Регина Кутайсова стояла у окна спальни и наблюдала редкое явление: над Патриаршим прудом, который упорно в столице именовали исключительно во множественном числе «Патриаршими прудами», бушевал осенний ветер.
Вроде нет более тихого, стесненного со всех сторон домами места в столице, защищенного фасадами и крышами от бури и ненастья, – а вот поди ж ты! Ветер свистел и выл, трепал кроны парковых лип как мочало, сдувая с них желтые и багряные листья. Ветер вызывал на гладкой, зеленой, как бутылочное стекло, поверхности пруда не только обычную рябь, но даже маленькие волны, с тихим плеском набегавшие на выложенные плиткой берега.
Вдруг он внезапно стих, словно умер, словно канул на дно зеленого пруда, который в разные часы – дневные, ночные, утренние, вечерние – кажется разным, чуть ли не уменьшается и не увеличивается в своих размерах. Вот сейчас Регине Кутайсовой, рассматривавшей Патриарший пруд из окна спальни как некую невидаль, зеленый четырехугольник казался неправдоподобно маленьким. Этакая лужица застоявшейся воды в бетонных берегах, капля в море Москвы.
Восемь утра. Суббота. Время для Патриарших мертвое. О нет, для Патриков… Ну конечно же – Патрики, Патрики. Мы живем на Патриках.
После вечера и ночи пятницы, после пятничного загула и расслабухи Патрики дремлют. Патрики крепко спят.
Из окна спальни Регины – единственной комнаты – открывается великолепный вид на Патрики. Окна всех остальных комнат выходят в тесный двор – ухоженный, но все равно похожий на колодец.
Квартира Регины угловая, она примыкает к соседнему серому дому – бывшему доходному, подвергшемуся реставрации. Квартира Регины расположена в розовом доме – том самом, что первым обращает на себя внимание всех прохожих на Малой Бронной, в районе пруда, всех туристов, приезжих, зевак, любопытных. Этот дом чаще всего фотографируют на айфоны, делают селфи на его фоне, чтобы потом выложить на «Фейсбук» или «ВКонтакте».
Дом красив и элегантен как принарядившийся черт. Но колер краски вызывает у впечатлительных людей дрожь. Кто додумался выкрасить такой импозантный дом в этот гнойно-розовый цвет, что наводит на мысль о зажившей после ожога коже? Или того хуже – цвет дождевых червей, что в теплые деньки выползают на солнышко на аллеях сквера, окружающего пруд, полакомиться перегноем и палыми листьями?
Да, тот самый дом, где бутик сексапильного белья «Агент Провокатор», где чудная французская кондитерская, где прежде располагался знаменитый на всю Москву бутик модной одежды.
Бутик теперь закрыт, пустая витрина залеплена какой-то тканью. Однако это не нарушает импозантности розового дома.
Глядя на этот дом, туристы и гости столицы как один восклицают: «На углу у Патриарших! Ну надо же!» Да, но вообще-то и нет. Это только для приезжих лохов. Дело в том, что у пруда – четыре угла. Помните, как в старой песенке про беспризорников? «У кошки четыре ноги… Тра-ля-ля, тру-ля-ля и… хвост. Но трогать ее не моги за ее малый рост!» По четырем углам пруда – угловые дома Патриков, и по Ермолаевскому переулку, и по Большому Патриаршему переулку, и по Малой Бронной – борются не на жизнь, а на смерть за это самое название: «На углу у Патриарших».
И все правы, хотя все и недовольны. И серый дом, и грязно-белый дом с вынесенными по моде тридцатых годов шахтами лифта, прилепленными к стене, словно серая стальная гусеница, и желтый дом, и тот бывший доходный непонятного цвета, где ресторан «Фреш», обожаемый веганами и ботаниками. И новый дом с отделанным мрамором вестибюлем в стиле Пятой авеню, и красный дом на Малой Бронной, где магазин «Галантерея». Все эти дома по праву хотят называться «на углу у Патриарших» и не уступать выскочкам и нуворишам из гнойно-розового дома этот устоявшийся в умах народных бренд.
О, по части народа! Регина присматривается из своего окна получше, щурит прекрасные серые глаза свои. У нее отличное зрение. В свои пятьдесят она отлично видит и вдаль, и вблизь, а если и нацепляет на нос стебные очки в оправе от Гуччи или Вивьен Вествуд, то это лишь для того, чтобы порой скрыть под глазами темные тени от бессонной ночи. Никто из самых придирчивых критиков не дает ей в ее полные пятьдесят настоящего возраста, хотя она никогда его и не скрывала.
Да, по части народа. Народ уже тут как тут! Это в четверть-то девятого утра! Регина из окна видит, как по аллее сквера уже чешут первые зеваки. Это Замкадье прислало своих гонцов, не иначе!
Регина сама в оны еще времена наблюдала, возвращаясь с затянувшейся до рассвета вечеринки, это смешное и наивное, весьма поучительное зрелище: даешь Патрики! Айда, прошвырнемся по старым московским снобским буржуйским местам!
Из зева метро «Маяковская» в выходной, словно пчелы из улья, вылетают дамы с красными обветренными лицами и рабочими мозолистыми руками, одетые так, как и полагается одеваться провинциальной интеллигенции, часто сжимающие в руках поддельные сумки от Луи Вуитон, что видно за километр – вот, и мы не хуже людей! Выпархивают, как мотыльки, горластые коренастые девицы в джинсах, с рюкзачками за спиной, кидаются к первому утреннему прохожему на Садовом кольце и орут: как пройти на Патрики?! Куда нам идти к Патриаршим прудам? А где музей-квартира Булгакова? Где Нехорошая квартира?
Получив совет-указание, они поворачиваются и рысью бросаются вперед – целеустремленные, шумные, полные решимости в свой выходной все здесь увидеть и познать и, самое главное – позавтракать в одном из прославленных в сети здешних кафе. Чтобы потом выкладывать фотки в «Инстаграм», собирая лайки – а вот я в свой выходной в Москве! Я ем и пью что тут дают, на этих самых Патриках. И, в общем-то, ничего, круто! Я могу себе позволить! А вы, все остальные, можете, а? Слабо?
Регина всегда считала, что это и есть подвиг народный. А что? Встать в пять утра в свой выходной. Пешком добраться до станции, сесть в электричку на Москву, трястись в ней кто сколько – кто два часа, кто три, а кто и больше. И потом целый день слоняться по Малой Бронной, по Спиридоновке, по Ермолаевскому, по Козихинскому переулку, выбивая из ног глухоту, глазея, познавая этот новый столичный мир. И один-единственный раз за весь выходной позволяя себе поесть, потому что денег все же в обрез. А цены в местных заведениях кусаются.
А что вы хотите? Кризис. Нет, как сейчас дипломатично выражаются – новая экономическая реальность. Здесь, на Патриках, все быстро смекнули и вздедюрили цены. Потому что ни в какую новую реальность местные аборигены – люди ушлые, прожженные, относительно обеспеченные – не поверили. А поверили сразу в великую депрессию.
Но это так… шшшшшшшш! Это строго между нами. Сейчас ведь вообще ни о чем таком не принято говорить с посторонними. Здесь, на Патриках, от таких вредных разговоров всегда уклонялись – и в двадцатых, и в тридцатых, и в пятидесятых, и даже в шестидесятых – в годы оттепели тоже не особо болтали. И в годы застоя, и позже… И сейчас…
О таких вещах с Региной говорит из всех здешних соседей, приятелей и знакомцев лишь ее верная подруга Сусанна Папинака. Но она еще спит. Душечка Сусанна так рано вообще не встает.
Первые утренние зеваки-замкадыши – это муравьи-труженики. Они совсем не похожи на тех беззаботных столичных стрекоз – пьяниц и плясуний, что стекаются на Патрики по вечерам, когда двери всех ресторанов, пабов, кафе и баров открыты, когда все эти знаменитые пропитые места забиты под завязку шумной нетрезвой публикой, когда – страшно сказать – в самых посещаемых точках зверствует беспощадный фейсконтроль, отшивая несчастливцев, рвущихся за стойку поближе к бармену и красоткам, что блистают, как стразы.
Зеваки, которых наблюдала из окна Регина, шествовали по аллее вдоль пруда и, конечно же, искали ту самую скамейку, где сидели Воланд и Берлиоз, калякая о божественном, и пытались определить точное место, где было пролито то самое постное масло у турникета. И главное – куда откатилась голова, отчекрыженная карающим за атеизм трамвайным колесом.
Ох уж эти зеваки… Регина не отрывала от них глаз, вспоминая и себя, когда они с мужем Платоном – ныне бывшим супругом – двадцать лет назад купили по великому везению эту самую квартиру в сто пятьдесят квадратных метров здесь, на Патриках, в этом красивом доме. И не по такой уж запредельной цене, потому что тогда цены на недвижимость еще только нащупывали новые возможности и горизонты.
Она тоже в первый свой год здесь, на Патриках, все пыталась для себя понять, где была та скамейка и где турникет. А когда представила, ее ужас охватил. Чертов трамвай ведь тогда заворачивал прямо с Ермолаевского. А это значит, что он проезжал по узким переулкам и улице чуть ли не возле самых окон, грохоча, лязгая, дребезжа и тренькая звонком, да еще походя расчленяя на части каких-то забулдыг, поскользнувшихся на разлитом на мостовой прогорклом жире.
Трамвай под самыми окнами Патрики, Ермолаевский и Малая Бронная, к счастью, изжили, самоликвидировали. Причем давным-давно. Здесь, на Патриках, тихой сапой всегда умели соблюсти собственный интерес. Вот на Чистых прудах, где, между прочим, квартиры тоже ой какие дорогие, там до сих пор грохочут, ползают уродливые трамваи, будя по ночам нервных обитателей дорогих домов.
А на Патриках – нет!
Регина услышала какой-то шум за спиной. Оторвалась на мгновение от окна. Дверь ее спальни распахнута – за ней анфилада комнат, превращенных в единое пространство, сумерки утра и ее дочь…
Старшая дочь в ночной рубашке, своей нелепой изувеченной походкой устремляющаяся довольно бодро и совсем не сонно в сторону туалета.
Регина проводила ее взглядом.
Как она ходит, ее дочь… ее старшая дочь?..
Как она двигается теперь?..
И как ходила раньше. И дело не только в походке и увечьях.
Дело еще в том, что…
Регина снова отвернулась к окну. Нет, не надо с утра это поднимать со дна своего сердца. Это и так ежеминутно, ежедневно – в ней, там, внутри, вся эта боль, жалость, ярость…
Все, что связано с ее старшей дочерью и ее судьбой.
Сейчас, встав с постели – что-то ведь ее разбудило, ветер, наверное, этот ветер, такой нежданный, невиданный над лужей старого пруда, – она просто хотела спокойно помедитировать, понаблюдать окружающую ее жизнь.
Это ведь новая жизнь для нее, для Регины. После развода с мужем Платоном прошло пять месяцев. И все это время она и ее старшая дочь живут здесь, в их квартире на Патриарших.
Муж оставил за собой их большой особняк на Новой Риге. Там сейчас новая хозяйка, его молодая жена. И там живут другие дети – сын и младшая дочь.
Хотя это последнее ничего не значит. И сын, и младшая дочь почти постоянно здесь. Они приезжают. Они навещают ее, Регину, они помогают и своей старшей сестре в ее несчастье.
Для них, ее младших детей, Патрики – родные места. Здесь все они, вся их семья Кутайсовых, прожили несколько вполне счастливых лет. Здесь сын и дочь пошли в школу – ту, что на Большой Бронной улице, известную в Москве как «очень-очень хорошая, престижная школа», где помимо английского и французского, помимо отличного курса литературы и естественных наук, изучают также славянские языки: чешский, польский, сербский. Школа находилась в двух шагах от знаменитого кирпичного дома «на перекрестке», где некогда так широко и весело жила дочка партийного Генсека и обитали разные знаменитости из мира театра, музыки и кино.
Когда они всей семьей переехали на Новую Ригу, в большой, со вкусом отстроенный особняк, школу пришлось, увы, сменить. И Регина всегда жалела об этом.
Но их младшая дочь – общая их дочь с мужем Платоном – родилась все же здесь, на Патриках.
Все, кто родился здесь и прожил достаточно долго, – эпикурейцы. Так думала Регина. Здесь, в воздухе над этим ленивым прудом, над улочками и переулками, разлит этакий вирус эпикурейства. Особого взгляда на жизнь.
Однако во времена великой депрессии, апатии и странного безразличия ко всему, окутавшему Москву в последние годы, даже завзятым эпикурейцам приходится несладко.
Сколько тут всего было, на Патриках, и сколько позакрывалось! Сколько планов и надежд разрушилось, расточилось как дым! Во времена оны было принято считать, что Патрики – этакое расслабленное хипстерское местечко. Хипстеры и креаклы… О, где вы теперь! «Кто вам целует пальцы…»
Но кое-что сохранилось и до сих пор бурлит, хотя бурление это все больше и больше похоже на пузыри – как те, что вздувает на поверхности пруда нежданно подувший осенний ветер.
В баре «Клава» по вечерам по-прежнему битком. Там изо всех сил пытаются изобразить веселье. Народ клубится у стойки с коктейлями в руках. Музыка играет. Во внутреннем дворике – крохотном, но стильном – сидят за столиками такие же стильные юноши с погасшими взорами и не в меру разрумянившиеся дамы, когда-то владевшие каким-то бизнесом, а теперь просто проедающие и пропивающие остатки накоплений.
В корейском баре «Киану» тоже пьют и изо всех сил стараются окунуться, как в омут, в веселье. И в «Хлебе и вине», и в новом пабе, что на углу Большого Патриаршего, рядом с аптечным пунктом.
Раньше бар «Клава» посещали колоритнейшие дамы – в пальто от Дольче и Габбана с леопардовым принтом, с сумками из крокодиловой кожи, некоторые даже с махонькими песиками на сгибе локтя. Они приезжали на Малую Бронную в сверкающих лимузинах. Главная цель – знаменитая триада: бутик белья «Агент Провокатор», бутик «Джузеппе Занотти Дизайн» и, конечно же, «Кристиан Лабутен».
Лимузины уезжали. Колоритные дамы делали покупки и, обвешанные несчетным количеством дорогих фирменных сумок, заканчивали день свой на Патриках, в баре «Клава», обмывая новые туфли-лабутены и шелковые кружевные трусики.
И это все куда-то пропало.
Сказать честно, Регина Кутайсова не очень об этом жалела.
Она сожалела о другом: в некоторых пабах стали нещадно добавлять в коктейли водку. Потому что благородные ингредиенты коктейльных рецептов – ром, ликеры, виски – зверски подорожали.
Регина не могла сказать, что после трагедии со старшей дочерью и всего того, что им пришлось испытать – больниц, докторов, хирургических операций, не принесших особого результата, последовавшего за этим развода с мужем Платоном, раздела имущества, переезда сюда, в доставшуюся ей по договору с мужем квартиру на Патриарших, – она стала выпивать…
Нет, она все еще очень следила за собой. Это доказывали и подтверждали многочисленные (даже чересчур многочисленные) селфи, которые она загружала в свой «Инстаграм» – в разных нарядах, в изящных позах, – пытаясь донести до окружающего ее мира мысль: вот она, и все невзгоды и потери, даже развод, ей нипочем в ее пятьдесят лет!
Но выпить порой тянуло. И переизбытка водки в коктейлях как-то не хотелось.
Регина снова прищурилась, наблюдая пруд и аллею сквера. А это уже не зеваки-туристы. Это две местные достопримечательности – Хромая Марго и Лысая Золушка.
Две старые как мир проститутки, уличные, работающие на Патриках с незапамятных времен. Им наверняка уже тоже по полтиннику, но у них все еще есть клиенты.
Обе модельного, почти баскетбольного роста, их сразу увидишь в любой толпе. Утро… Их ночная смена закончилась. Чешут они из ближайшего отеля, что в переулках, после ночи с клиентами. Обе ищут кафе, которое в этот ранний час уже открылось для завтрака.
С бодуна обе, и Хромая Марго и Лысая Золушка, будут как паиньки есть яйца-пашот и пить кофе капучино. Они снимают квартиру где-то у черта на куличках, как обычно – где-то в Выхино или Жулебино, но дни свои и ночи проводят здесь, на этом пятачке, на четырех углах, где каждый угол считает себя единственным «углом на Патриарших».
Регина следила за ними взглядом. Хромая Марго не хромает. Она прозвана так потому, что однажды у нее просто отломился высоченный каблук у замшевого ботфорта. Эта дылда носит розовые колготки, кожаную юбку-мини и кожаный бомбер.
Лысая Золушка, по слухам, которые так любят Патрики, в молодости облысела и с тех пор носит умопомрачительные парики.
Вот эти две старые курвы плывут себе, грациозно покачиваясь на шпильках, виляя бедрами, завлекая, хотя кругом нет никого, способного клюнуть на перепихон.
А ее дочь не может вот так грациозно…
И перепихнуться ей, видимо, тоже уже не суждено.
И дети… Детей у нее никогда не будет.
Ее прекрасная старшая дочь стала такой, что теперь ни один мужчина… ни один парень из их круга не станет…
И что же, всему этому так и придется остаться вот так, без уплаты по всем счетам?
Регина Кутайсова обернулась. Она почувствовала, что ее дочь рядом. Что, пока она медитировала, наблюдала утреннюю жизнь у пруда, дочь, закончив свои дела в туалете, не ушла к себе в спальню. Нет, она стояла, опершись спиной о дверной косяк, и наблюдала за ней, своей матерью.
– Что, Ло? – мягко спросила Регина. – Еще рано, поспала бы ты.
– Мама, почему у тебя так блестят глаза? – спросила дочь.
– Блестят? У меня?
– Блестят как у хищника, – ответила дочь.
Регина не ответила. Дочь порой говорит странные вещи. Но в наблюдательности ей тоже не откажешь. А вот с другими вещами у нее полная катастрофа.
Когда Регина снова обернулась, анфилада за ее спиной уже была сумрачна и пуста.
Регина подумала: несмотря на свое увечье и неуклюжесть, дочь ее все же движется вполне уверенно и бесшумно.
И глаза ее тоже блестят в сумраке утра, словно глаза дикой кошки.
За окном, мимо пруда, мимо лип, мимо желтого ресторана «Павильон», похожего на этакий Трианон-Мальмезон у воды, проехал, пыхтя, дребезжа щетками, мини-чистильщик, мобильный дворник.
Где-то внизу хлопнула дверь подъезда – старуха в накинутой поверх синего спортивного костюма ветровке с эмблемой «Динамо» отправилась в подвальный магазин «Продукты», что в двух шагах от розового дома.
На Патриках все еще жили старики-пенсионеры – в основном из бывших работников ЦК и Совмина, осколки…
И маленькие магазинчики в подвалах фешенебельных домов стали открывать все чаще – признак великой депрессии и нищеты.
Регина подумала, что в это субботнее утро неплохо бы встретиться с подругой.
Ей отчего-то не хотелось в это утро оставаться наедине с дочерью в пустой огромной квартире.
О проекте
О подписке