Похожие, но не одинаковые. Леонид все же шире в плечах и как будто крепче, плотнее, несмотря на временное нездоровье. Безупречная осанка, правильные черты лица. Этот парень мог играть в кино нацистского офицера, настоящего арийца. Герман рядом с ним выглядел как восточный принц.

– Аркадий скажет, что вы устроили тут вакханалию, и завтра же ты окажешься на втором этаже главного корпуса, – предупредила Лера.

– И у меня больше не будет персонального сортира? – застонал в притворном ужасе Леонид. – Я этого не переживу… Кстати, – добавил он после паузы, пристально глядя на бутылку, стоящую на подоконнике, – где в этом доме держат рюмки?

Нора фыркнула и поспешно пригубила коньяк. Ну и тип! Нетрудно представить, как отнесутся к его появлению на втором этаже Николай и компания. Герман не давал повода, а этот нарвется в первые же полчаса. И его прекрасное высокомерное лицо украсят синяки и ссадины.

– Рюмки? – Брови Леры изогнулись. – Зачем тебе рюмки?

Он обворожительно улыбнулся.

– Я собираюсь попросить у тебя глоточек этого живительного нектара. Ведь ты не откажешь мне, добрая леди? Нет?

– И мне, – сказал Герман, подходя с двумя рюмками, извлеченными из «докторского тайничка», который, судя по всему, тайничком давно уже не являлся. По крайней мере для эльфов.

– И тебе?

– А что, я похож на трезвенника?

– На сукина сына ты похож.

– Фу, как грубо…

Конечно, он добился своего. Лера, ворча, наполнила обе рюмки, и, передав одну Леониду, Герман с грацией подстреленного журавля опустился на диван.

Светловолосый бард принюхался.

– М-м… божественный запах. – Он сделал маленький глоток. – Божественный вкус. Почему-то, когда пускаешь по венам, пьянствовать совершенно не хочется. А когда пьянствуешь, пускать по венам хочется все равно. Почему так?

Они пили и болтали, болтали и пили, и от близости Германа, его поджарого молодого тела, с Норой творилось черт знает что.

Вот он сидит, откинувшись на спинку дивана, положив ногу на ногу, и тихонько смеется над шутками своего друга, а у нее частит пульс, потеют ладони, горит лицо… Но он и правда сидит слишком близко! Рубашки, в которой она видела его час назад, на нем уже нет, наверное, осталась в палате Леонида, и Нора не может заставить себя отвести взгляд от худых мускулистых рук, кажущихся загорелыми на фоне белой футболки, от темных волос, которые он время от времени небрежно зачесывает пальцами назад, от аккуратной мочки уха с проколом для серьги, но без серьги, от изящной линии челюсти… Даже то, как синяя джинсовая ткань обтягивает костлявое колено, кажется ей безумно эротичным. Спросить куда подевалась серьга? Или это будет выглядеть как неуместное любопытство?

Но тут она рассердилась на себя и спросила. Герман повернул голову, улыбнулся чуть ли не робко. Вблизи Нора увидела крошечные трещинки на его губах, сеть тонких морщин в уголках глаз.

– Да, последние три года я носил серьгу. Но когда приехал сюда, Аркадий потребовал, чтобы я ее снял.

– Почему? Ему не понравилась модель?

– Нет, сама идея. Он убежден, что ювелирные изделия носят только артисты и представители сексуальных меньшинств, и если я не первое и не второе, то мне следует быть поскромнее и не искушать ближних своих.

– И много у него таких правил?

– Вагоны! Товарные составы! Я стараюсь вести себя тихо, но…

– Ты стараешься вести себя тихо, – перебила Лера, – но с первого дня привлекаешь к себе всеобщее внимание. Ты следуешь всем правилам, но вид твой однозначно свидетельствует о том, что правила будут с легкостью позабыты, если в один прекрасный день они не согласуются с твоей прихотью.

– Это нечестно, Лера! – запротестовал Герман.

– Я знаю. – Она помолчала. – На самом деле я рада, что ты приехал. Ты всегда был моим любимчиком и продолжаешь им оставаться. – Помолчала еще немного. – Потому я тебя и ругаю.

Широким шагом, с непреклонным выражением лица в помещение вошел доктор Шадрин. Увиденное настолько выбило его из колеи, что некоторое время он просто стоял столбом, не зная что сказать.

Лера сидела в углу дивана, поджав под себя одну ногу и вытянув другую, небрежно перебирая пальцами волосы Германа. Тот исполнял обязанности виночерпия, подливая дамам с улыбкой профессионального обольстителя и не забывая про Леонида, который расположился на полу. Все четверо выглядели непристойно довольными.

Он все еще стоял посреди кабинета с видом Бога-Отца, заставшего Адама и Еву за поеданием райских яблок, когда Леонид, употребивший меньше остальных, оценил обстановку и предложил:

– Присоединяйся, док.

Услышав эту фразу, произнесенную приятельским тоном, без какого-либо намека на раскаяние, доктор шагнул к своему пациенту, рывком поставил на ноги и, не говоря худого слова, влепил ему тяжеловесную пощечину. Повернулся к Герману:

– Молчать! Ни с места!

И к Лере:

– Ты тоже.

– Вау! – промолвила жертва рукоприкладства.

– Слушай, парень, – зарычал Аркадий, – по-моему, ты чего-то не понимаешь.

– Да, – сказал Леонид, глядя на свою рубашку, залитую бренди, – я как раз спрашивал Леру и Нору… Я не понимаю, почему когда пьешь, все равно хочется секса, наркотиков, новых шмоток, новых девайсов, а когда имеешь хороший приход, уже ничего не хочется. Ни-чего. – Он опрокинул в рот последнюю каплю из рюмки, которую умудрился не выпустить из рук. – Хорошо. Но не лучше, чем джанк. С джанком ничто не сравнится.

Лера закрыла глаза, чтобы не видеть. Герман привстал, но она сжала его руку, призывая сидеть смирно.

– Знаешь, как умирают от абстинентного синдрома? – говорил Аркадий, держа Леонида за воротник. – Это смерть от передозировки похожа на плавное соскальзывание в сладкий сон без пробуждения, а в случае отнятия тяжелого наркотика опийного ряда в первую очередь происходит нарушение терморегуляции, нарушение водно-электролитного и кислотно-щелочного баланса, нарушение сна, затем судорожный синдром, расстройство мозгового кровообращения, кислородное голодание и, наконец, угнетение дыхательного центра. А теперь давай, включай воображение. Смерть наступает вследствие паралича дыхательной мускулатуры. Можешь представить, что это происходит с тобой? – Здесь он малость перегнул, но в целом Нора была согласна, парню следовало вправить мозги. – Я три ночи подряд сидел при тебе, как нянька. Таких тяжелых у меня не было давно. Мы даже думали, придется везти тебя в клинику, на аппарат искусственного дыхания. Помнишь? Не помнишь. Я сделал все для того, чтобы купировать абстинентный синдром и при этом не травмировать твою психику. И вот результат: твоя психика в полном порядке, и старые привычки до сих пор при тебе.

Герману достался не слишком дружелюбный взгляд.

– Это как раз то, о чем я предупреждал тебя, мой дорогой Любитель-Жить-Своим-Умом.

Леонид обнаружил признаки любопытства.

– О чем он тебя предупреждал? Что я снова подсяду?

– Учти, – теперь Аркадий тряс его за плечи, – я не допущу ничего подобного. Ты понял? Не допущу, даже если для этого мне придется посадить тебя на цепь и мордовать каждый день до потери сознания.

– Посадить на цепь? – изумился Леонид. – Док, откуда такие мысли?

Аркадий толкнул его к стене.

Потрепанный, но по-прежнему обаятельный, он застенчиво улыбнулся из-под упавшей на лоб пряди светлых волос.

– Ладно, док, делай что хочешь. Видишь, я не сопротивляюсь.

Похоже, Аркадий только сейчас обратил на это внимание. Но не стал выяснять причины, а повернулся и посмотрел на Леру. Впервые за все это время.

Она сидела в углу дивана, спокойная и величественная, как Афина Паллада.

– Теперь займешься мной? Ведь это я достала бутылку.

– Ты можешь делать все что угодно, – мягко произнес Аркадий, понизив голос, что сделало его неожиданно симпатичным.

И вышел стремительно, без оглядки.

– Ну что? Гроза пронеслась? – весело спросил Леонид, потирая щеку. – Здорово он мне влепил! Впрочем, я знал, что он на это способен. А теперь, дети мои, давайте выпьем, а то у меня от всех этих переживаний во рту пересохло.

И с довольным видом подставил рюмку.

– Ты увлекаешься кельтской мифологией? – спросила Нора.

Рассказ о битве при Маг Туиред не шел у нее из головы.

– Можно и так сказать.

– Почему именно кельтской?

– Не знаю. – Леонид озадаченно нахмурился. – Выбор мифологии, или религии, или женщины делается не на уровне сознания. Это подпороговые вещи, понимаешь?

– Не очень.

– Ну вот смотри, если мы любим, то ведь никогда не знаем за что. Если же знаем, то это симпатия, влечение, уважение, вожделение, словом, все что угодно, только не любовь. – Он помолчал, глядя на нее в упор, как делают дети и дикари. – Ты уже побывала на на Большом Заяцком острове?

– Нет. Лера обещала меня отвезти, но у нее столько дел…

– Я отвезу тебя, – вызвался Герман.

– Правда? – Ее бедное сердце так застучало, что она даже испугалась, вдруг мальчишка заметит… разве что спиртное, которое он успел в себя залить, отразится на его наблюдательности. – Спасибо. Там действительно есть что посмотреть?

– Ну, хотя бы знаменитые лабиринты, возведенные неизвестным народом, – он слегка подмигнул ей левым глазом, – есть мнение, что древними кельтами. У тех, кто отваживается вступить в лабиринт, происходит выравнивание всех функций организма. Нормализуется давление, ощущается прилив сил и так далее. Известны случаи исцеления женщин от бесплодия.

– А наоборот?

– От плодовитости?.. O tempora! O mores!^[3]

Они хороводились до половины двенадцатого, пока наконец Леонид не объявил, что это уже перебор. Он не слишком много выпил, но страшно устал от разговоров, от эмоций, от телодвижений, словом, от всего того, чего был лишен последние несколько дней. Нора и Лера отправились мыть рюмки, Герман же довел возмутителя спокойствия до кровати, а сам вышел на крыльцо покурить. Там все трое опять и встретились.

– Так ты остаешься здесь? – спросила Лера, зевая.

Герман щелкнул зажигалкой, маленькое пламя эффектно подсветило его лицо.

– А что может мне помешать?

– Например, я, – с этими словами доктор Шадрин выступил из серебристого тумана, который летом заменял здесь ночную тьму, и улыбнулся злодейской улыбкой.

Минуту они молча смотрели друг другу в глаза.

– Как же ты это сделаешь?

– Очень просто. Возьму за руку и отведу в Барак.

– Возьмешь за руку, – насмешливо повторил Герман, глядя на него сверху вниз.

– Именно, – подтвердил Аркадий.

– Присутствие дам тебя не смутит? Может быть, даже вдохновит? Если получишь удовольствие, док, то скажи об этом, договорились?

Любуясь Германом, его утонченной дерзостью – дерзостью аристократа, – Нора одновременно восхищалась самообладанием Аркадия, который выслушивал все это с каменным лицом.

– Брр… – Зябко передернув плечами, Лера зевнула во весь рот. – Уважаемый Аркадий Петрович, предлагаю отложить воспитательные процедуры на завтра и разойтись по домам. Первый час ночи! Лично я мечтаю о чашке горячего чая с малиновым вареньем и мягкой постельке. Кстати, ты обещал сделать мне массаж. – Она поморщилась. – Чертов остеохондроз.

Доктор повернул голову. Взгляд его смягчился.

– Будет тебе массаж. Я помню. – Тут он вспомнил еще кое-что. – Как Маринка? Что там у нее пострадало? Голова, спина…

– Ничего, кроме юбки и чувства собственного достоинства.

– Ну, это поправимо.

С забавными предосторожностями Лера приблизилась к нему, точно он был пациентом отделения для буйных, подхватила под руку и, дружелюбно мурлыча, увлекла за собой. Нора смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду. Обернулась, чтобы пожелать Герману спокойной ночи, да так и застыла, не в силах вымолвить ни слова.

Он стоял на верхней ступеньке крыльца, выпрямившись во весь рост, чуть расставив ноги, пальцами обеих рук зацепившись за ремень. Белая футболка, бледный овал лица, горящие глаза, которые сейчас казались очень темными под черными росчерками бровей… И почти полная луна, с высоты поливающая эту восхитительную фигуру жидким серебром.

«Я хочу запомнить это, – подумала Нора, пугаясь собственных мыслей. – Запомнить навсегда».

Она прерывисто вздохнула. Герман спустился на одну ступеньку. Тени сместились, сияющий контур исчез.

– Не забудь, – хрипло заговорила Нора и кашлянула, – ты обещал показать мне Большой Заяцкий остров. Как туда принято добираться?

– На катере.

– Там есть еще что-нибудь интересное? Кроме лабиринтов.

– Церковь Андрея Первозванного, где Петр Первый освящал морской Андреевский флаг. Каменные курганы, неолитические святилища и символические выкладки неизвестного назначения.

– Не верю, что ты ничего о них не знаешь.

– Кое-что знаю. – Он улыбнулся. – Что знаю, расскажу. Здесь, на Большом Соловецком острове, тоже есть что посмотреть. Для начала можно переночевать в полуразрушенной монастырской гостинице на берегу бухты Благополучия.

– Переночевать? – в замешательстве переспросила Нора. – Зачем?

– Говорят, по ночам там происходят всякие удивительности, забавности и нелепости.

– Ты предлагаешь мне переночевать там вместе с тобой?

– Да, – ответил спокойно Герман. – Отсутствие кровати гарантирую.

Она отвернулась. Скользнула взглядом по острым черным верхушкам елей, рассекающим серое небо. Было очень тихо, даже мелкая живность не шуршала в траве. Нора наконец поняла, что такое «звенящая тишина» – тишина, при которой уши горожанки начинают в панике воспроизводить фантомные звуки, типа фантомных болей.

– Я согласна. Когда?

Герман немного подумал.

– С четверга на пятницу. В ночь полнолуния.

– Договорились.

Ну и как, спрашивается, после этого заснуть? Полуразрушенная монастырская гостиница, полная луна… и они вдвоем. С ума сойти.

Лера сказала: «Ты стал еще красивее, чем три года назад». И позже, в лазарете: «Ты так чертовски красив, Герман, что на тебя смотреть больно. Помни об этом и контролируй свое поведение». Он хорош, да, но ведь дело не только в этом. Талант всегда привлекает. Завораживает своей инаковостью.

На его картине, висящей в холле первого этажа, изображен человек – или не человек?.. – не совсем человек, бегущий через город прямо по крышам. Черные волосы отброшены ветром, подошвы высоких шнурованных ботинок высекают искры. Лицо не проработано детально, но парой коротких штрихов поверх смазанного овала мастерски передано выражение яростной одержимости, толкающей беглеца вперед.

Интересно, к чему или от чего он бежит? Надо будет спросить.