Она засеменила на кухню босиком, ее босоножки остались брошенными у кушетки.

– Еще я хочу есть… Марат, ты меня накормишь?

– Конечно, – невозмутимо ответил тот.

– Марат…

– Что?

– Я говорила тебе, что ты хороший?

– Несколько раз. Ты мне даже предложение вчера пыталась сделать. Ты, кстати, не передумала?

Жанна снова принялась смеяться.

– Марат, прости, я такая дурочка… Честное слово, я не хотела ставить тебя в неловкое положение! – Она села за стол на кухне, придвинула к себе большую кружку с дымящимся кофе. – Только, пожалуйста, не смотри на меня…

– Но почему?

– Я, наверное, ужасно выгляжу.

– Ничего подобного! – Марат даже немного обиделся. – Ты чудесно выглядишь. Ты похожа на розу. На чайную розу – помнишь, я тебе дарил?

– Помню… – тихо ответила Жанна.

Она допила кофе, с неожиданным аппетитом съела омлет с грибами, ветчиной и сыром («мм-м, в сто раз лучше, чем в ресторане!») и ушла к себе.

На следующий день прибыла Ксения Викторовна в сопровождении очень субтильного и очень стильного молодого человека.

– Привет, Жанночка, с наступившим, – звучно расцеловала она дочь. – Это Сэм.

И тут же побежала по комнатам.

– Боже мой, ты так и не удосужилась сделать ремонт? – донеслось издалека. – А это что? Нет, какой кошмар! Где ты откопала эти отвратительные занавески?!

У Сэма Распутина были иссиня-черные волосы – вьющиеся на концах, зачесанные назад и покрытые густым слоем геля – отчего они казались намертво прилипшими к голове. Узкое личико с длинным носом и недовольные складки в уголках рта. Одет он был чрезвычайно вызывающе – красная рубашка махровыми швами наружу, рваные ядовито-зеленые джинсы, желто-черные ботинки…

Жанна оглядела его и произнесла со вздохом:

– Ну, здравствуй, папа…

– Здравствуй, дочка, – тоже вздохнул Сэм. Вблизи от него пахло индийскими благовониями.

Вместе они пошли за Ксенией Викторовной. Та в данный момент изучала гардеробную.

– Просто ужасно, – деловито сообщила она Жанне. – Послушай, из этой квартиры же можно сделать конфетку!

– Непременно сделаю, – обещала Жанна, зная, что спорить с матерью бесполезно. – Я как раз хотела с тобой посоветоваться…

Это был ловкий отвлекающий маневр.

Ксения Викторовна мгновенно подобрела.

– Стены покрасить, потолок тоже, занавески сменить, а вот здесь устроить нечто вроде подиума, чтобы был бортик, волной… Цвета – шоколад, карамель, кофе, бисквит, – отчеканила она. – Спальню всю затянуть тканью, а у кровати чтоб непременно было кожаное изголовье цвета меди и покрывало в тон ему. Дверь в ванную срочно смени – тебе подойдет что-то вроде полупрозрачного пластика!

– Непременно.

– А книги ты так и не разобрала… – с досадой констатировала Ксения Викторовна.

– Я собираюсь от них избавиться.

– Ни в коем случае! – закричала мать. – Ты с ума сошла! Библиотека в доме – это последний писк! Ты в курсе, что сейчас очень моден ампир? Так вот, ампир немыслим без библиотеки… Она придает дому солидность, интеллектуальность, торжественность! Хорошо бы в гостиной сделать массивную библиотеку красного дерева с золотой отделкой и бронзовым орнаментом. Одна часть обязательно должна быть застекленной, а другая – открытой.

– Но пыль…

– Господи, тебе что, трудно лишний раз тряпочкой все протереть?.. А на полочках надо небрежно разместить античные статуэтки, черепки, привезенные из археологических поездок.

– Я должна отправиться в археологическую поездку? – сдержанно спросила Жанна.

– Нет, необязательно… Ты понимаешь – как бы из археологической поездки! – нетерпеливо произнесла Ксения Викторовна и упала на диван.

Мать Жанны выглядела превосходно – темно-синий сарафан, рубиновое ожерелье, черные косы вокруг головы, цвет лица – младенчески нежный. Полнота не портила ее, а, наоборот, придавала некую пикантность. Кроме того, лишний вес не являлся недостатком для певицы, исполняющей русские народные песни. И еще у Ксении Викторовны были изумительные синие глаза.

Сэм скромно сел рядом с ней.

– Как ты провела новогоднюю ночь?

– Нормально.

– С кем?

– С соседом. Его зовут Марат.

– У вас роман?

– Нет.

– А что?

– Ничего. Просто выпили шампанского, поздравили друг друга. Он очень хороший человек, – терпеливо объяснила Жанна.

– Погоди, погоди… – Ксения Викторовна свела соболиные брови. – Я, кажется, видела его, когда покупала эту квартиру. Такой темненький, да? В куртке защитного цвета и этих… гриндерсах! Он что, военный?

– Да вроде нет…

– А зачем тогда одевается так? – возмутилась Ксения Викторовна. – Между прочим, подобные замашки свидетельствуют о скрытой гомосексуальности. Да, Сэм?

Тот пожал плечами.

– Вот видишь, и Сэм так считает!

– Мама! – Жанна пришла в ярость. – Марат – чудо, и лучше его я никого не знаю!

– А чего ты кричишь на меня?

– Я не кричу, мне просто неприятно, что ты говоришь о Марате эти гадости…

– Это не гадости, а совершенно естественная вещь… Кто бы мог подумать, что ты такая пуританка!

Сэм невозмутимо слушал их препирательства, никак не реагируя. Судя по всему, он слишком много говорил в прямом эфире и потому предпочитал в свободное время молчать.

– Лучше расскажи, как ты провела новогоднюю ночь, – вспомнила Жанна.

– А, ну да… – Ксения Викторовна снова молниеносно перестроилась. – Мы были в одном чудесном месте. Фантастическом! Знаешь особняк графа Строганова в Подмосковье? Так вот, там недавно открыли ресторан… – От восхищения Дробышева сложила руки на груди и закатила свои синие очи. – Потрясающе!.. Представляешь – столовые приборы из двадцатичетырехкаратного золота, фарфор от Версаче, богемский хрусталь! Метрдотель – настоящий, стопроцентный француз, зовут Гильермо…

– Ну, допустим, он не француз… – лениво поправил Сэм.

– Нет, дуся, он француз! – яростно возразила Ксения Викторовна. – Сводчатые расписные потолки, как в Кремле! Портреты государей, винный погреб… Мы провели там незабываемые часы!

– Да, хорошо погуляли… – кивнул Сэм.

– Кстати, Сэмочка, как тебе моя дочь, я забыла спросить? – спохватилась Ксения Викторовна.

– Дочь – замечательная, да вот твоя ли?

– Моя, моя! – захохотала исполнительница народных песен звучным грудным голосом. – Никто не верит… Она, дуся, в Ложкина.

– В кого?

– В моего первого мужа, Гену Ложкина. Ты, Жанна, давно видела папу?

– Давно, – сказала Жанна. – Лет двадцать назад. Или даже больше…

– И правильно! Нечего на него лишний раз смотреть! Уж такой мерзкий тип! Скупердяй и зануда. Я с него алименты через суд взыскивала. Мне не деньги его были нужны, разумеется, я из принципиальных соображений…

– Я слышала, у тебя скоро какой-то концерт, к Рождеству? – вспомнила Жанна.

– Да, да… обязательно приходи. Я к этому концерту подготовила совершенно невероятные костюмы… Арина Каплер шила. Сэмочка, дуся, ты их одобряешь?..

– Вполне.

– Так вот, все костюмы в определенной цветовой гамме, такой матово-мерцающей, атласной… Жемчужный блеск, лунный свет, свечение агата, обсидиана! Переливчатое, перламутровое… Я еще, знаешь, надену такие большие броши, в виде орденов – мне даже кажется, я чем-то буду напоминать Екатерину Великую…

Ксения Викторовна говорила, не умолкая, но Жанна ее уже не слышала. Она снова думала о Юре Пересветове.

За окном была Москва, вся в снегу. «Если бы мы были вместе, мы бы обязательно отправились гулять. Шли бы и шли по улицам… Господи, как мало мне надо! Ни красного дерева с бронзой, ни мерцающего обсидиана… ничего мне не надо, лишь бы только Юра был рядом!»

Третьего января Руслан Айхенбаум проснулся в первом часу дня в своей однокомнатной холостяцкой квартирке с видом на Яузу.

Как ни странно, но чувствовал он себя вполне сносно – особенно если учитывать новогодний загул, который в режиме нон-стоп длился два дня. Даже более того – Руслан проснулся с нестерпимым желанием свернуть горы, и проблема была только в том, что никаких гор поблизости не было.

Он – большой, сильный, стопроцентно здоровый – лежал на широкой тахте (постельное белье с рисунками из жизни веселых зайчат, материал – натуральный шелк), а тело его жаждало подвигов. Если бы он был гладиатором в Древнем Риме, то непременно бы выиграл бой, который его ждал впереди. Если бы он был Аттилой, то разгромил бы своих врагов наголову. Если бы он являлся борцом-тяжелоатлетом, то погрузился бы в многочасовую тренировку – до изнеможения, до ломоты в мышцах…

Но Руслан Айхенбаум был обычным офисным служащим, и никаких подвигов от него никто не ждал.

Не вставая, он взял со столика телефонную трубку, нажал кнопку.

– Алло, Яков Семенович, вы еще почиваете?

– Нет, Руслан Генрихович, я уже бодрствую… – отозвался Сидоров.

– Хочешь услышать народную мудрость?

– Валяй. Правда, не знаю, от имени какого народа ты собираешься ее толкнуть…

– Иди к черту… Ну, так вот – никогда не женись на женщине, с которой можно жить. Женись на той, без которой жить нельзя.

– Не смешно, – фыркнул Сидоров. – Давай лучше я расскажу тебе новости науки. Модной нынче генетики…

– Давай.

– Так вот, генетики решили скрестить кур со слонами – представляешь, какие получатся куриные крылышки?..

– Не смешно.

– Ладно… Тогда – бананы с белыми медведями, чтобы они могли расти и за Полярным кругом.

Последовала пауза.

– Слушай, ты помнишь, что вчера было? – спохватился Айхенбаум. – У меня в голове какой-то туман…

– Что-что… – Сидоров издал короткий смешок. – Ты вчера свалил из клуба с какой-то красоткой.

– Серьезно? – поразился Айхенбаум. – А, ну да… Ее звали Катенькой. Или Любочкой?

– Это ты меня спрашиваешь? Кстати, я был в полной уверенности, что ты до сих пор с ней, потому и постеснялся звонить.

– Нет, я один. – Руслан Айхенбаум беспокойно огляделся. – Хотя погоди – кажется, вода в ванной шумит! – с ужасом воскликнул он.

Руслан выскочил из-под одеяла, продолжая прижимать к уху трубку, и осторожно высунул голову в коридор.

– Нет, никого… Тихо. Показалось, наверное.

– Значит, твоя Любочка тире Катенька тебя уже покинула.

– И слава богу! – с облегчением воскликнул Айхенбаум. – Ты не представляешь, какая она дура! Ты таких еще не знаешь.

– Знаю, друг мой, я все знаю.

Айхенбаум снова улегся на тахту, скрестил загорелые ноги (обязательный солярий раз в неделю).

– Не люблю глупых женщин. Они нынче не в моде. Сейчас интеллектуалки очень ценятся. И это правильно…

– Согласен, – поддержал друга Сидоров. – А то смотришь на иную – какой макияж, какой прикид, какой роковой блеск в глазах… Будто тайну в себе несет, саму тайну мироздания. А заговорит – тьфу ты… «Ой, недавно отдыхала на Ибице, это так классно, мы там тусовались с вечера до утра…» – передразнил он манерный женский голос.

– Точно!

Друзья помолчали.

– Хочу сделать тюнинг, – наконец произнес Айхенбаум. – Увеличить мотор со ста пятидесяти до ста девяноста трех. Глушитель заменить… Ну, еще к переднему бамперу пристыковать спойлер. Колеса тоже поменять… Интерьер тоже не мешало бы улучшить – поменять там набалдашник у коробки передач, коврики…

– Все понты, понты… – усмехнулся на том конце провода Сидоров. – Ты, друг мой Руслан, помни: высший шик – это никакого шика. Делай тюнинг, не делай – все равно тебя в гробу похоронят.

– Да ладно тебе…

Они снова замолчали.

– Вот Жанна – ее нельзя назвать дурочкой, – наконец не слишком уверенно продолжил Айхенбаум. – Она… Нет, дело не в том, что у нее там высшее образование и все такое… Но она и не интеллектуалка! Иных интеллектуалок порой просто хочется задушить! Как начнут трепаться про Кафку с Хайдеггером и особенности экзистенциализма…

– Жанна – особенная, – согласно подхватил Сидоров. – В этом ты прав. Мне кажется, у нее кто-то есть.

– Что?.. – Айхенбаум даже подскочил на тахте. – Ты уверен?

– Чтобы такая девушка, да одна… Сам подумай.

Айхенбаум душераздирающе вздохнул. Потом признался:

– Если бы она была моей женой, то я бы даже не изменял ей. Она… Нет, ну а кто бы у нее мог быть? Тебе не кажется, что Артур Потапенко…

– Потапенко она ненавидит, за это я ручаюсь! – перебил друга Сидоров. – Кто угодно, но только не он.

– Тридцать первого я видел ее с Пересветовым. Они были одни в комнате. О чем-то говорили, и у нее было такое лицо…

– Ты спятил.

– Вообще, да… Невозможно представить, чтобы она была влюблена в Пересветова. Слушай, а ты не думал, что она фригидная?

– Кто, Жанна? Послушай, если она не обращает на тебя внимания, это еще ни о чем таком не говорит! – возмутился Сидоров.

– Она все время ускользает. В прямом и переносном смысле… – печально сказал Айхенбаум. – И еще она… нет, даже не знаю, как это объяснить! Вот в ней – есть тайна. Тебе так не кажется?

– Да, в ней есть тайна. Именно такая тайна, какую словами и не объяснишь… – горячо согласился Сидоров.

– И вроде бы не особенная красавица… Нет, она красавица, но есть и лучше. Есть лучше, а все равно смотришь только на нее. Бесконечно милое личико, эта улыбка, от которой сердце екает…

– Ты поэт.

– Ну тебя! – рассердился Айхенбаум. – Слушай, по-моему, все-таки что-то шумит!

– Это у тебя в голове шумит после вчерашнего… – съехидничал друг.

– Тс-с… – Держа в руках телефонную трубку, Айхенбаум снова выглянул в коридор. Звуки доносились из кухни, и напоминали они явно шкворчание яичницы на сковороде.

Айхенбаум заполз обратно в комнату.

– Она здесь… – упавшим голосом произнес он.

– Кто?

– Ну, Любочка тире Катенька!

– Мои соболезнования.

– Как же так, как я мог не заметить?.. И ведь проснулся в полной уверенности, что один!

– Теперь ты обязан жениться на своей Катеньке, как порядочный человек.

– Шуточки у тебя! Я не восточный человек, чтобы гарем заводить… Их же вон сколько, а я один!

– Жанна мне достанется… – промурлыкал ехидно Сидоров.

– Ну уж нет! – яростно зашептал Айхенбаум. – Прорвемся… – Он неожиданно задумался. – Слушай, Яша, а у тебя нет такого ощущения, что ты занимаешься чем-то не тем?

– В каком смысле?

– В смысле работы… По-моему, это очень скучно – быть клерком.

– Русик, а еще таких, как мы, называют иногда яппи. Мы средний класс, нас в Москве очень много. Журналы читаешь?

– Я не хочу быть клерком, яппи, средним классом. Я хочу… Если б знать, чего я хочу!

Сидоров запыхтел в трубку:

– А знаешь, Руслан Генрихович, мне моя жизнь тоже не особенно нравится… Я жалею о том, что я не садовод, например. Мне иногда снятся сады. Солнце такое жаркое, а в саду тень и прохлада, запах фруктов и цветов – сладкий, свежий… и почему-то тоска на сердце.

– Тебе надо сходить к психоаналитику.

– Вот сам и иди! – Сидоров разозлился, нажал на отбой.

Айхенбаум послушал короткие гудки, а потом положил трубку на стол.

«И тоска на сердце… – уныло повторил он. – Ненавижу праздники!»

Надо было идти на кухню, где неплохая, в общем-то, девушка Люба (Катя?) самоотверженно жарила ему на завтрак яичницу, но так не хотелось…

…Зима в Москве после новогодних и рождественских праздников тянется долго, скучно и под конец надоедает так, что о марте думают как о долгожданном освободителе. Но март московский – обманщик и вредина, он и не думает никого обнадеживать. Холодный и скользкий, он безжалостно продолжает традиции февраля…

В «Минерве-плюс» отмечали международный женский праздник, вернее, его приближение – непосредственно само Восьмое марта являлось нерабочим днем. Мужчины честно накупили охапки мимозы, принесли обязательную дань – накануне смели с прилавков все мелкие безделушки, сувенирчики, коробки конфет, плюшевых зверей, альбомы для фотографий…

Что касается Платона Петровича Крылова, то он самолично отправился поздравлять свой персонал.

Начал с низов. Пожелал счастья и долгих лет жизни Людмиле Климовне, техничке. Людмила Климовна со свойственной ей простотой и честностью ответила, что лишние годы жизни ей ни к чему, потому что она, Людмила Климовна, уже давно (тайно и явно) мечтает «поскорее сдохнуть» и, вообще, «какой смысл долго мучиться, если счастья все равно нет?..».

Платон Петрович не нашелся, что ей ответить, и прямиком отправился к Зине Рутковской. Ей он пожелал творческих успехов и боевого задора. Зина Рутковская моментально напряглась – она решила, что начальник опять намекает на тот досадный инцидент, когда на него свалилось мозаичное панно «Битва при Грюнвальде», иначе при чем тут творческие успехи?.. А словосочетание «боевой задор» явно указывало на название этого самого панно.

Зина Рутковская немедленно начала плакать, поскольку с утра ждала, что к ней в подсобку зайдет Барбарисыч, а тот так и не зашел. Вывод – не любит. Намек начальства был последней каплей, и она не смогла сдержать слез.

Тогда Платон Петрович убитым голосом заявил, что Зина – «наш самый ценный сотрудник». Это уже было откровенное издевательство, и Зина зарыдала в полный голос…

Вытирая платком лысину, обескураженный Крылов столкнулся в коридоре с Полиной – та опоздала ровно на полдня и даже не соизволила позвонить.

– Ну что? – грозно спросил Крылов. – И где мы были? Надеюсь, мы не думаем, что оправдаем такое поведение Женским днем?..

Вопрос был из серии риторических, и отвечать на него, по сути, было необязательно.

– Увольняйте… – пробормотала Полина, затравленно улыбаясь. – По Трудовому кодексу вы имеете полное право. Увольняйте! По статье!

И, стуча каблучками, она убежала к себе в приемную.

Платон Петрович почувствовал себя распоследним извергом.

У него моментально заныл желудок. «Предъязвенное состояние, – не так давно сообщил ему гастроэнтеролог, у которого Крылов был на приеме. – С этим, батенька, не шутят. Берегите нервы, питайтесь по часам…»

Этим утром Платона Петровича даже не покормили дома, поскольку жена его сурово заявила, что «некоторые на своей шкуре хотя бы раз должны почувствовать, что такое тяжелый женский труд и что бывает с теми, кто его не ценит!».

В довершение всего прикованная к постели мать-инвалид сходила под себя, а ее сиделка с неожиданной наглостью стала требовать прибавку к своей зарплате, мотивируя это «невиданной инфляцией». «Иначе я все брошу и уйду вот прямо сейчас, сию секунду!» Шантаж чистой воды.

Словом, утро не задалось, хорошо еще, что сестра тещи успела запихнуть ему в портфель термос с горячим молоком и пирожки собственного приготовления…

Платон Петрович отправился по отделам.

Информационный он пропустил, поскольку ни одной женщины там не работало, а вот в бухгалтерии его ждал сюрприз.

– Платон Петрович, вы в курсе, что Ниночка у нас замуж выходит? – обступили его.

– Хоть что-то хорошее… – застонал Крылов. – Нинуля, милая моя, я так рад!

От избытка чувств он принялся обнимать Нину Леонтьеву. Та засмеялась и пошутила, что теперь у ее жениха есть повод для ревности.

– Да кто жених-то? – нетерпеливо спросил Крылов.

– Юра Пересветов, кто ж еще!

– Сразу двое моих сотрудников… нет, вы только подумайте! – ахнул он. Романы между служащими он не одобрял, но тут случай был особый – Платон Петрович хорошо знал, что и Нина из бухгалтерии, и системный администратор Юра были людьми глубоко одинокими и не слишком счастливыми. – От меня подарок… от имени конторы подарок… – Неожиданно его озарила идея. – Послушайте, девочки, а ведь это событие мы и должны отметить всей конторой! Потому нас всех можно считать одной семьей!

– Точно! – закричали все вокруг.

Нина улыбнулась, покраснела и поправила очки.

– Хорошо, – мягко произнесла она. – Я и сама об этом думала. Приглашаю всех.

– И когда же? – поинтересовался Крылов.

– Двадцать четвертого апреля, в субботу.

* * *

В комнату с задумчивым видом медленно протиснулся Гурьев.

– Что вам, Николай Ионович? – любезно спросила Карина.

– Нет, ничего. Я, собственно… – промямлил Гурьев. – Ах, да – я же вас, девочки, хотел поздравить с праздником! – опомнился он.

– Спасибо, Николай Ионович, – развернулась в кресле Жанна. – Вы такой милый! Я вас просто люблю.

– Ну будет, будет сочинять… – засмеялся тот. Жанне он преподнес плюшевого медвежонка в забавном фартучке, а Карине – фарфорового расписного зайца.

– Действительно, мило… – засмеялась Карина, вертя в руках зайца. – И чем-то он на вас похож, а, Николай Ионович?.. Нос пипочкой, и глаза очень добрые!

Гурьев сконфузился.

– Разве у меня такой нос?.. – пробормотал он. – Я вот что… Я все думаю, девочки, что такое счастье?

Карина с Жанной переглянулись.

– Садитесь, Николай Ионович, – Жанна указала ему на свободный стул. – Это очень интересная тема. И что же вы об этом думаете?

Гурьев достал из кармана записную книжку, водрузил на нос очки.