Глава 3
С УТРА ПОРАНЬШЕ

Редкая жена после нескольких лет брака не сталкивается лоб в лоб с вечной проблемой: ночь, а мужа нет дома. И где он, голубь сизокрылый?

Катя – Екатерина Сергеевна Петровская, по мужу Кравченко – никого, никогда, нигде ждать не любила. А тут муж, своя собственность – Вадим Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне Драгоценным В.А. Они с ним только-только приехали из Сочи, где были в отпуске. У Кати он еще самым приятнейшим образом длился, а у Драгоценного, увы, истекал. И вот в свой предпоследний день отпуска Драгоценный, вместо того чтобы уделить внимание любимой половине, отправился в сауну со своим закадычным другом детства Сергеем Мещерским. Они отправились париться и канули без следа.

Катя, хоть и не любила ждать, все же для Драгоценного сделала исключение – ждала, стоически терпела до одиннадцати вечера. Потом терпела до половины двенадцатого – уже со скрежетом зубовным. В половине первого, меча громы и молнии, она позвонила мужу на сотовый. Общалась с автоответчиком, ехидно извещавшим о том, что вы, мол, набрали правильный номер и вам непременно ответят. Но позже. Ждите!

В тридцать пять минут первого Катя, наступив на горло своей женской гордости, позвонила Мещерскому – пусть он ответит, где ее муж. Но друг детства был вообще «недоступен».

Ну сколько можно было париться в этой чертовой сауне? Сколько можно было пить?!!

А без четверти час Катя внезапно вспомнила (точнее, ей вдруг ни с того ни с сего пригрезилось в горячке ожидания), что вроде бы именно сегодня Мещерский должен был лететь ночным рейсом в Улан-Удэ. Нет, кажется, в Уфу… А что, если они после этой бани… Да нет, такое только в кино бывает под Новый год!

Часы пробили час ночи. Сердце Кати от тревоги екнуло и шмякнулось в пятки. Заскулило там брошенным щенком. Скукожилось, стало маленьким-маленьким, злым-презлым. В два часа ночи это маленькое злое сердце стало требовать расправы и мести. «Ну, приди, ну, только явись, – шептала Катя, пиная ни в чем не повинные диванные подушки, жителей кресел – плюшевого медведя, игрушечного, набитого поролоном бегемота. – Только явись у меня, я тебе устрою именины сердца». Она толком не представляла себе эти самые «именины» – возбужденная фантазия рисовала что-то громкое, апокалиптическое, с криками «караул», звоном пощечин и битьем об пол посуды. Как вдруг полет фантазии прервал тихонький, аккуратный такой звоночек в дверь – динь-дон.

Катя фурией-мстительницей полетела по темному коридору. Щеки ее пылали. На глаза попался японский зонт Драгоценного, сиротливо висящий на вешалке. Ручка у него была что надо, увесистая. Она схватила его как боевую палицу, распахнула дверь – на лестничной клетке тоже было темно – и с размаха шлепнула зонтом по просунувшейся в дверь беспутной голове.

– Ой, мама родная, это кто меня? За что?

Голос был не Драгоценного, но очень знакомый. Катя щелкнула выключателем – на пороге в авангарде стоял маленький Сергей Мещерский, обеими руками он держался за ушибленную голову. Позади него, в арьергарде, маячила крупная фигура, подпиравшая могутным плечом стену, – муж, драгоценный муж, Вадим Кравченко.

– А вот и мы, – оповестил он.

– Вижу. Хороши. – Катя покрепче ухватила зонт.

– Это мы, Катюша. – Мещерский, несмотря на ушиб головы, преданно, виновато смотрел на Катю. – А за что ты меня, а? Мы ведь с Вадиком ни в чем… это… мы с ним ни вот на столечко. – Он показал на пальцах и сбился, запутался.

– Хороши, хороши гуси, – прошипела Катя. – На кого вы оба похожи?

– На кого? – удивился Мещерский, сделал шаг и едва не упал.

– Жена, – громко сказал Кравченко, делая широкий жест. – Это самое… потом. Мы вот с Серегой, видишь?

– Я не слепая.

– Мы в сауне были. Парились. Потом у нас колесо спустило. Авария, понимаешь? Абермахт. Задержались.

– В сауне абермахт? – Катя попыталась захлопнуть у них перед носом дверь.

– Ш-ш-ш, тихо у меня. – Кравченко приподнял Мещерского и, как куколку-таран, двинул его вперед, тесня Катю. Силы были, естественно, не равны. Так они и просочились в квартиру.

– Ой, хорошо. Тепло. – Мещерский, которого снова поставили на ноги, казалось, был всем доволен, лепетал, отчего-то окая по-волжски. – Катюша, ты не сердись. Не сердись, а?

– Ты-то что тут делаешь? Ты ведь должен сегодня улетать.

– Я? Куда?

– На кудыкину гору!

– Катька, не волнуй мне кореша. – Кравченко попытался приобнять жену. Катя вырвалась.

– Обиделась. – Мещерский вздохнул. – На нас, Вадик, обиделась.

– На нас? А что мы сделали плохого? – Кравченко развел руками. – Эй, там… ну ладно тебе… полундра, а? Эй, на камбузе, ты нам кофе сваргань.

– Обойдетесь. – Катя ушла в комнату и захлопнула дверь. Разделась, нырнула в постель. Третий час ночи!

В кухне громыхали посудой. Кто-то ворчал, как медведь. Но тревога как-то вдруг растаяла сама собой. На душе отлегло. И злое-презлое сердце потихоньку смягчилось. «Дураки, какие же дураки оба», – уже почти сочувственно подумала Катя. И ощутила запах кофе. И уснула.

Пробудилась она, когда за окном было еще темно – в ноябре светает поздно. Встала и тихо прошла на кухню. Узрела эпическую картину: разоренный стол, давно остывшую кофеварку и два храпящих тела. Большое – Драгоценного, сложенное вчетверо на угловом кухонном диванчике, как на прокрустовом ложе. И маленькое – Мещерского, улиткой скрючившееся в принесенном из прихожей кресле. В головах Драгоценного была диванная подушка. Мещерский спал на том самом игрушечном поролоновом бегемоте.

Можно было бы, конечно, поступить благородно – простить их. Разбудить, растолкать, сунуть в руки чистые полотенца, отправить в душ, наградить с похмелья, с бодуна, такими специальными зелеными таблеточками из супермаркета, напоить кофе, накормить оладушками с клубничным джемом. Но все в душе Кати противилось такому всепрощению и малодушию. «Еще чего, – подумала она. – А то потом совсем на шею сядут. Подумают, что так и должно быть. В таких случаях надо сразу давать понять, кто в доме главный!»

Она быстро оделась и выскользнула из квартиры. Половина девятого. Отпуск. Куда податься с планами мести? Неужели кандехать на работу в пресс-центр ГУВД Московской области, где она, Катя, Екатерина Сергеевна Петровская-Кравченко, капитан милиции, трудилась на ниве криминальной хроники в качестве бессменного обозревателя? Но, находясь в отпуске, ехать на работу – это просто… да это даже приличным словом назвать-то нельзя! Тогда куда же податься в такой ранний час? Да так, чтобы еще и месть осуществилась? Любимые магазины еще закрыты – рано. Кафе? А есть что-то поинтереснее кафешки?

И Катя решила отправиться спозаранку в салон красоты. В тот самый, в который она обычно ходила, – на Комсомольском проспекте, почти напротив хорошенькой такой, пряничного вида церквушки. Салон открывал свои сияющие гостеприимные двери с девяти. «Приведу себя в порядок по полной, – решила Катя. – Хоть целый день там сегодня проведу».

Время в таких райских местах, как SPA и салоны красоты, течет медленно, сладко. Катя для начала попросила для себя увлажняющую релаксирующую маску на лицо. Потом отдала себя массажистке – ее ловкие руки размяли все косточки, взбили тело, как тесто. Катя наслаждалась каждым мгновением – вот жизнь. Кто-то приветливый и умелый из сил выбивается, старается сделать тебя красивой, согнать прочь лишний жирок, поставить надежный заслон из фруктовых кислот вечному врагу – целлюлиту.

– Катя, хотите попробовать обертывание? – ласково спросила знакомая косметичка по имени Эльвира, слывшая совершенно неземным существом – волшебницей, богиней.

– Хочу. – Катя плыла по медово-масляному морю SPA, источавшему аромат ванили и бергамота.

Сейчас она хотела всего и сразу – все равно ведь расплачиваться предстоит кредиткой Драгоценного. Вот и месть! Да еще какая, золотая!

В тепле она согрелась и едва не задремала.

– С волосами будете что-то делать? – ангельски прозвучал над ухом глас косметологини-богини. – Между прочим, сегодня Иннокентий работает. Вы его постоянная клиентка. А у него с утра в записи окно.

Катя обрадовалась: Иннокентий! Мастер-стилист по стрижкам и укладкам. Стыдно было признаваться, но в самую первую их встречу в парикмахерском кресле Катя отнеслась к нему с великим недоверием. Совсем мальчишка, на вид вчерашний школьник – что такой может понимать в женщинах, в женской привлекательности, и в прическах в частности? Стоек был еще стереотип: парикмахерша – это обязательно она. А он – это нечто подозрительное в голубых тонах. В ту их первую встречу Катя придиралась к каждой мелочи, капризничала. Паренек Иннокентий вздыхал, кротко парировал каждый ее булавочный укол и порхал над Катей, как мотылек. Но когда она взглянула на себя в зеркало, то в мгновение ока и следа не осталось от ее прежних сомнений, а с губ сорвалось восклицание: «Класс!»

С тех пор она ходила исключительно к Иннокентию. Он был превосходный стилист, колорист, парикмахер – в общем, спец по волосам с большой буквы. Он был единственным мужчиной в салоне и совершенно этим не тяготился. Напротив, было видно, что именно женское царство для него – родная страна.

Каково же было отчаяние Кати и всех остальных постоянных клиенток, когда по салону пронесся слух, что Иннокентия забирают в армию. Это было то же самое, что жарить на сковороде соловья. Представить себе милейшего, обходительнейшего Кешу-Иннокентия в казарме среди ражих дембелей было просто страшно. Все пребывали в отчаянии. Но, к счастью, угроза миновала. Иннокентий снова порхал по салону – стриг и причесывал, колдовал, экспериментировал.

После SPA Катя попала к нему.

– Добрый день, что делаем на этот раз?

– Иннокентий, как обычно, только чуть короче, кажется, кончики секутся.

– Уберем. А цвет? – Иннокентий улыбался.

– Цвет, – чувствуя свою глупейшую счастливейшую улыбку, Катя смотрела на себя в зеркало. И так вообще-то неплохо, но ведь это месть, месть. – Я даже не знаю. Но надо поменять.

– Осень – пора теплых тонов. – Иннокентий склонил голову набок, примеривая, оценивая. – Вот взгляните.

Они склонились над альбомом красок. Теплые тона… Катя подумала, во сколько обойдется стрижка, укладка и окраска, мысленно приплюсовала к уже и без того раздутому счету. А платить придется кредиткой Драгоценного – ах, какая тонкая месть. Ах, какое лицо у него будет, когда он увидит, прочувствует!

– Вот этот тон. – Она выбрала цвет.

– Отлично. – Иннокентий укрыл Катю до подбородка алым фирменным чехлом. Его бледненькое личико сияло профессиональным вдохновением. Он не накладывал краску, он творил, будто писал фреску. И такого художника хотели забрить в солдаты, словно средневекового рекрута!

– Чудесно, чудесно, – приговаривал он, прокрашивая кисточкой корни волос, подавая Кате то чашку кофе с лимоном, то последний номер журнала мод, чтобы не было скучно ждать.

В это время зазвонил Катин мобильный. Она дотянулась до сумки. Определитель оповестил: Драгоценный. «Проспались, наконец, гаврики», – подумала Катя. И ответила: «Алло».

Сопение в трубке. Тягостное молчание. Потом отбой. Раз – начала она отсчет. Когда краску смывали, совершенно некстати раздался новый звонок. Она не взяла телефон. Он зазвонил снова – настырно, страстно. И снова – молчание, многозначительный вздох. Отбой. «Два, – продолжала считать Катя. – Нет, это уже будет три». Семейный мир восстанавливался туго. Отчего-то она решила, что доведет счет до пяти. Тут пришла эсэмэска – не очень понятная: «У меня сердце болит или душа?» Катя понятия не имела, что там болит у Драгоценного и его дружка. Иннокентий кружил над ее мокрой головой, жужжал, взмахивал расческой, щелкал ножницами.

Телефон зазвонил снова. Опять Драгоценный. «Это будет четыре, про душу не в счет», – решила Катя. Но отвечать опять-таки не стала – выяснять отношения, когда у вашего уха щелкают ножницами, неприлично и небезопасно. Телефон буквально взорвался новым звонком. Высветился какой-то другой номер. Катя решила, что это все равно муженек, но уже конспиративно с телефона Мещерского (она как-то даже не сообразила, что номер-то не тот).

– Ну? Что надо? – Катя старалась, чтобы ее не заглушал фен.

Треск, тишина.

Треск,