Цитаты из книги «Кысь»

Весь трепет жизни, всех веков и рас, Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас. Стихи. Захлопнул, другую листанул. Кому назначен темный жребий, Над тем не властен хоровод. Он, как звезда, утонет в небе, И новая звезда взойдет.

вот и есть! — закричал ополоумевший Истопник, — «Никитские ворота» — это моя вам фита, всему народу фита! Чтобы память была о славном прошлом! С надеждой на будущее! Все, все восстановим, а начнем с малого! Это же целый пласт нашей истории! Тут Пушкин был! Он тут венчался!

...хоть тыщу, все равно. Читать ты, по сути дела, не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, жизненную азбуку не освоил! Бенедикт обомлел. Не знал, что сказать. Такое вранье откровенное, прямо вот так тебе и говорят: ты — не ты, и не Бенедикт, и на белом свете не живешь, и... прям не знаю что. — Вот уж сказали... То есть как же? Азбуку-то... Вот есть «аз»... «слово», «мыслете»... «ферт» тоже... — Есть и «ферт», а есть и «фита», «ять», «ижица», есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушие... — Права личности, — подъелдыкнул Лев Львович, из диссидентов. — Честность, справедливость, душевная зоркость... — Свобода слова, свобода печати, свобода собраний, — Лев Львович. — Взаимопомощь, уважение к другому человеку... Самопожертвование... — А вот это уже душок! — закричал Лев Львович, грозя пальцем. — Душок! Не в первый раз замечаю, куда вы со своей охраной памятников клоните! От этого уже попахивает!

трибунам прикипели наши взгляды, И ловит слух в державной тишине Итоговую взвешенность доклада, Где все разделы — с веком наравне!

Ах, этот миг, ах, горькое борение... Пусть пиво бродит в бочке вместе с солодом; Ведь жизнь могла быть — чистое парение, —  Но небо пролилось дождем и холодом...

Вздымаются светлые мысли В растерзанном сердце моем, И падают светлые мысли, Сожженные темным огнем...

Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех... И спичку!.. И ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И... — А вот тебе, скотина! — вдруг ударил наотмашь багровый Лев Львович. — Не трогай Андрей Дмитрича!!! Никакого Андрей Дмитрича в избе не было; а это бывает, когда лишку выпьешь: в глазах все как бы двоится, и из углов фигуры неведомые али лица смотрят; смигнешь — и нету их.

Шкуру попрут! Шкура без присмотра! — кинулся к саням Бенедикт, и вовремя: двое голубчиков уже сворачивали медвежью шкуру в ковер, взваливали на плечо, а и всякий бы так сделал, — что же: посередь улицы такое добро без хозяина распластамши! Завидев Бенедикта, бросились с ковром в переулок. Догнал, побил, отбил добро, запыхался. У-у, ворье!  — ...я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты! —

город! О, ветер! О, снежные бури! О, бездна разорванной в клочья лазури! Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!.. ...али желчь, и грусть, и горесть, и пустота глаза осушат, и тоже слов ищешь, а вот они: Но разве мир не одинаков В веках, и ныне, и всегда, От каббалы халдейских знаков До неба, где горит звезда?

«и свеча, при которой она читала полную тревог и обмана жизнь...» Ахнул: буквы!