Глава четвертая,
в которой мне можно пожелать счастливого пути

Бытие определяет сознание.

Что ж я такая несознательная-то?

– С тобой все в порядке, дорогая? – заботливо спросил меня муж, когда я на нетвердых ногах зашла в квартиру.

– Да, все отлично, – заставила себя произнести я, максимально удерживая речевой ритм. Язык слушался плохо.

– Да? – иронично переспросил он, демонстративно помахав рукой перед носом. Значит, амбре не пропало после половины пачки мятной жвачки. Плохо, плохо.

– Вы уже ужинали?

– Определенно, да, – хмыкнул он, помогая мне повесить плащ на вешалку. Я и сама понимала, что вопрос этот был глупым до невозможности в десять с лишним часов вечера. Конечно, они ужинали, они чистили зубы (Владимир всегда следил, чтобы Мусякин занимался этой процедурой не меньше трех минут), и, как я выяснила, заглянув в комнату сына, они уже легли спать, так и не дождавшись меня.

– А-а, – неопределенно протянула я, не зная, что еще сказать. Да, так себя вести я не должна была. Я определенно заслуживала кары, недовольства и порицания. Я была готова даже к скандалу, хотя, конечно, предпочла бы отделаться просто извинениями.

– Ты бы поаккуратнее, – вежливо пожал плечами Владимир и пошел по направлению к своему кабинету.

Я нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, при твоей наследственности… – сделав рукой круг по воздуху, пояснил он. От этих слов меня бросило в жар. При чем тут наследственность? Ну, выпила с подружкой, которую не видела с полгода, наверное, что тут такого? Ну, задержалась, да, не позвонила, потому что телефон разрядился, а я об этом узнала, только когда уже собралась домой. Однако ведь ничего страшного не произошло, я знала, что Мусяку заберет из садика он, что мы так договорились. А он знает, как болезненно я отношусь ко всякого рода намекам на мои гены.

– Знаешь, от твоих слов мне еще больше хочется выпить, – воскликнула я. – Сударь, вы меня покидаете?

– Поговорим завтра, – сухо бросил он и ушел.

Я осталась стоять в прихожей в одном сапоге, я была в растерянности. Все чудесное настроение дня куда-то улетучилось, оставив после себя только навязчивое желание закурить, что я и сделала, натянув второй сапожок. Стоя перед большим окном на лестничной клетке, я вспомнила, как Танечка, с которой мы, собственно, и встречались, смотрела на меня сияющими глазами и искрилась от счастья.

– Я влюбилась, Динка! Влюбилась!

– Влюбилась? Ты серьезно? Ты же… но ты ненавидишь мужиков, – удивилась я. Танечку, как я уже говорила, тоже в свое время бросил муж. Ушел к любовнице, а потом отсудил у Танечки половину ее честно заработанной квартиры. И вот на тебе – влюбилась.

– Он… мы с ним… Понимаешь, он не такой.

– Что, у него четыре глаза и восемь сосков?

– Фу! – вытаращилась на меня Танечка, а некоторые особенно ушастые посетители кафе, где мы сидели, обернулись и присмотрелись к нам с интересом.

– Так что, снова принц на белом коне? Конь-то есть?

– Не-а, – еще шире улыбалась Татьяна.

Выяснилось, что большая, светлая и чистая любовь пришла к ней со стороны соседнего дачного садового товарищества в лице худого и длинного садовода по имени Даниил.

– Он разводит пчел! – гордилась она. – У него даже кролики есть. Он все сам.

– Вау! – только и оставалось сказать мне. И продолжать хлопать глазами и чокаться рюмками, выслушивая ее подробный рассказ о том, как они с Даниилом (совершенно случайно) оказались и в Москве практически соседями. Она – на Беговой, он – на Шмитовском проезде. По мне, такое соседство – не ближний свет, но для влюбленной Татьяны семь лишних верст не крюк.

– Он, конечно, был женат, но сейчас…

– Развелся? – хмыкнула я.

– Нет, овдовел. Дети уже большие, – поделилась она. Я понимала, что и в самом деле я вполне могу порадоваться за подругу, которая обрела в одном лице и мужчину мечты, и лишнюю пару рук в огороде, и бесплатный мед. Что тут плохого? Почему же я чувствовала одно только раздражение и злость, немотивированную, но сильную агрессию, мучительное желание встать, перевернуть наш столик вверх ногами и заорать.

– Я рада за тебя, правда, очень, – говорила я, улыбаясь. А злость, по совету психолога из телевизора, которого за последние годы я смотрела в избытке, я перенаправила в салфетку, которую мяла и рвала в кулаке под столом.

– Спасибо, – улыбалась Танечка. И, черт, она действительно выглядела счастливой, хотя пчеловод был сомнительный: без машины, без отдельной квартиры, по профессии, кажется, инженер. Но дело было даже не в этом. Танечкин взгляд, эти сияющие глаза – я силилась понять, что же это там внутри ее происходит, какая химия, что с чем вступило в реакцию, что ее так трясет и распирает. Глядя на нее, я почувствовала себя совершенно пустой. Не в том дело, что мне некого любить. Даже если бы кто-то и мелькнул на моем скорбном, хотя и комфортном жизненном пути, я бы схватилась за пуговицу и от греха убежала бы подальше. А даже если бы и осталась – вряд ли во мне бы зашевелилось хоть что-то. Или я бы подумала: зачем оно мне надо? Господи, это ж сколько мороки – ждать звонков, бояться одиночества, ругаться, мириться, не спать по ночам. Нет, покой мне дороже, это факт. Наверное, я постарела и с годами утратила способность любить. Знаете, как люди утрачивают зрение или слух. Глядя на Татьяну, мне стало ясно, что после всех этих лет, после Сосновского с его взбрыками, после развода, после рождения Мусяки я просто хотела бы спокойно читать журнал на лавочке в тихом осеннем парке. Одна. Какая большая разница: Татьяна сияет от счастья, а я могу только вежливо улыбаться. А чтобы придать глазам блеску, могу закапать визин, если кому-то это нужно.

– Ну, а как у тебя дела? – спросила она наконец, когда ее любовный экстаз поутих.

– Я в порядке, – заверила ее я.

– Точно? Ты что-то какая-то грустная, – из вежливости продолжила она.

– Нет, все нормально. Осень просто. Знаешь, ты молодец, Танюшка, так держать. Жени на себе этого Даниила и будь счастлива.

– А как у вас с Володей?

– О, просто замечательно, – с преувеличенным энтузиазмом замахала я руками. – Володя просто ангел. Работает, не пьет, не курит, не ругается. Вот чистый ангел, что скажешь. Ничего. А раз так, давай не будем с тобой о нем говорить. Давай-ка лучше выпьем, да?

– За тебя. Слушай, а ты уже грудью-то Ванечку не кормишь? – насторожилась Танюшка.

– Уже не кормлю, – улыбнулась я. И мы оставили в покое моего гражданского мужа и снова принялись на все лады восхвалять пчеловода. И дошли до того, что сменили одно кафе на другое, потом вообще поперлись зачем-то в наш банк на Октябрьском Поле, там выпили еще с Леночкой, которую из операционисток повысили до моей должности – кредитного консультанта. Попутно я поняла, как на самом деле скучна и омерзительна была моя работа, переводящая время на деньги по определенному курсу. Мой курс был невысок. Годы прилипали к рабочему столу незаметно, день за днем, в соответствии с действующим законодательством. Они утекали с чаепитиями, улетали с дымом сигарет.

– Ты возвращаешься-то когда? – спросила меня Леночка, стряхивая пепел в мусорку у входа.

– Возвращаться? Не знаю, – пожала я плечами. – Если и есть в моем Владимире что-то по-настоящему хорошее, так это то, что позволяет мне не работать.

– Везет! – протянула Ленка. – А мой-то ни за что не даст мне уйти. Слушай, Дин, а ты хорошо выглядишь.

– Спасибо, – кивнула я, немного шатаясь.

Вполне понятно, почему к вечеру я была уже не в состоянии соответствовать высоким требованиям Владимира к моральному и физическому облику. Ну и что, ну и наплевать. Он думает, что я могу спиться? А что, в принципе могу. Какие мои годы? Продолжу дело отца. Я представила, как я приползаю на карачках домой, как с трудом карабкаюсь, цепляясь руками за перила, а земля уходит у меня из-под ног. Нет, спиваться я не собиралась, но то, что Владимир держит у себя в голове такой вот забавный страх в отношении меня, было смешно. С этой самой мыслью я отправилась спать. Раздеваться я для разнообразия не стала, так и плюхнулась в нашу ортопедическую супружескую постель, справедливо полагая, что сегодня Владимир не станет нарушать моего чуткого девичьего сна и останется в кабинете. Его тактичность вкупе с его неконфликтностью просто потрясала. Интересно, что бы сказал нормальный, реальный муж, если бы я вот так пропадала где-то целый день, а потом пришла в таком вот интересном положении?

– Проснулась? – спросил он меня наутро, засунув нос в спальню. Вместе с ним в комнату заполз запах чего-то вкусного, возможно, даже печеного.

Я медленно продрала глаза и потянулась, глядя на свежего, уже явно побегавшего Володю. Монстр, а не человек.

– Просыпаюсь.

– Я подумал, что тебе надо выспаться, и забрал будильник. Так что Ванька уже в саду.

– О, здорово! – улыбнулась я, удивившись, что голова у меня практически не болит. – Ты извини, что я вчера…

– Ладно, брось, – только махнул рукой он. – Пойдем лучше завтракать.

– А чем же пахнет? – повела носом я.

– Просто тосты с сыром и сок. Если хочешь, можно еще кефирчику тебе налить.

– Не, кефирчик не надо, – помотала я головой, стряхивая последние остатки сна. С утра, конечно, весь хаос странных, упаднических мыслей, обуревавших меня вчера, совершенно исчез. Поэтому, когда муж спросил меня, как там моя подруга, я только усмехнулась.

– Танька-то? Она влюбилась.

– Влюбилась? Она ведь, кажется, старше тебя? – заметил он.

– Да, ей уже, наверное, под сорок, – согласилась я. – А при чем тут это?

– Да уж, смех. И кто же он? – продолжал любопытствовать Владимир, аккуратно, с помощью ножа и вилки разрезая свой тост.

– Пчеловод.

– В смысле? Не понял.

– В прямом смысле. Он на даче пчел разводит. Так почему это смешно? – Я подняла на Володю глаза.

– Как же, в таком-то возрасте! Что она, девочка? Может, она и в Деда Морозе еще верит? – улыбался Владимир.

– Они, может, нашли друг друга, – махнула рукой я.

– А, конечно. Шли-шли и нашли вторую половинку. Это ее муж располовинил?

– Да, и что?

– Ничего, – пожал плечами он. – Просто получается, что от нее и так осталась половинка. И с ним они теперь одно целое. А его жена куда делась?

– Умерла.

– Еще лучше. Так что, она хочет разделить с ним все: и горе, и радость? У нее еще осталась недвижимость, чтобы поделиться с ним? – насмешничал он.

– Не все же такие? – обиделась я.

– Все-все, – заверил меня муж. – Или она, или он. Но можно быть уверенным, когда идут крики о большой любви, кто-то от кого-то чего-то хочет.

– Ну, почему же. Иногда люди просто хотят быть вместе, им просто хорошо, они любят друг друга. Я думаю, у Тани все будет хорошо.

– Возможно.

– И потом, ты вот смеешься, но сам-то тоже вон Мусякина принял, прописал и все такое. Ты не такой плохой, как хочешь казаться, – приперла его к стенке я. – Другой бы заставил меня его прописать, а потом бы стал зажимать деньги. И спорить из-за того, кто должен ребенка в садик водить. И за чей счет английская школа. Ты же не такой?

– Поверь мне, я такой же точно, просто Ванька – это мой сын. Я ждал его, я хотел его, это был мой добровольный выбор, – почему-то разозлился Владимир.

– Ну, а пчеловод – это Танин добровольный выбор.

– Мужчина не может быть честным, – заметил он. – Ребенок – да. Ребенок – это единственное, что имеет значение.

– Значит, я для тебя – пустое место? – спросила я, чем совершенно сбила Володю с толку.

– Почему? – опешил он. – Мы же не об этом говорим.

– А, чего там, – хмыкнула я и потерла виски. Вот теперь голова у меня начинала болеть. – Давай и об этом. Значит, ты считаешь, что я – это только неизбежное приложение к ребенку. И если бы можно было заполучить его как-нибудь без меня, ты так бы и сделал?

– Дина, что за глупости?

– А когда ты со мной спишь – это зачем?

– Я не хочу говорить в таком тоне, – моментально сдал назад Владимир. – У нас же все хорошо, что с тобой? Это все из-за похмелья наверняка.

– Наверняка. Уж точно не из-за того, что я живу с мужчиной, которому на меня наплевать! – расхохоталась я.

– Это не так.

– А как?