«Человек, уходящий от человека…»

 
Человек, уходящий от человека,
Приближается к дереву, камню, снегу,
К трещине на стене,
И, покуда к детям бежит соседка,
На плечо его – вместо ладони – ветка
Опускается, как во сне.
 
 
Чем слабее шаги уходящих близких
Или тех, кто ими не стал, – на склизких
Перекошенных мостовых,
Тем слышнее – потоками черной крови —
Продвижение ветра под тонкой кровлей,
В склеротических городских
Переулках, яснее листа паденье —
Вниз, под землю, на встречу с собственной тенью,
Ждавшей его весь день,
Тем виднее сгорбленный полуночник
И волны изогнутый позвоночник,
Разбиваемый о ступень.
 
 
Человек, которому человека
Приручить не дано, – приручает эхо,
Кто он сам, позабыв, – и вдруг
Обнаружив пудреницу в кармане;
Только тут-то Бог на него и глянет,
Тихо вынув ее из рук.
 

«От инея опухли ветви…»

 
От инея опухли ветви
Кустарника – или от сна,
И масляные пятна света
На льду пролиты. Тишина
 
 
Придушенным – как бы в подушку —
Гудением грузовиков
Напугана, дрожит, как кружка,
Зажатая меж берегов.
 
 
Снежок, наброшенный для вида,
Задрался – и видна трава,
И солнца о стволы разбита
Бесчувственная голова.
 

«Слезы вспять не текут. Не отдам…»

 
Слезы вспять не текут. Не отдам
Адской искры для здравого рая.
Чтобы мне не сгореть, по ночам
Бог тебя у меня отбирает,
 
 
Шепчет голосом ветра: «Верну!» —
И выходит на цыпочках;
                    плечи
Уронив, приникаю к окну. —
Так детей разболевшихся лечат,
 
 
Так игрушку из стиснутых рук
Вынимают, склоняясь к постели, —
Словно жизнь; словно жаркий недуг:
Чтобы мы на Отца поглядели.
 

«Мальчик мой в рубашке голубой…»

 
Мальчик мой в рубашке голубой,
Старых джинсах, укротитель слова,
Тонкий, будто первый лед, – постой,
Мне тебя, как неба голубого,
 
 
Мало – под которым только слух
От меня остался, только зренье,
И пространство согнуто, как лук,
И заострено, трепещет время.
 
 
Нет у нас ни завтра, ни вчера,
Общей чашки чаю на рассвете,
На снегу бумажном – след пера,
И до самой смерти – ветер, ветер.
 
 
Под окном кусты в одном белье
Сбились – погляди, зима настала.
На двоих одно небытие
Можно натянуть, как одеяло.
 

Тень

1

 
Среди зданий, крошащихся, будто зубы,
Среди черного хлеба, остатков супа,
Сигарет, за квартиру и свет квитанций,
Среди желтых снегов, голубиных танцев
На карнизе под порыжелой башней,
Деревянных, зеленых и прочих башлей,
Распускающихся, несмотря на климат,
И гостей, и пола, который вымыт
В воскресенье, обеда, который позже,
Чем на час, не начнется, детей и – Боже! —
Даже внуков, фуршетов, кагора, виски,
Похорон, рождений, родных и близких
(Где их только берут!), и врачей, и нежных
Взглядов прямо в глаза – и пониже, грешных,
Среди ветра, гудящего, словно месса, —
Я есть тень, которая знает место.
 

2

 
Все очень просто: сначала те,
Кто тебя породили, извергли горячей лавой,
Застывают в глинистой темноте —
Ты для них уже долго не будешь главной.
Для остальных, естественно, никогда.
Шевелится райское древо на кухонной занавеске:
В окна дует. В ванной течет вода.
Светит чайник – хотя не греет – стеклянным блеском;
Тот, кто может, коснувшись, воскликнуть: «Будь!» —
Чтоб из мрака возникли твоя голова, колени —
Не восклицает. Облака в окне продолжают путь,
Так становишься тенью.
 

3

 
Чтобы существовать – мало существовать.
Надо, чтоб кто-нибудь, на ночь или вставая
Поутру, представлял тебя целиком, боясь потерять
Хоть частицу и веря, что ты живая.
Так вода сама по себе – еще не река,
А рекой ее делают берега,
Горстка звуков – еще не слово,
И уж точно не имя – пока услыхать нельзя:
Оживить его могут, произнося,
Только губы Другого.
Но Другой молчит. Может быть, потому,
Что с ним говорят другие.
Только несчастье, как снег, проницая тьму,
Открывает глаза тебе, точно Вию:
Видишь – Тени бормочущий язычок
(Кто отбросил ее – подобрать не смог, —
То ли сердце болит, то ли село солнце),
Возле Тени – торшера горячий круг,
Что очерчен движеньем дрожащих рук, —
Где она спасается. Не спасется.
 

4

 
Мимо леса, болота, заброшенных деревень,
Мимо свалки, где роется ветер в куче цветного хлама,
Бог проходит по свету, роняя тень
В виде Адама. —
Беспокойная, ступит на воду – тянет ее глубина,
Глянет в небо – и закрывает очи,
Как она беспомощна; словно изба, темна;
Тусклым окошком теплится в ней вина,
Спать не хочет.
Как она суетлива – вдевает в иголку нить,
Едет в поезде, раскрывает книгу – и все ей мало —
Быть мужчиной, женщиной, модный пиджак носить —
Чтоб забыть,
Кого она потеряла.
 

5

 
Чтоб остаться неузнанной, Тень должна
Одеваться ярко, смотреть свысока – короче,
Соблюдать известные правила – не отказываться от вина,
Сигареты, и если плакать, так только ночью;
Юбку носить поуже – тогда под ней
Померещится тело; обязательно красить губы;
Так смотреться в зеркало, словно в его глубине
Она видит свое отражение, а не клубы
Мокрого снега, кривых тропинок лучи,
Желтою свечкой оплывший поселок дачный,
Не пугаться звука; не говорить «молчи»,
Не бывать на солнце – чтобы не стать прозрачной.
И не помнить, не помнить, не помнить жаркой пчелы —
                               «люблю»,
Острого, словно стрела, душного, словно мускус;
Если вдруг повторят – замереть в углу —
И – чтоб не дрогнул уже ни единый мускул.
 

6

 
Больно, больно Тени ходить одной:
Что она ни наденет – а все босая,
Каждый лучик колет ее иглой,
Воздух голые локти кусает,
Звук царапает до крови, за версту
Слышен вздох ее – точно сохлых листьев,
И дорога жалит ее в пяту,
Если вдруг, забывшись, она помыслит
Хоть на вечер спрятаться за спиной… —
Всё вокруг – дружнее смычков оркестра —
Лай собаки, музыка за стеной,
Слово, шаг, звонок – ей укажут место.
Всякий ей напомнит, кому не лень,
Что ее счастливей любой калека:
Даже тот чудак, потерявший тень, —
Лучше Тени, теряющей человека.
 

7

 
Зима уже скрывает под водой
Костей и жил своих состав непрочный.
Чем меньше слов ты говоришь со мной,
Тем я прозрачней.
 
 
Ты здесь еще, а я – уже почти
Растаявший, в беспамятстве зажатый
Клок облака у дерева в горсти,
Листок измятый,
 
 
Неистово швыряемый туда —
Сюда – туда, – где не найти, похоже,
Ни выхода, ни входа, ни стыда.
Ни глаз. Ни кожи.
 
 
Как ты, приоткрываются ручьи,
В их уголках – желтеющая пена,
В них мутные снега – уже ничьи —
Умрут мгновенно.
 
 
Чем реже вспоминаешь обо мне,
Чем тише ночь соскальзывает на пол,
Тем я сильней колеблюсь на стене,
Пугаясь лампы.
 

«Между Рождественской звездою…»

 
Между Рождественской звездою
И медною звездой Полынь —
Пространство белое, пустое,
Зимы скрипучие полы,
 
 
Где, становясь попеременно
Скамьями, кончиками век,
Автобусом, стеной тюремной,
На цыпочках проходит снег.
 
 
Он тонкий воздух надувает —
На прочной нитке бледный шар,
И, как перчатку, надевает
Дырявый вязаный бульвар.
 
 
Стучат сухих кустов суставы,
И ангел спит на проводах,
Тускнеет ледяное «Аvе!»
На плотных смерзшихся губах.
 
 
И кажется, что смерть не скоро,
А вот она – белым-бела,
И узловатого собора
Дымится черная скала.
 
 
В каком еще краю, о Боже,
Так мало нужно для хвалы? —
Щепоть рассыпчатой пороши,
Растаявшей во рту халвы —
 
 
Чтобы не слышать визг полозьев
С горы, шипенье ржавых труб,
Шаги, – не чуять, заморозив
Жизнь, воспаленную, как зуб.
 
 
И хоть не вырвешь, не ускоришь,
Но вишню снежную сорви —
И все ж на миг стихает горечь
Дыханья, мысли и любви.
 

«С теченьем времени в зиме…»

 
С теченьем времени в зиме,
Как в женщине, все меньше тайны,
Всё резче росчерки теней
За вывернутыми кустами,
И каждый жгучий луч и звук
Ее слепит, крошит, калечит,
И, словно статуе без рук,
Грудь и лобок прикрыть ей нечем.
 

Сон

 
Ты мне снился всю ночь. Ты читал мне газету, и текст
Рос, как черный кустарник в одном из болотистых мест
Возле дома, – царапая горло торчащей строкой,
Извивалась бумага, шипела, жила под рукой.
А потом мы кружили дорогами сна, за столом,
Вкось накрытым потертой клеенкой, сидели, потом
Сон сложил нас так крепко – как будто бы книгу закрыл,
И под влажной обложкой твердели, ходили бугры,
Ты же, смяв меня в быстрой ладони – обрывком листа
(По прочтении сжечь!), – с виноватой улыбкою встал,
И оделся, и вышел. А я, подождав у дверей,
Вновь вишневой помадою мазала губы, темней
Подводила ресницы и брови, дорогами сна
За тобою кружила – и в этом, я знаю, вина.
И напрасно побьет меня стража, напрасно елей
С пальцев капает, – нет, аромат твоих лилий острей,
Ты, услышав шаги мои, верно, подумаешь: «Дождь!»
И наморщенный лоб беспокойной рукою потрешь,
Пожимая плечами: тому, кто наденет печаль
Камнем внутрь,
           точно перстень, – нужна ли на сердце печать?!
Даже если во сне, даже если мягка, будто шерсть,
Даже если близка,
           как рука,
                     и крепка, будто смерть.
 

Две зимние элегии

1

 
Навешав круглых гроздьев невпопад
На сад, что располнел и опустился, —
Снег обвивает всё, как виноград,
Столбы и ветки превращая в тирсы.
 
 
Вот провода, провиснув, расцвели,
Оплыли окна, вывески припухли,
С косыми парусами корабли,
Поплывшие вдали, видны из кухни.
 
 
Живешь, в чужие сны вторгаясь. Жир
На сковородке тает. Сосны в белом
Стоят у входа. Неподвижный мир
Лежит, сраженный холодом, как хмелем.
 
 
Как будто жизнь ошибкою, грехи
Свои неся, – сюда шагнула шире,
Чем велено. И хочется стихи
Раздвинуть, словно стены или ширмы.
 
 
Гроздь ледяная, с крыши до земли,
В окне сверкнув, когда идешь из ванной, —
Крупнее той, что, сгорбясь, принесли
Лазутчики земли обетованной.
 
 
И разведен некрепкий голубой
Рай на стекле – фонтан, фазаны, лани.
И даже боль, входящая с тобой,
Любой случайной радости желанней.
 

2

 
Зима горит, как белая свеча,
И плоский силуэт ствола, собаки
Мне виден из-за твоего плеча,
И редкие снежинки из бумаги.
 
 
Дома. Соседа красное лицо.
Кто спит в метро, кто мочится в парадной.
С шипением и ревом колесо
Колотится на грязи шоколадной.
 
 
И кажется, уже границы нет
Между рукой, столом и краем рамы,
Откуда можно выйти, наконец.
И льется свет, густой, как кровь из раны.
 
 
Течет зеленоватое вино
В стакан, на пальцах намерзает ласка,
И обнажает грубое зерно
Холста
           от рук отбившаяся краска.
 
 
Вдали, равно страшась наград и кар,
Смешней и меньше, чем чужое горе,
Душа летит, как Брейгелев Икар,
Вниз головой, роняя перья в море.
 

«Фасад в зеленой паутине…»

 
Фасад в зеленой паутине:
Сияют окна, вытек мозг.
И день святого Валентина,
Безумный, выкатил на мост.
 
 
Пойдем куда-нибудь сквозь стужу —
Не сразу же в подземный ад!
Повсюду с грацией верблюжьей
Двугорбые сугробы спят.
 
 
И на углах замерзли девки,
А на лотках – хурма, айва,
И город выставлен на древке