстративно передергивалась, всем видом давая понять, что смотреть на это невозможно. Улыбка же этого мужчины была такой… ну что сказать, когда душа поет и сердце тает.

При виде его очаровательной беспомощности она даже позволила себе отдаться ненадолго наивным, чуть ли не подростковым фантазиям о кровавых битвах, израненых героях… Какая чушь! И тут же молнией сверкнуло подозрение: не для того ли он согласился прилечь, растянулся перед ней в притворно-беззащитной позе – вот провокатор! – чтобы все эти фантазии начали смущать ее разум? Причина-то пустяковая, подумаешь, порез. Был бы дома один, наверняка и не подумал бы устраивать из этого шоу. Обматерил бы в сердцах нож, себя, весь белый свет, замотал палец бинтом и полез обратно на табуретку.

– Хватит злиться, – примирительно произнес израненый герой.

Вера фыркнула.

– Ты что, телепат?

– Нет, но этого и не требуется. Ты совершенно не умеешь скрывать свои чувства.

Она встала за пачкой сигарет и зажигалкой, он просительно протянул руку, и после этого ей не оставалось ничего другого, кроме как прикурить сигарету для себя и для него. Щуря уголки глаз, он сделал глубокую затяжку.

– У тебя было счастливое детство? – спросила Вера, отлично зная, что позволяет себе лишнее.

Алекс помолчал.

– Наверное.

– Родители были добры к тебе?

– Даже слишком. Боюсь, им не оставалось ничего другого. Я был практически неуправляем, и они очень быстро поняли, что у них есть только два пути: сломать меня по примеру всех современных родителей, которые стремятся лишь к тому, чтобы ребенок не мешал им жить, или оставить в покое и дать возможность во всем разобраться самостоятельно. К счастью для всех нас, они выбрали второе.

– То есть, попросту отпустили поводья?

– Не сразу, но… – Он помолчал еще немного. И вдруг начал рассказывать безо всяких уговоров: – Помнится, в детском саду меня попытались поставить в угол. За какую-то пустяковую провинность. Так из этого ничего не вышло! Я просто-напросто оттуда выходил. Меня возвращали обратно, но уже в следующую минуту я выходил опять. Что ты смеешься? Я в самом деле не понимал и не понимаю до сих пор, каким образом можно заставить человека, пусть даже маленького, стоять в углу, если он этого делать не желает. Я выходил из угла и пять раз, и пятьдесят… Дело кончилось тем, что воспитательница в истерике позвонила моим родителям и попросила их увести меня домой.

Вера беззвучно смеялась.

– Еще?

– Да, да, пожалуйста! Расскажи что-нибудь еще!

– Сколько себя помню, я всегда рисовал – карандашами на бумаге, мелками на картоне, углем на холсте. Лет с двенадцати начал писать маслом. Родители всю эту творческую деятельность, мягко говоря, не одобряли. По замыслу родственников, я должен был стать доктором. Доктором! Большую нелепость трудно себе вообразить.

– Почему?

– С самого раннего детства передо мной лежала только одна дорога – прямая как стрела. Я видел себя с кистью, с карандашом, с рапидографом, но никак не со стетоскопом и не со скальпелем хирурга. Позже отец признался, что его сильно огорчали мои успехи. Ему хотелось, чтобы все это – картины, рисунки, стихи, проза, – получалось у меня гораздо хуже, чем оно получалось, и, убедившись в собственной несостоятельности, я прислушался бы к его совету и пошел в медицину.

– Но тебе по крайней мере не запрещали рисовать и сочинять?

– У меня была школьная тетрадь в красном коленкоровом переплете, куда я записывал все свои мысли, фантазии, диалоги вымышленных героев, которые позже планировал вставить в рассказ или роман, собственно рассказы, эссе, путевые заметки и прочее. Однажды во время уборки матушка обнаружила ее, почитала и отправила в мусоропровод. Наверное, это был намек, что пора браться за ум. Обнаружив пропажу, я устроил в квартире страшный погром. Столовым ножом располосовал двери, переломал табуретки, побил стекла в дверцах буфета… Меня душила такая дикая ярость, что я почти ничего не соображал. И совсем не чувствовал боли. Рассадил руку в двух местах и заметил только тогда, когда начал поскальзываться на своей крови.

– И что было…

– Окончательно выбившись из сил, я покинул место преступления и вернулся только на следующий день, после того как мои родители подняли на ноги весь микрорайон.

– Ничего себе! – содрогнулась Вера. – И что было дальше?

– Меня показали детскому психологу.

– Только и всего?

– А ты чего ждала? – полюбопытствовал Алекс.

– Что ты получишь ремня по крайней мере.

Он усмехнулся, не отводя глаз.

– Что? – Вера слегка подтолкнула его в бок. – Не было такого?

– Нет.

– Ни разу?

– В детском и подростковом возрасте – ни разу.

– Рос, как сорняк, – продолжала посмеиваться Вера, видя, что он смущается, и получая от этого странное удовольствие. – Безобразие.

– Считаешь, это плохо?

– Считаю, это неправильно.

– А по мне лучше так, чем наоборот. Хотя чаще приходится наблюдать именно наоборот. Родители, озабоченные соображениями собственного удобства, чуть ли не с пеленок загоняют детей в какие-то нелепые рамки, изводят бесконечными нотациями и нравоучениями, самозабвенно бубнят о правильном и полезном, а ребенок до поры до времени вынужден приспосабливаться, просто потому что иначе ему не выжить. Повзрослев, от таких родителей он благополучно сваливает, а они начинают проливать горькие слезы и сетовать на извечную человеческую неблагодарность. И пожирать друг друга, ага, ведь привычка пожирать никуда не исчезает. И таких «правильных» большинство, увы… так что если уж выбирать, то я за сорняки.

С небольшим опозданием она обнаружила, что упустила одну интересную деталь.

– Ты сказал, в детском и подростковом возрасте – ни разу. А позже, значит, было?

Он покачал головой, что можно было расценить и как отрицательный ответ, и как нежелание говорить на эту тему.

Вера не спускала с него глаз.

– Александр.

– Что?

– Ну пожалуйста.

Повернув голову, он уставился на нее с веселым любопытством.

– Что пожалуйста?

– Расскажи. – Она надела на лицо свою самую обворожительную улыбку, от которой его передернуло. – У меня ведь растет сын. Я хочу знать, как это бывает у мальчиков.

– Что именно? Знаешь, ведь у разных мальчиков «это» бывает по-разному.

– Ты много дрался?

– Пожалуй, нет. Но если дрался, то всегда до победы. Или до полного и окончательного поражения.

– То есть не бежал с поля боя. Какой молодец.

Он бросил на нее мрачный взгляд исподлобья.

– А травмы у тебя были?

– Не слишком серьезные. – Он помолчал. – Бежать? Нет. После этого я не смог бы жить, Вера.

Он сказал это так просто, безо всякого пафоса, что Вера неожиданно для себя поверила ему. И даже зауважала.

– Тогда такой вопрос. По поводу телесных наказаний. Считаешь ли ты их допустимыми?

– Не считаю абсолютно недопустимыми, скажем так. – По губам его скользнула ленивая полуулыбка, всякий раз вызывающая у Веры какой-то восторженный паралич. – Когда меня впервые втянули в обсуждение этого вопроса два профессиональных психолога… да, среди моих многочисленных знакомых есть и такие… первой моей реакцией было возмущение. Телесные наказания? Да вы что, господа, помилуйте, что за средневековое варварство, что за такое, с позволения сказать, нарушение прав человека? А потом успокоился, включил мозги и по ходу дискуссии пришел к весьма любопытным выводам. Девочек наказывать нельзя. Ни за то. Мальчиков же можно и даже нужно – с небольшими оговорками. Первое: делать это должен абсолютно чужой человек, ни в коем случае не родитель и не воспитатель, дабы не стать объектом ненависти провинившегося. И второе: наказание не должно быть унизительным для его достоинства. Болезненным, но не унизительным.

– Фактически это означает, что мальчиков нужно бить, но не своими руками.

Алекс кивнул.

– Потому что из мальчиков вырастают мужчины, а мужчина должен уметь принимать удар и наносить удар.

– Не бояться боли? Быть настоящим героем и бла-бла?

– Бояться можно. Главное чтобы это не мешало действовать. – Он пожал плечами. – Зачем задавать вопрос, если тебе не нужен ответ?

– Тебя не так-то просто вывести из терпения, – заметила Вера, попутно поймав себя на том, что начинает заводиться сама.

– А ты стараешься? Не стоит. Никто из тех, кому это удалось, не обрадовался результату.

Продолжая прижимать клок ваты к порезу, Алекс закинул руку за голову и скрестил ноги в потертых джинсах, отчего вся его поза приобрела подчеркнутую сексуальность. Ну что за сукин сын? Надавать бы ему пощечин и вытолкать в коридор, где остались табуретка, ящик с инструментом и брошенный на произвол судьбы телевизионный кабель.

– Ладно, ладно! – Забывшись, она легонько шлепнула пальцами по его запястью. Он сделал вид, будто ничего не произошло, и Вера почувствовала себя полной дурой. Надо же так опозориться! Срочно спасать положение… – А у тебя с этим как? Принимать удар, наносить удар. Научился в соответствии со своей теорией?

– Это не моя теория, Вера. Об этом написано много книг.

– В самом деле?

– Да. Что касается меня, особыми достижениями в этой области похвастаться не могу. Но я старался. Видит бог, старался! Айкидо Есинкан на протяжении восьми лет, три раза в неделю, с семи до девяти вечера. Наш сенсей был известен как человек довольно жесткий, иначе было нельзя. Свою бамбуковую палку он пускал в ход достаточно регулярно, так что плечи его любимых учеников всегда были в синяках. – Алекс улыбнулся одними губами. – Мы на него молились.

Вера хмыкнула и приготовилась слушать дальше. Она уже и вспомнить не могла, когда последний раз беседовала вот так с мужчиной. С бывшими мужьями? Разве что в конфетно-букетный период, который заканчивался довольно быстро.

Мальчику требуется мужское воспитание… Ох уж эта Виолетта Андреевна! По слухам, она увела мужа у исторички, после чего та вильнула хвостом и теперь преподает в соседней спецшколе. Однако чертова баба права. С мужским воспитанием у нас туговато. Например, какая мать пожелает своему ненаглядному дитятке всего того, о чем говорит сейчас царь Александр? Хотя у самого Александра, в смысле Македонского, мамашка была хоть куда.

Вера вздохнула. Равняться на божественную Олимпиаду было заманчиво, но слишком энергозатратно.

– Что случилось с твоим первым мужем? – услышала она и вздрогнула.

– Ничего. Нашел другую женщину. Такое бывает.

– А со вторым?