Никакого ответа, фырканье и хрюканье.

– Гриш, я тебе футболку принесла!..

Хрюканье и шум воды прекратились, отдёрнулась занавеска со слонами и жирафами, и перед Марусиным взором предстал Гриша, совершенно голый.

Несколько мгновений они молча глядели друг на друга, а потом разом завопили:

– Ты что?! Закрой занавеску!.. Я тебе футболку!.. Вон там положи!.. Я не нарочно!..

Занавеска была судорожно задёрнута, слоны и жирафы закрыли голого Гришу, Маруся перекинула футболку через перекладину и только тут захохотала.

– Ну, ты даёшь, – говорил из-за занавески Гриша. – Я тут моюсь, ты что, не знаешь, что люди моются… без штанов?!

– Без галстука, – поправила Маруся, давясь от смеха.

– Ещё смеётся надо мной!

– Я не над тобой, я просто так!

– Знаю я как!..

Он выскочил из-за слонов и мгновенно намотал ей на голову мокрое полотенце.

– Так-то лучше.

Маруся сдёрнула полотенце, собираясь страшно отомстить, но он оказался очень близко и сразу схватил её за плечи.

Маруся попыталась вырваться, не смогла и уставилась на него – слишком близко. Так близко в последний раз они были, когда купались в речке Северке, а с той поры никогда. Да и надобности никакой не было так… приближаться друг к другу!..

Его ладони оказались прохладными, на незагорелой коже капельки воды, и волосы мокрые. Без очков он делался слеп и теперь смотрел на неё каким-то странным, как будто несфокусированным взглядом. Он был худой, как подросток, рёбра, локти, ключицы острые и угловатые, джинсы съехали на бёдра.

Маруся быстро и коротко вздохнула.

Гриша продолжал молча смотреть на неё.

– Ты что? – шёпотом спросила она, хотя прекрасно понимала – что. – Отпусти меня.

Он не пошевелился.

Маруся взяла его за руки, подержала их ладонями вверх и оттолкнула. Он шагнул назад.

– Что ты делаешь?

– А ты что делаешь?..

Всё изменилось, подумала Маруся с внезапным ужасом, что-то теперь будет?..

Не глядя на неё, Гриша нацепил очки, потом стал надевать майку, уронил очки, они клацнули по деревянному настилу. Он нагнулся и поднял их.

Маруся собралась было взять его за плечо и ещё пять минут назад обязательно взяла бы, но сию минуту, сейчас, это оказалось совершенно невозможно, нельзя. И оттого, что это было нельзя, Марусе очень захотелось к нему прикоснуться. Никогда раньше ей не хотелось его касаться!..

– Пошли, – бесцветным голосом сказал Гриша, и Маруся поплелась за ним.

– А-а, – закричали с террасы, когда они приблизились, оба тихие и как будто пришибленные. – Наконец-то!.. Щи стынут! Водка греется! За стол, за стол!

На обед подавали щавелевые щи, в огненной гуще которых проглядывала половинка сваренного вкрутую яйца и хороший кусок отварного мяса, к щам полагались ледяная сметана и щедрые ломти свежего чёрного хлеба, затем жаркое и, разумеется, водка в запотевшем графинчике, про которую профессор Астров сказал, что по такой жаре нехорошо, конечно, да что ж делать, коли надобно выпить за починку проклятого насоса!.. Водку разливали в крохотные замороженные стопочки.

Когда Маруся от водки отказалась, уговаривать и стыдить её не стали, а налили ей квасу в хрустальный стакан, брызгающий синими отблесками на скатерть.

Старик-профессор, переодевшийся в широкие полотняные брюки и вольную рубаху, шумно ухаживал за гостьей, хвалил Гришу – за помощь, а внучку – за обед.

– С её талантами, – говорил он, отставляя тарелку, – первоклассным поваром можно стать, наилучшим кулинаром, а она, здрасте-пожалуйста, на журналистику поступила! Ещё по одной, под горячее? Ну, как хотите, а я выпью. Вот это, знаете, что за блюдо такое? – пристал он к Марусе, когда Агриппина сняла крышку с жаркого. – Э, милая, такое приготовить – это вам не статейку дать про представление на тиятре! – Он так и сказал «на тиятре». – Это уметь надо.

– Дед, что ты к ним привязался?!

– Это блюдо называется полоток, – продолжал профессор, не обращая на неё внимания. – Половинка птицы – впрочем, можно и целую взять – освобождается от костей, заметьте, от всех! Распластывается, отбивается, маринуется, а затем запекается в горшке в русской печи. Так я говорю, Граня?

– Всё так, деда, – отвечала внучка, смеясь глазами, – только я тут ни при чём, дело именно в печи и в горшке. В плите это не приготовишь.

– А у вас что, печь в доме?

– Ну как же, молодой человек! Обязательно и непременно. Нет, отопление у нас тоже действует, и прочие достижения цивилизации наличествуют, но без печи куда же годится?.. И приготовить как следует, и погреться, когда мороз, а у нас хоть неделю в году, а морозы бывают крепкие. Да и потом!.. Зимой самовар как поставить? На улице не наставишься, теплоотдача у него чудовищная, а возле печки – пожалуйста! У нас она старинная, правильная, отдельный дымоход для самоварной трубы присутствует, всё как надо. Это вам не журналистика!..

Никто не спрашивал, зачем они приехали, откуда взялись, словно всё было ясно и понятно – приехали из Москвы, сообща починили «проклятый насос», пообедали на славу, так прекрасно!..

После обеда профессор пересел в плетёное кресло, Агриппина ловко и привычно подставила ему под ноги деревянную скамеечку и объявила, что чай сразу после обеда – варварство, и вообще, пирог ещё «не настоялся».

– В шесть часов будем пить, – заключила она.

– Нам, наверное, ехать пора, – пробормотала Маруся.

– Как ехать? Куда ехать? Зачем ехать? – сделал страшные глаза профессор. – Как хотите, а без чаю вас не выпустим.

Гриша подсел к нему как ни в чём не бывало, и старик стал расспрашивать его о диссертации, которую тот защитил года два назад, как будто так и нужно, как будто Гриша тоже один из его любимых учеников.

Агриппина убирала со стола, и растерянная Маруся взялась ей помогать. Впрочем, особенно никакой помощи не требовалось – у профессорской внучки всё горело в руках, и везде был идеальный порядок. На кухне – довольно тесной и тёмной, такие всегда бывают в старых домах, – никакого разгрома, никаких следов приготовления обеда из нескольких блюд, всё прибрано, чисто, пахнет пирогом и кофе.

– А ты как думаешь? – весело заметила Агриппина, когда Маруся стала оглядываться по сторонам. – У наших не забалуешь!.. Дед, знаешь, строгий! Ты думаешь, он свойский – про жаркое рассуждает, водочку опрокидывает. Не-ет, он кремень, скала!.. А с бабушкой вообще лучше не связываться. Вон, укатила в Карловы Вары, а я тут – бейся по хозяйству!..

– Непохоже, что ты бьёшься, – сказала Маруся с улыбкой.

Агриппина распахнула дверцу посудомоечной машины и стала по одной составлять в неё тарелки.

– Они считают, что человек должен всё уметь сам. Бабушка это называет – ручками работать. Ещё она говорит, что женщина должна и глину месить, и шелка носить, иначе она не женщина, а трутень. Я у нас на курсе как-то сказала, что умею печку топить, так на меня потом смотрели все как на прокажённую, представляешь?..

– Представляю, – откликнулась Маруся. Она ополаскивала под краном большую расписную супницу.

– Сейчас самое первое дело, – продолжала Агриппина, – ничего не уметь. Это очень модно. Вот если ты ничего не умеешь, значит, ты правильный человек!.. Считается, что за тебя всё должна уметь прислуга, что ли!.. Не знаю, – она пожала совершенными плечами, – бабушка всю жизнь с домработницами прожила, а всё умеет. Даже шапки шить! Она мне прошлой зимой просто чудную шапочку сварганила!.. Купила норку, голубую, красивую, и за один вечер изобразила шапку, знаешь, такую кругленькую, как в пятидесятых у Одри Хёпберн. Ты в курсе, кто такая Одри Хёпберн?