Глава 2
Первая кровь

До Питера доехали без особых приключений. Соседями по купе оказались два флотских офицера с военной базы в Кронштадте. Они возвращались домой после обивания порогов в Министерстве обороны. Денег для своих подразделений, как ни просили, офицеры не получили и с горя решили пустить по ветру последние командировочные. Кравченко – человек компанейский, естественно, в долгу не остался. Короче, всю ночь купе гуляло. У Мещерского под конец застолья слипались глаза, и водка выплескивалась из стакана отнюдь не из-за вагонной тряски.

Утром на перроне Московского вокзала, тепло попрощавшись с моряками, Кравченко строго внушал Мещерскому:

– Ну времена! Мужикам жрать нечего. Жрать! Смотри, во что флот превращается. А тут какие-то певуны завещание не поделят, а? Дожили!

– Ты так упрекаешь, будто это я все затеял, – обиделся Мещерский. – Ты вон своему Чучелу врежь хоть раз о социальной несправедливости. Наверняка в глаза не скажешь.

– А я не говорил, что ли, ему? – взвился Кравченко. – Да тысячу раз, в лицо.

– И что же он?

– А! Чучело мое, когда трезвое, так рассуждает: все гребут, а я чем хуже? Не достанется мне, достанется другому. Уж лучше я буду родимую отчизну грабить, чем какой-нибудь паразит со швейцарским паспортом, который считай что и Звереву вон, красу и гордость русской сцены, с потрохами купил.

– Старик умер. Почил с миром. О мертвых либо хорошо, либо…

– А, – Кравченко снова отмахнулся, подхватил спортивную сумку. – Хватит трепаться, лови тачку. До Морского вокзала еще пилить и пилить.

До Сортавалы решили добираться водным транспортом – переправиться через Ладогу на «Ракете». Однако на двенадцатичасовую опоздали, слишком долго закусывали в вокзальном баре. Пришлось скучать до вечернего рейса. Мещерский по своему радиотелефону связался с дачей Зверевой. Беседовал с секретарем.

– Нас встретят на пристани на машине, – сообщил он. – Дача-то километрах в двадцати от городка.

По Ладоге шли с ветерком. Осеннее солнце даже припекало, однако на открытой палубе было знобко. Кравченко застегнул «молнию» на куртке до самого подбородка и, перегнувшись через борт, следил, как синие волны, взрезанные корпусом «Ракеты», обращаются в белую пену. Он не то что-то бурчал себе под нос, не то напевал. Мещерский прислушался. «Ехали медведи на велосипеде, – донеслось до него. – А за ними кот задом наперед…»

– Пивка б сейчас после вчерашнего адмиральского фуршета, – мечтательно вздохнул Кравченко. – Горло прополоскать. Эх! Зайчики – в трамвайчике, жаба на метле…

К причалу пришвартовались уже в сумерках. Мещерский ступил на потемневшие от сырости доски. Осмотрелся. Действительно, тихое место: голубенькое здание пристани, с резным крылечком и облупившейся краской вывески над закрытым окошечком билетной кассы, несколько катеров у причала, чуть дальше на шоссе – остановка рейсового автобуса. А еще дальше – сосны, огоньки вечернего городка и темная громада озера, более похожего в этом неверном освещении на безбрежный океан.

– Сергей Юрьевич! – Невысокий человек в коричневой замшевой куртке быстро шел им навстречу, приветливо махая рукой. – Добрый вечер. С прибытием. Я – Агахан, здравствуйте.

– Агахан Файруз – секретарь Зверевой, – шепнул Мещерский Кравченко. – Это с ним я договаривался. Здравствуйте, Агахан, вот и мы.

– Пойдемте, там у меня машина. – Секретарь поздоровался с ними за руку, потом подхватил сумку Кравченко и подвел их к шоссе.

Был он средних лет, очень смуглый, сухощавый. Верхнюю губу его оттеняла полоска щегольских смоляных усиков, на правой руке красовался массивный перстень с агатом. Глаза – тот же агат, восточные миндалины, взгляд внимательный и печальный. Однако по-русски он говорил без малейшего кавказского акцента, чисто и как-то по-особенному певуче произнося гласные.

– Марина Ивановна уже начала беспокоиться – куда вы подевались. Ждет с самого утра. Сейчас по озеру удобней всего добираться, – говорил он, укладывая сумки в багажник синей «Хонды», припаркованной у обочины. – Можно, естественно, по железной дороге. Но это долго и неудобно. Лучше на машине.

– Конечно, лучше. – Кравченко деловито оглядел «Хонду». – И, естественно, на такой.

Шоссе, освещенное редкими фонарями, прямой стрелой рассекало сосновый бор. Осмотр окрестностей пришлось отложить до утра. Мещерский взглянул на часы: еще только без четверти девять, а тьма тьмой. Вот тебе и север – белые ночи.

– Осень, – Файруз мягко улыбнулся, словно понял, о чем подумал гость. – Великий поэт сказал: унылая пора, очей очарованье. К счастью, в этом году здесь тепло не по сезону. Я здесь уже две недели живу: дом готовил – отопление барахлило, пришлось вызывать специалистов. Для Марины Ивановны тепло – самый важный вопрос.

– Всегда мечтал услышать ее божественный голос не со сцены, а, так сказать, вблизи, наяву. Она репетирует дома?

– Иногда. Теперь, конечно, реже. Вы, может, слышали, она и Андрей готовят новую постановку на сцене Камерного театра.

– Это вместе с мужем? Что за постановка? – поинтересовался Кравченко, удобно развалившийся на заднем сиденье. – Опера?

– Опера Рихарда Штрауса «Дафна». Пока это только проект, однако с главным условием вопрос решен – средства есть, – Файруз усмехнулся. – Проблемы финансирования Марину Ивановну более не беспокоят.

Кравченко важно покивал головой, словно название оперы и имя композитора были ему отлично известны.

– Марина Ивановна возвращается на отечественную сцену. Это подарок нам всем, – умильно вставил Мещерский. – Вы говорите, и ее муж будет петь в «Дафне»?

– Ну, собственно, ради Андрея все это и затевается. У него ведь огромный талант, но, к сожалению, здесь, в России, пока не представлялось возможности… – Секретарь вдруг умолк. – Но пока это все – как это пословица русская говорит? Шкура незастреленного медведя?

– Шкура неубитого медведя, – поправил Кравченко. – А на Востоке говорят «шерсть овцы будущего лета». А вы в Баку родились, Агахан, да?

– Нет, подальше. – Секретарь плавно свернул с шоссе на узкую полосу бетона, проложенную по берегу какого-то обширного водоема (темнота мешала его разглядеть). – Чуть подальше, Вадим Андреевич. Я родился в Тегеране.

Кравченко улыбнулся и расспрашивать далее секретаря, неожиданно оказавшегося иранцем, не стал.

А тот нажал кнопку на приборной панели, и салон наполнился музыкой: «Европа-Плюс» передавала программу «Презент». Пели старички «Смоки», затем «АББА» выдала нечто приятное из далекой юности…

– Позавчера вечером приехали Григорий Иванович и Новлянские. Так что все гости в сборе. Завтра, если хотите, на лодке можно поехать на Каменное озеро. Григорий Иванович большой любитель рыбной ловли, – рассказывал Файруз. Мещерский догадался, что он имеет в виду брата певицы и детей ее первого мужа.

Однако соображалось все труднее, снова слипались глаза – от усталости бессонной ночи, переезда. И «АББА» пела нежно, сладко, баюкала и ласкала. Как вдруг…

Файруз резко крутанул руль вправо, завизжали тормоза. На шоссе прямо перед ними вырос милиционер в форме. Они едва не задели его.

– Офицер, в чем дело?! Мы разве что-нибудь нарушили? – Файруз опустил стекло. – Что вы кидаетесь под колеса?

Милиционер, судя по погонам – старший лейтенант, наклонился, рассматривая сидящих в машине. Мещерский обратил внимание на то, как именно он держит свой автомат – так, как положено по уставу: готовность номер один.

– Пожалуйста, предъявите документы.

Автомат – веский аргумент. Они подчинились беспрекословно. Откуда-то из темноты к милиционеру подошли еще двое штатских. Кравченко на всякий случай придвинулся ближе к двери, незаметно расстегнул куртку – черт их знает, сейчас времена аховые. Ждешь милицию, а получишь ряженых «лесных братьев».

– Извините. – Лейтенант, изучив их паспорта и лицензию Кравченко, вернул документы, козырнул. – Помощь не окажете?

Кравченко полез из машины.

– А в чем дело?

– Я помощник дежурного по отделу милиции. Это вот товарищи из уголовного розыска. У нас аккумулятор сел, – милиционер ткнул куда-то вбок. И там под деревьями метрах в пяти от дороги Кравченко узрел контуры «уазика»-»канарейки». – Мы по рации с отделом связались, но пока наши доедут… А нам срочно место осматривать нужно. Вы не могли бы развернуть машину и посветить нам фарами?

– Конечно, можем, – Файруз включил мотор, – командуйте, офицер.

– А что случилось? – встревожился Мещерский, тоже вылезший из машины.

– Увидите. Нервы-то как, в порядке? А то с непривычки лучше отвернуться.

Пятно света от фар «Хонды» выхватило из мрака сначала стволы сосен, почти вплотную подступавших к дороге, затем группу людей, копошащихся на их фоне, видимо, опергруппу: несколько милиционеров в форме, полную решительную женщину в болоньевой куртке и высоких резиновых сапогах – очевидно прокурорского следователя, судя по папке с бланками в руках, и молоденького парня в клеенчатом защитном костюме – эксперта или патологоанатома. Приятели подошли ближе – в траве, сочно-зеленой и четко обозначенной до самого последнего стебелька от падающего под нужным углом электрического света, лежал человек. Судя по одежде – мужчина. Однако старый или молодой, сразу и не определишь: лицо его было страшно изуродовано, залито кровью. Черная лужа растеклась далеко по траве.

Кравченко присел на корточки.

– Мама родная, кто ж его так отделал? Да и недавно совсем. Кровь свежая.

– Убит около часа назад, – один из оперативников тоже опустился рядом. – Его охрана с дач обнаружила, нас вызвали. Вы когда ехали, никого на дороге не встретили?

– Да разве мы смотрели? – удивился Мещерский. – А потом все равно ночь уже. И к тому же мы только сегодня из Питера прибыли. И на тебе.

– Он местный? – Кравченко оглядывал одежду убитого – грязную и ветхую: допотопный бушлат в заплатах, старые армейские брюки, башмаки без шнурков, изъеденные молью шерстяные носки.

– Не местный, но я его вроде признал, – сказал один из милиционеров. – Валентина Алексеевна, – обратился он к следователю, – сдается мне, из бригады он, что дачи тут строит на озере. Ориентируюсь я по бушлату. Ко мне на участок один тут регистрироваться приходил точно в таких вот тряпках. Фамилия его Коровин, зовут Семен, ну, это того, кто приходил. Сам вроде из Петрозаводска.

– Шабашник? – хриплым прокуренным басом осведомилась следовательша.

– Ну да. Если это тот. Коровин – слесарь по профессии. Они бригадой водопровод к дому Гусейнова вели. Это ж мой участок. Погодите-ка, я его сейчас обыщу. Можно? Ничего вам тут не нарушу?

В карманах бушлата и брюк никаких документов не оказалось, но зато был извлечен рваный бумажник, а из него уже – деньги в сумме девяти рублей с мелочью. А кроме того, две бутылки водки «Абсолют».

– Это он, бедняга, из магазина топал. С автобуса сошел. А тут его и… Но выходит, не ограбление. Деньги-то целы.

Мещерский с омерзением смотрел на лужу крови у себя под ногами. «Вот тебе и сон, – вертелось у него в мозгу. – Вот тебе и баба Лена со своими «предчувствиями». Вот вляпались-то, а? Надо же – ухлопали бомжа, а нас и поднесло».

– Чем его? – спросил он у лейтенанта, остановившего их на шоссе.

– Острым и тяжелым предметом. Топором наверняка. Видишь, как изрубили. Как кочан на засолку.

– Юрий Петрович, диктуйте, сколько ран, их расположение, – следовательша притулилась на поваленной коряге и, согнувшись в три погибели, начала деловито заполнять зелененький бланк протокола.

– Всего ему нанесено около двадцати ран. Но могу и ошибиться пока. Пишите везде примерно, – патологоанатом подвинулся к трупу, и Кравченко с его соседом пришлось уступить ему место. – Так, обширные повреждения лицевого отдела. Фактически и лица тут уже не осталось: девяносто пять процентов кожного покрова уничтожено. Так, пишите: проникающее ранение…

Мещерский слушал: «рубленые раны в количестве… на участках ушного, шейного отделов… перелом обеих ключиц… перелом гортани…» К горлу подкатила тошнота. Кравченко стоял поодаль, потом повернулся и пошел к машине. Агахан Файруз так и стоял там все это время, тяжело опершись на капот. Он был мертвенно-бледен.

– Вам плохо? – спросил Кравченко.

– Да… Что-то не по себе вдруг стало.

– Вы не смотрите, не надо. Вдохните глубоко.

– Не беспокойтесь. Не обращайте внимания. Вот уже прошло. Это все запах.

– Какой запах?

– Ну, я иногда остро реагирую на запахи, это моя особенность. – Секретарь предупредительно открыл дверь машины, но Кравченко покачал головой, мол, спасибо, не сяду. – А тут порыв ветра и такая ужасная вонь, как на бойне.

– А на бензин вы так не реагируете?

– Нет.

– А вы бывали на бойне?

Иранец молча кивнул и сел за руль. Он так и не выключил радио. Только громкость убавил: «Европа-Плюс» грустила о любви вместе с Адриано Челентано.

Аварийка из отдела милиции прибыла часа через два. И все это время им поневоле пришлось провести на месте убийства.

– Не нравится мне все это, Валентина Алексеевна. – Судмедэксперт, окончив осмотр, стянул резиновые перчатки и бросил их в пластиковый мешок. – Обратите внимание, какая странная, я бы сказал, неэкономичность и нецелесообразность действий. Остервенелость прямо. И какое чудовищное количество ран для столь малой поверхности – лица! Зачем? Он же убил его с первого удара. А затем просто рубил череп. И метил именно в лицо.

Кравченко заметил, как при этих словах оперативники в штатском быстро переглянулись.

– Что, не первый случай такого рода? – улучив момент, спросил он их.

Они смерили его с ног до головы, потом один, плотный брюнет лет тридцати пяти с родинкой-мушкой на щеке, ответил:

– Нет, убийство пока первое. Иных подобных не зафиксировано. Но…

– Значит, почерк знакомый?

Брюнет явно колебался, отвечать или нет любопытному очевидцу. Кравченко решил склонить чашу весов в свою сторону.

– Я, конечно, не специалист и слабо разбираюсь в вашем кодексе, но сдается мне, – он помедлил, а потом интимно понизил голос, – осмотр места происшествия у вас малость незаконный вышел. Без понятых ведь, а?

– А вы что ж с товарищем, откажетесь в случае чего? – брюнет прищурился.

– Да боже упаси. Только мы ведь до сих пор не предупреждены. Ну в протоколе-то – ответственность там за ложные и тэ пэ… Закорючек-то наших нет там в графе «подпись», а значит, осмотр незаконный, без понятых.

– Да где ж мы в лесу, кроме вас, понятых найдем? Да еще ночью!

Кравченко сочувственно вздохнул: «Ай-яй-яй, но разве это ко мне вопрос, дорогие мои?»

– Ну ладно, друг. – Опер, мгновенно сориентировавшись, положил увесистую длань ему на плечо. – Выручили вы нас, спасибо. Кстати, меня Александром зовут, фамилия моя самая простая – Сидоров.

– Меня Вадимом зовут, а приятеля Сергеем. А фамилии наши в паспорте.

– Да брось ты, «паспорт-паспорт…». – Опер беспечно махнул рукой и улыбнулся – губами, глаза остались настороженными. – Вы на дачу Зверевой едете, так? В гости, что ли?

– В гости.

– Хорошие у вас знакомые. Мне б таких, да вот не приглашают. И долго пробыть там думаете?

– Неделю, может, дней десять. Пока не выгонят.

Опер Сидоров кивнул задумчиво:

– Мда-а, убийство это нехорошее. Вот что я, Вадим, тебе скажу. И есть кое-какие соображения насчет его.

Кравченко поймал его быстрый взгляд: искорка вспыхнула и угасла. Недобрая искорка.

– Ищете кого-нибудь, что ли?

– Ищем.

– Психа?

Опер снова смерил его взглядом, потом наклонился и шепнул, вроде бы доверяя, а там уж…

– Из областной спецбольницы был побег. Три дня назад. У сбежавшего диагноз – язык сломаешь. А упекли его в дурдом за покушение на убийство, тяжкие телесные одному причинил. А потом уже, в больнице, тоже история была с кровянкой. Признали невменяемым. А он, видишь ли, дал деру. А теперь вот и кумекай: он – не он? К нам, что ли, этот полудурок подался? Или это наши гаврики по пьянке своего зашибли? Я это все к тому говорю, во-первых, ты – гость, а гостей беречь надо. А во-вторых, нам помог от души. А мы это ценим в людях. Так что гляди в оба в случае чего.

– Ладно. Телефон свой дай на всякий случай.

– Записывай. И пойдем, заодно подмахнете нам с дружком бумажку. Валентина Алексеевна, они нам в протоколе распишутся. Понятые – лучше и не найти, с полуслова все понимают!

Вот так, неожиданно для себя, Кравченко и Мещерский попали в понятые по делу об убийстве. Агахан Файруз попытался