– Из редакции приедет фотограф. Вы мне дадите свои координаты, чтобы он мог с вами созвониться, когда вам это было бы удобно? Знаете, – осторожно продолжила Катя, – ведь вашим клубом у нас в редакции уже интересовались.

– Неужели? Но к нам никто не приезжал от вас, вы первая. А в связи с чем же?

– У вас в городе ребята пропали месяц назад на майские праздники. Так вот, говорили, что одна из пропавших, некая Мария Коровина, занималась в вашей группе. Я вот только забыла – шейпингом или аэробикой?

Заварзина плавно поднялась, кошачьим шагом направилась к зеркалу, повернулась, приняла картинно-грациозную позу.

– Что же вы молчите, Оксана? – терпеливо спросила Катя. – Ведь это так?

– Когда будет опубликована статья?

– Недели через две-три. «Подмосковный вестник» выходит по субботам.

– А какие гарантии, что ты тиснешь положительную статью о нашем клубе с упоминанием моей фамилии? – В голосочке балетного создания тускло звякнул медный колокольчик.

«Зануда», – мысленно согласилась с Красновой Катя.

– Гарантии? Вот телефон редакции, главного редактора, ответсека. Обещаю тебе статью. – Катя усмехнулась: боже, как быстро в этом городке все переходят на «ты». – Похвалю тебя и твой танцкласс. Ну а если статья не выйдет, позвонишь редактору, закатишь скандал.

– А он меня пошлет куда подальше. Знаю я вас, журналюг. – Заварзина колебалась. Но, видимо, наладить контакты с прессой очень хотелось, тщеславие пересиливало. – Ну ладно, может, хоть в связи с Машкой Коровиной упомянешь наше заведеньице. Так что тебе о ней узнать нужно?

– Как долго Коровина у тебя занималась?

– С января по конец марта, а взяла полугодовой абонемент.

– А где она работала?

– В «Сосновом бору». Кем, не знаю, но получала неплохо, в долларах. Как валютная шлюха.

– То есть?

Заварзина прищурилась.

– Вот так сорвется с языка, а ты и напишешь потом с подлинными цитатами. А у нас городок с ноготок. Родственнички Машкины по судам затаскают. Ладно, это я так, к слову.

– Но в «Сосновом бору» свой фитнесс-центр.

– Персоналу соваться во все их развлекательные, оздоровительные заведения строго запрещено. К тому же у нас дешевле. И вообще, сдается мне, она нам и этих бабок не платила. Быковский ей за пять пальцев на ладони абонемент устроил.

– Кто такой Быковский?

– Наш администратор. Только о нем не смей! Иначе я места лишусь. – Балетное создание не на шутку встревожилось. Видно было, что в пылу женского задора она выболтала нечто такое, чего никак нельзя говорить, тем более журналисту.

– Хорошо, о нем не упомяну, – покладисто согласилась Катя. – Но если прояснишь, что между ними было.

– Что было? Спали они. Как же еще, если он ей абонемент оплатил?

– А со Славиным она… Знаешь Славина, то есть знала?

– Андрюшечку-кассира? В одной школе учились, – Заварзина усмехнулась. – Он в финансовом учился, в одной электричке в Москву четыре года мотались. А потом он в банк пролез. Устроили его ради мамочкиной памяти. Нет, Андрюшечку я тут ни разу с Буренкой Мэри не встречала. Бык был, что греха таить? Андрюшечки не было.

Катя опустила глаза. В тихом, нежном и певучем тоне Заварзиной змеилась такая ядовитая злоба, что Кате стало не по себе.

– А что, Коровина красивая была, да? – спросила она напрямик.

– Кто?!

– Буренка Мэри.

– Ноги из ушей. Стилизовалась вовсю под Мэрилин. Красилась нещадно.

– Ясно. О том, что с ней произошло, у тебя лично никаких соображений?

– Какие это могут быть у меня соображения?

– В вашей «Пчеле» наркоту достать можно?

– Она такая же моя, как и твоя… Все можно. Только плати Быку зеленые.

– То есть? Быковский же, ты говоришь, здешний администратор.

– И здешний, и тамошний… Он у нас на все руки бизнес крутит. Секция восточных единоборств здесь у нас, сауна-люкс, «Пчела» на Садовой, бар на шоссе у гольф-клуба.

– Может быть, они жили с ним вместе? Квартиру снимали?

– Нет, насколько я знаю, вместе они не жили. Коровина дома жила с матерью и Лялькой, сестрой. Могла по своему заработку себе отдельную снять – не снимала. Деньги копила в чулке: на квартиру собственную. Но в принципе тем, кто в «Бору» работает, зачем хатка? Трахаться и так каждую ночь тащат на пятизвездочном матрасе.

– А Вера Островских сюда вместе с ней не приходила?

Заварзина колюче усмехнулась:

– Ну, этой у нас делать просто нечего.

Тон был странным. Тогда Катя решила: Островских – дочь богатого владельца «Соснового бора» – вряд ли станет посетительницей какого-то второразрядного спортклуба, но…

– Как-нибудь адрес Коровиной узнать можно?

– У меня членская карточка ее, кажется, хранится, сейчас гляну… Карточки – это чтобы счет посылать, если клиентки что-то сверх абонемента возьмут.

– А что здесь сверх абонемента?

– Массаж, – весьма двусмысленно ответила Заварзина.

Потом Катя наблюдала, как она роется в столе в своей раздевалке.

– Вот, у меня тут записано: Садовая, 13, квартира 48. Только имей в виду, мать у нее того, вроде помешалась. С горя немножко крыша поехала. Полегче там с ней, а то знаю я вас, как фокстерьеры налетаете.

Катя смотрела на Заварзину. Кто бы говорил… Нет, все же, как Кравченко изрекает: чудные существа – бабы. Коровину готова с грязью смешать, а о ее матери печется…

* * *

Этот разговор оставил привкус ржавчины и пыли. Покинув стремглав стены «Звезды», Катя направилась к ближайшему ларьку «Мороженое», где купила две порции вишневого шербета. Заесть, к черту, эту зануду!

Поглощая мороженое, она уходила все дальше и дальше от стадиона и думала о том, как это Варька Краснова сумела вынести такую особу целых три занятия и не сбежала куда глаза глядят с самого первого?

«Нет, странно все же, – размышляла она. – В чем причина такой ее злобы на Коровину? Ведь встречались они вроде бы лишь в клубе на занятиях. Их связывали чисто деловые отношения – тренер и клиентка. Откуда же такой яд? Нет, что-то тут не так».

Однако она и не подозревала, что впереди ее ожидает еще более странный разговор.

Дом, где проживала Коровина, оказался в самом конце Садовой улицы, в квартале от «Пчелы». Облупленная пятиэтажка из серого кирпича. Зеленые пластмассовые балконы, запах кошек на лестнице, полное отсутствие лифта и помятая железная дверь со сломанным кодовым замком.

На скамейке перед подъездом дежурил грустный алкоголик. Катя поинтересовалась, на каком этаже квартира 48. Алкоголик ответил – на последнем – и галантно предложил «сопроводить». Катя, к которой постепенно начинало возвращаться прежнее бодрое настроение, погрозила ему пальцем.

На пятом этаже было всего две двери и лестница на чердак. Из-за двери под номером 48 доносилась музыка: пел мужской церковный хор.

Катя позвонила. Тихо все, только хор грянул громче, словно прибавили звук в телевизоре или приемнике. Она снова настойчиво позвонила, постучала кулаком в дверь.

Шаги. Замерли, словно там, за дверью, кто-то застыл в нерешительности.

– Откройте, пожалуйста! – Катя снова нажала кнопку звонка.

– Кто там? Что вам нужно? – послышался испуганный женский голос.

– Я… – Катя чуть было не ляпнула про «корреспондентку», но вовремя спохватилась: – Я подруга Машина – Катя. Из Москвы приехала. Вы ее мама?

– Какая еще Катя? – Дверь все же приоткрылась на цепочку. Катю разглядывали. Протодиаконский бас выговаривал речитативом о покаянии и прощении грехов.

– Маша давно мне не звонила, а тут знакомые ребята сообщили: с ней несчастье, такой ужас. Я сразу приехала, хотела у вас узнать про все. – Катя говорила быстро, не давая женщине опомниться и захлопнуть дверь. – Я Катя. Неужели она вам обо мне не говорила? Мы познакомились в Москве год назад.

И тут произошло…

– Ну, конечно, Катенька! Проходите, я вспомнила… Она, дочечка моя… Конечно, говорила, я забыла, у меня с памятью что-то. Так вы к ней, к дочечке моей, приехали? А ее нет.

У Кати похолодело сердце. Такой реакции на свою ложь она не ожидала. Голос Коровиной-старшей дрожал. В крохотной прихожей было темно, она пока еще не видела ее лица. А пахло чем-то тяжелым, приторным. Катя только позже сообразила, что это ладан. Из комнаты лилось церковное пение.

– Проходите. – Женщина захлопнула дверь и подтолкнула Катю в комнату. В это время дверь другой комнаты открылась. На пороге стояла девочка лет двенадцати. Катя вспомнила: она уже видела эту девочку однажды. Та внимательно оглядела Катю, тяжело вздохнула, отступила в глубь комнаты и закрыла дверь.

– Извините, как ваше имя-отчество? – спросила Катя.

– Марина Брониславовна, – женщина обернулась. И Катя ее узнала. Та самая, что приезжала на джипе к спелеологам вместе с Островских и еще какой-то женщиной. Катя узнала и эти жидкие, крашенные перекисью волосы, изможденное лицо с запавшими заплаканными глазами.

– Так вы помните ее? Горюете о ней, дочечке моей? Скучаете?

Катя вздрогнула – полный отчаяния и… любопытства вопрос.

– Да, я потрясена… Это ужас, что с ней, с ними случилось. Ребята сказали, они заблудились в каменоломнях. Я подумала, может быть, надо чем-то помочь? Найти?

– Ее уже никто, никто не ищет.

– Нет, что вы, их ищут, – возразила Катя. – Поиски в каменоломнях ведутся, меня ребята знакомые на место возили. Там спасатели работают… – И тут Катя увидела источник церковных песнопений – старый кассетный магнитофон на подоконнике за шторой. А на полу, прилепленная прямо на паркет, стояла толстая восковая свеча, наполовину уже оплывшая.

Точно такую же свечу она увидела и на круглом обеденном столе, стоявшем в центре комнаты. На нем в полном беспорядке лежали книги, какие-то квитанции, ворох фотографий. Тут магнитофон умолк, видимо, закончилась кассета.

– Марина Брониславовна, могу я чем-нибудь вам помочь? – спросила Катя.

Женщина оперлась на стол и зарыдала. Плечи ее тряслись.

– Дочечка моя ненаглядная, – сквозь всхлипы доносилось до Кати. – Дочечка, что же они с тобой сделали…

Катя в душе проклинала себя за этот обман.

– Очень, очень жаль Машу, – искренне сказала она. – Такая была веселая, красивая, такая хорошая подруга. Мы редко виделись в последнее время, только когда она в Москву приезжала…

– Тут у меня есть ее московские фотографии, – Коровина лихорадочно начала рыться в снимках. – Она любила сниматься. Вот они на Красной площади, а вот на Манеже у фонтанов новых. Тут вас целая компания. Все молодые… Да вот и вы рядом с ней тут. Конечно, вы, как же это я вас сразу не узнала? Катя из Москвы, ну конечно же!

«Паранойя», – Катя смотрела на снимок, который Коровина тыкала ей чуть ли не под нос. У гостиницы «Москва» была действительно снята целая группа ребят и девушек. В центре – высокая длинноногая блондинка в красном сарафанчике-мини, с пышными светлыми волосами, кукольно облагороженными воздушной американской химией.

Коровина указывала в группу девушек на заднем плане, на какую-то шатенку, абсолютно непохожую на Катю, повторяя: «Ну, конечно же, как я могла забыть? Подружка из Москвы?» На обороте снимка крупным округлым почерком было выведено: «Мои любимые французики».

– Да, точно, это я, – Катя старалась не смотреть на Коровину. – Это мы снялись сразу после…

– Как экзамен последний на курсах французского сдали. С каким удовольствием она, дочечка моя, языком занималась. Иногда допоздна в Москве задерживалась, я уж на станцию ходила встречать. А когда Андрюша на машине ее забирал.

– Славин? Андрей? Она нас знакомила, – Катя скорбно закивала. – Он ведь вместе с ней…

Тут Коровина снова зарыдала. Катя в ожидании, пока несчастная женщина немного успокоится, начала перебирать фотографии.

Мария, Маша, видимо, действительно любила сниматься. И все это были цветные фотографии последних лет. Вот полутемный зал ресторана – танцпол. И Коровина в узком облегающем черном платье в обнимку с каким-то приземистым, похожим на боксера парнем. Снимки дикого отдыха в Геленджике: стайка голенастой загорелой молодежи на пирсе. И Коровина в белом купальнике-бикини снова в центре. Подмосковный берег реки на фоне соснового бора: рыбалка, шашлыки. Коровина и высокий, смуглый, коротко стриженный парень в тельняшке, показавшийся Кате смутно знакомым. Он обнимал девушку, и она прижималась к нему, смотря снизу вверх сияющими, радостными глазами.

Катя смотрела на снимок. Буренка Мэри… Да отсохнет змеиный язык той фитнесс-клубной зануды! Нет, Коровина была очень, очень милой, почти красавицей. И в красоте ее не было и тени вульгарности или вызова, как сначала представлялось Кате.

– Марина Брониславовна, а на этом снимке кто рядом с Машей?

Катя хотела спросить про парня, показавшегося ей знакомым, но вдруг…

Это был еще один цветной снимок: две девушки в обнимку на роскошном белом кожаном диване. На столике из темного стекла перед ними бутылка дорогого итальянского шампанского и три бокала.

Одна из девушек была Коровина, растрепанная, хохочущая, счастливая, в джинсах и белой футболке с оранжевым солнцем. Вторая же… Таких юных толстух было поискать. Девушка рядом с Коровиной – коротко подстриженная кудрявая брюнетка в стильных квадратных очочках в черной оправе – была чудовищно толстой: грудь, живот, ляжки были налиты жиром, лицо утяжелял второй подбородок и румяные пухлые щеки. Однако в этом не было ничего безобразного, отталкивающего, наоборот, что-то детское. Девушка напоминала пухлого, перекормленного ребенка. На ней были черные брюки, видимо, очень большого размера, и широченная черная футболка. Она обнимала льнувшую к ней Коровину за плечи, а другой рукой демонстрировала кому-то жест «виктори» – два поднятых рожками пальца.

– Это кто же такая? Машина подруга? – спросила Катя, разглядывая толстушку.

Коровина-старшая глянула на фотографию, лицо ее исказилось:

– Она, все она, эта бесовка… Верка… Гадина проклятая… И всегда гадиной была, вон ее как жабу раздуло… Отец-то пылинки с нее, чертовки, сдувал, а ей все мало, лишь бы жрать… Говорила я Машке, предупреждала, не пара она тебе, нечего с такой дружбу водить. Кто они и кто мы? Используют тебя да выкинут потом, как тряпку. Так нет, моя все за Веркой тянулась. Все хотелось ей туда, к ним… И мачеха Лариса ей еще тоже голову кружила. Я Машке сколько раз твердила: отойди, не лезь, это их семейное дело, се-мей-ное! Не вмешивайся, ради бога… Так нет, она только Верке в рот смотрела, как проклятая за ней…

– Так это и есть Вера Островских? – тихо спросила Катя.

Коровина поперхнулась проклятиями, выхватила у нее снимок, швырнула на стол.

– Нечего на эту бесовку глядеть!

– Почему же бесовку? – еще тише спросила Катя.

– Потому что туда, к ним, к бесам, в подземелье все таскалась. Вот и дотаскалась – уволокли с потрохами жабу. Только, – тут Коровина снова всхлипнула, – и дочечку мою… Господи, как же ты такое позволил, как допустил?

– К каким бесам в подземелье? – настойчиво спросила Катя. – К каким еще бесам?

Коровина вздрогнула. Пристально посмотрела на нее.

– А ты кто? – спросила она с содроганием, словно увидела что-то. – Ты кто такая? Что, подослана ко мне? Ими подослана? Отвечай! Дочь забрали и меня хотите? Не получится, не выйдет! – Она метнулась к магнитофону, отдернула штору, почти оборвала ее, затолкала кассету. Снова истово грянул церковный хор. Коровина неумело, слева направо, осенила себя крестом, не спуская с Кати испуганного взгляда. Видимо, более не узнавая в ней подруги своей дочери.

Тут кто-то дернул Катю за рукав. В комнату неслышно вошла девочка, младшая сестра Марии Коровиной.

– Уходите, – сказала она. – Пожалуйста, уходите.

Они вышли в прихожую. Девочка плотно прикрыла дверь комнаты. Оттуда доносились всхлипы, рыдания и хор, хор.

– Маме твоей нужен врач, – сказала Катя. Запнулась. Коровиной-старшей нужна была не «Скорая», а неотложная психиатрическая помощь.

– Ничего, это скоро пройдет, – девочка прислушалась. – Она таблетки пьет, ей тетя Лариса дала. Скоро успокоится, потом уснет.

– Кто это тетя Лариса?

– Веркина мама. Новая.

– Как это новая?

– Неродная. Они все вместе Машу и Верку ищут: мама, тетя Лариса, дядя Олег. Они сказали: пока не найдут, не успокоятся.

– А что это мама твоя все о каких-то бесах твердит?

– Потому что они там, под землей, – девочка глянула на Катю. – А ты ведь не Катя из Москвы. Зачем маму обманула? Я тебя у Шведа в лагере видела. Ты спасательница?

– Я? Пожалуй, да. – Катя кивнула: боже, прости мне и эту ложь. – Я из отряда Гордеевой. Мне просто нужно было поговорить с твоей мамой. А ты и Шведа, оказывается, знаешь?

– Так он же с Машкой год гулял, жениться хотел. А если ты из отряда, что же тогда про беса не знаешь? Швед не рассказывал?

– Нет. – Катя смотрела на ребенка, ища в этих ясных глазах признаки наследственного безумия.

– И даже про Луноликую? – тихо спросила девочка.

– Нет.

Перед Катей широко распахнули дверь.

– Ты лжешь. Он рассказывал. Он всем рассказывает. Ты просто боишься. Как мама.

Дверь захлопнулась. Звякнула цепочка. Катя медленно спустилась на один лестничный пролет. Посмотрела в пыльное окно. Ей вдруг нестерпимо захотелось туда, во двор, под солнце. Прочь из этого скорбного дома.