Рядом с Хохловым появился экипаж. Лошадка шла шагом. Извозчик окликнул:

– Барин, куда ехать?

Алексей Фёдорович остановился, как громом поражённый. Он прежде и не подумал нанять карету. Похлопав себя по карманам, он понял, что забыл портмоне, и махнул рукой. Извозчик покатил дальше. Хохлов, очнувшись, снова начал мыслить, чего сейчас никак нельзя было себе позволить. Он припустил бегом, что было ему совсем не по чину. Но к чёрту! В несметном неразрешимом отчаянии ещё и не такое учудишь. Подумаешь, бегущий профессор!

Он пронёсся мимо безногого инвалида на тележке, не обратив на последнего никакого внимания. Инвалид был в состоянии мрачного отчаяния. Сегодня он проиграл свою жизнь бабе, это позорнее Портсмутского мирного договора, это самое постыдное, что с Георгием случалось за всю его жизнь. Он собирался топиться. Казалось бы, какие эмоции, когда твёрдо принято решение расквитаться с жизнью, лишь бы та не досталась женщине. Но его взбесил бегущий господин.

– Бежишь? На своих двоих? Горе какое! Долги да рога!

Георгий был несправедлив и непроницателен, как любой человек, считающий свою беду самой бедовой. То есть как любой человек в любой беде. Мальчишка-газетчик хотя и был при своей недавней беде, но то ли дети не склонны погрязать в осенних сумерках эгоизма, то ли в канун промозглой питерской зимы маленькому человеку нужен большой, даже если того укоротили немного, то ли повеление присмотреть гнало его, бог весть. Юркой тенью, неотделимой от игры света фонарей со стволами дерев, он крался за Георгием. Его опыт, которого иным благополучным не набрать до гробовой доски, подсказывал, что рыдать и хватать за рукава – ни к чему, кроме раздражения и тумаков, не приводит.

Если не можешь вытащить из беды силой, зови того, кто сильнее. Только успей, пока беда не стала неминуемой!

У Кравченко с Белозерским сейчас была своя беда. Кровь ни одного из них не подходила Соне. Успех тайной операции зависел от пополнения штата. Но кому можно довериться? Кто не выдаст? Кто со всей самоотверженностью…

– Ася! – воскликнул Александр Николаевич и выскочил из сестринской. Владимир Сергеевич не успел и слова вставить.

Оставшись в одиночестве, фельдшер ещё больше нахмурился. Нет-нет, в преданности Анны Львовны не было ни единого сомнения. Если её кровь подойдёт, нельзя не перелить. Но она была ещё так молода, так чиста, и, в конце концов, брать кровь у совсем юной девушки, которая, пожалуй, не доедает количественно, не говоря уже о качестве пищи… Пользы здоровью сестры милосердия процедура не принесёт. Владимир Сергеевич менее всего на свете желал этого.

Но ретивый молодой ординатор уже тащил под локоток недоумевающую Асю с поста в сестринскую.

– Асенька! Правило Ландштейнера гласит: в организме человека антиген группы крови и антитела к нему никогда не сосуществуют! Мы с господином Кравченко не сосуществуем с Соней! Наша кровь её убьёт!

С этими словами он втолкнул ничего не понимающую Асю в помещение. Увидав Кравченко, она немного успокоилась. Присутствие Владимира Сергеевича обнадёживало. Ежели что совершалось при его участии и под его руководством, можно быть уверенной: совершается добро.

Соне было плохо и становилось хуже, несмотря на вводимый в вену физиологический раствор.

– Пульс ещё участился, наполнение совсем ослабло. Ввожу изотоничный хлорид натрия, но…

– Кровь людская – не водица! – возвестил Асе Белозерский.

Он уже закатал ей рукав, и она покорно доверилась. Потому что Александр Николаевич тоже был очень хороший, может быть даже лучше Владимира Сергеевича. Не в том смысле что добрее. Добрее Владимира Сергеевича никого нет. Просто лучше! Так же бывает, что человек лично для тебя может быть лучше доброго к тебе.

Пока у Аси путались соображения с чувствами, молодой ординатор набрал у неё кровь быстро и безболезненно, рука у него была на удивление легка. Это знали и пациенты, и персонал, и ворчливая Матрёна Ивановна, всегда крайне недовольная Белозерским, но отдававшая ему должное в мыслях своих. Для похвалы вслух при честном народе, считала, он ещё не дорос.

– Если повезёт, то четвёртый нам не понадобится! – сообщил Белозерский, сливая взятую у девушки кровь в пробирку. Закрыв горлышко большим пальцем, он с минуту встряхивал её с такой силой и страстью, что Асе казалось, сейчас стекло разлетится. Но нет, всего лишь кровь разделилась на две фракции. Каплю прозрачной субстанции, полученной из Асиной крови, Александр Николаевич смешал с каплей Сониной капиллярной крови. Мужчины уставились в полученную смесь с таким чудовищным напряжением, будто от смешения крови Аси и Сони зависела судьба мира.

От этого и зависела судьба мира. Мира Сони. Её персональное «быть или не быть» решалось сейчас на простой белой тарелочке. Ася почему-то моментально взмокла, как мышь, застигнутая ливнем.

– Не сворачивается! – радостно возвестил Белозерский.

– Сыворотка не склеивает эритроциты «родственника по крови», который вовсе не обязательно кровный родственник! – пояснил Кравченко Асе, заметив, как та волнуется, не разумея, что творят ординатор и фельдшер.

– Что это значит?

Она с тревогой переводила взгляд с одного на другого.

– Что ты спасёшь Соне жизнь! – торжественно произнёс ординатор. – Укладку на переливание!

Ася бросилась к инструментальному шкафу, безотчётно подчинившись распоряжению врача.

– Я готова всю отдать, пусть только она живёт!

– Хватит миллилитров трёхсот, – охладил пыл самопожертвования Владимир Сергеевич, мягко улыбнувшись Асе. – Позвольте, я сам. – Он забрал у неё укладку и стал налаживать систему.

– Но потом тебе придётся по древнему обычаю пить кровь умирающих гладиаторов!

На радостях к Белозерскому вернулось его залихватское мальчишество. Это было неуместно. Поймав взгляд Кравченко, Александр Николаевич тут же поправился:

– Шучу, конечно же! Я вас, Анна Львовна, непременно угощу непрожаренным бифштексом.

– Прошу вас! – Кравченко устроил Асю на стуле рядом с кушеткой. – Александр Николаевич!

Владимир Сергеевич и сам мог бы справиться с введением катетера в вену, но сейчас… Он не хотел делать сестре милосердия больно ни в каком виде – это раз. И два: у Белозерского действительно была та самая рука, у которой всё ладилось. Заслуги особой в этом не было, таким родился. Родился бы не в олигархическом наследственном состоянии, а в бедной мужицкой семье, стал бы знахарем, и шли бы о нём легенды, мол, может снять боль, проведя рукой по хворому месту. И легенды эти имели бы под собой платформу достоверности. Ибо много их, невидимых и пока необъяснённых энергий в мире. Энергия Александра Николаевича была хороша, добра и созидательна. Хотя он пока совершенно не понимал этого. В бедных мужицких семьях быстрее взрослеют и понимают раньше.

Асина кровь пошла в Сонино русло. Оставалось надеяться, что для живительного ручейка ещё не поздно.

Георгий подбирался к Неве, надеясь именно через неё проникнуть в тёмные воды Стикса. Самоубийство – смертный грех, поскольку никто не может противиться божьему расписанию и назначать конец страданий по собственной воле. А ведь свобода оной дадена. Другое дело – старое доброе язычество, где все равны как минимум после смерти, безо всяких «но» и «если».

Он уже подкатил к гранитным ступеням схода, отстегнул тележку, спустился, помогая себе мощными руками. Вздохнул. Хотел было по привычке помолиться и осенить себя крестным знамением, да подумал, что пустое. И, сплюнув, кинулся в воду. Погрёб лихими саженками, надеясь вскоре устать, да и холод – не тётка, а там уж отдаться на волю волн.

Георгий плыл, плыл, и ноги перестали болеть, и он ощущал, как сливается с мглой. Это лишало чувствования, мыслей, и, чёрт, это было нехорошо. Но и плохо не было. Наконец-то становилось никак, и это уже было невообразимым блаженством.

Сильная ручища схватила Георгия за шиворот и поволокла назад в постылую жизнь. К этой-то сильной ручище и бросился мальчишка-газетчик, поняв, что намерения Георгия окончательны. Только Василий Петрович, при случае могущий и затрещин отвесить, способен вытащить Георгия. Больше никому до калеки дела не было, мало ли Нева таких принимала. Редкие замешкавшиеся гуляки едва ли могли вообразить, что столь неурочное ночное омовение носит вовсе не ритуальный характер, а равно не последователи фейхтмейстера Огюстена Гризье вышли на воду в бурную погоду продемонстрировать искусство управляться со стихией.

Городовой не мешкая понёсся спасать бедолагу, скидывая на бегу фуражку и стаскивая сапоги. Вытащив Георгия на плиты, он, отфыркиваясь и выжимая одежду, для начала разразился отборной бранью во всю ивановскую за всё про всё. Чуть успокоившись, заорал с гневным, но сострадательным русским весельем уже более адресно:

– До чёртиков допился! До греховного исхода! Врёшь! Вот тебе!

Он сунул Георгию в нос громадный кукиш.

– Вот на хрена ты, Василий Петрович? – с надрывом прошептал Георгий, вырванный из раскрывающихся объятий блаженного небытия.

– Это уж как мамаша с папашей назвали! – ответил городовой неожиданно спокойно, продемонстрировав, что и в такой ситуации не утратил чувства юмора. Как любой славный человек.

Против воли Георгий ухмыльнулся.

– Нашёл клоуна! Я тебя сейчас вот в часть запру!

– На что я тебе там?!

– Мокрый весь из-за тебя, дурака! – Василий Петрович беззлобно пихнул Георгия в плечо. Конечно, он не собирался запирать несчастного инвалида, которого, признаться, жалел, а это чувство у русских чаще всего сильнее любви. Все знакомцы Георгия жалели его. Он опускался всё ниже и ниже, а его всё жалели и жалели. Вот и сейчас городовой, натянув на мокрые волосы фуражку, пошарил в кармане и протянул калеке мелочь.

– На согреться хватит. Брось мне это! Господь не даёт больше положенного. В своё время должным чином концы отдашь. Не в моё дежурство, чтоб не мне бумаги писать! Мне на сегодня бумаг – во! – он резанул себя ребром ладони по горлу.

Это был тот самый городовой, из-под носа которого двое молодых мужчин утащили раненую девчонку. Так что бумаг ему на сегодня было действительно «во!».

В клинике дел тоже было по горло, и Владимир Сергеевич вынужден был оставить Соню и Асю на попечение Александра Николаевича. Неловко было давать ему указания, это было бы прямым нарушением формальной субординации, а морской офицер Кравченко считал неприемлемым нарушение оной ни при каких условиях, кроме исключительных. Вроде тех, когда старший по званию демонстрирует неадекватность до степени невозможности принятия им решений, или, как говорится в Малороссии, «с глузду зъихав». Александр Николаевич не выглядел сумасшедшим, он был сосредоточен и внимателен, и фельдшер Кравченко отправился помогать ординатору Концевичу, как и было предписано табелью о клинических рангах.

Доктор Белозерский коршуном контролировал клиническую ситуацию. Но поскольку пациенткой являлась Соня, сестра милосердия Ася совершенно выпала из-под его контроля. Он сидел к ней спиной и сосредоточенно выслушивал Сонины сердечные тоны, тестировал пульсацию крови на периферических и центральных сосудах, в шутку грозно выговаривая подопечной:

– Софья, отличный пульс! Приходите в себя! Вторая порция пошла. Больше из нашей прелестной сестры выкачивать непозволительно! Не будьте такой жадиной, маленькая шалунья! Помилосердствуйте!

Во время его взволнованной тирады у Сони дёрнулись веки. Девочка открыла глазки и, совсем не понимая, где она, жалобно и очень слабо прошептала:

– Пить! Хочу пить! Больно…

– Больно! Великолепно! Это просто прекрасно! Ася, пить!

Сестра милосердия, начавшая клевать носом от чудовищной слабости, вскочила с табурета по команде доктора, забывшего, что в вене у неё пункционная игла, и тут же упала в обморок. Александр Николаевич не успел окрикнуть:

– Я сам! Вы же… Сейчас отключу!

И надо было, чтобы именно в этот момент в сестринскую вернулся Владимир Сергеевич. Не сказав ни слова, он моментально бросился к Асе, хотя Белозерский уже ловко извлёк иглу. Они столкнулись лбами. Взгляд Кравченко был исполнен грозной укоризны, а Александр Николаевич выглядел как нашкодивший щенок, искренне не понимающий, как так вышло.

– Стакан красного – и будет как новенькая!

– Люди – не расходный материал, Александр Николаевич.

– Пить!

– Соня же в себя пришла! – вскочил Белозерский.

Тут как тут объявилась Матрёна Ивановна, прошипевшая что-то вроде:

– Мужики дубовые, бояре липовые, девку увидали, про дела позабывали!

Но уточнять, то ли она сказала, никто бы не рискнул. Матрёна уже поила очнувшуюся Соню.

– Всё, милая! Хватит, родная! По чуть-чуть, как лекарство.

Поняв, что девочка в надёжных руках, Кравченко занялся Асей. Привёл в чувство, усадил на стул, проверил пульс и реакцию зрачков. Только после этого позволил себе высказать молодому ординатору по возможности нейтральным тоном, что давалось нелегко, да не особо и вышло:

– Врач – это многозадачность!

Маленькая Соня негромко позвала:

– Дядя Володя!

Он немедленно подошёл к ней, прежде сердито указав Белозерскому взглядом на Асю. Александр Николаевич тут же принялся хлопотать о сестре милосердия, так бессовестно им позабытой в сражении за маленькую жизнь.

– Она знает нашего фельдшера? – тихо уточнил он у Аси.

– Конечно! Профессор Хохлов очень дружен с господином Кравченко. Бывает у него в доме запросто, и в доме его сестры, это все знают.

Ася смотрела на Александра Николаевича с удивлением. Казалось бы, с его наблюдательностью и пытливостью, он не мог не знать общеизвестного. Но он не знал. Он не слышал даже слишком громкого, потому что у него был весьма избирательный слух, и самый главный объект интереса – он сам.

– Барчонок горя не вкусит, пока своя вошь не укусит! – прошипела старшая сестра милосердия, и маленькая Сонечка отчего-то улыбнулась. Возможно, уютной Матрёне. Вероятно, дяде Володе, близкому, родному, с которым всегда безмятежно, пусть и редко она с ним виделась, но очень любила. Или же безотчётно улыбнулась жизни, не осознавая, что побывала на свидании со смертью. Соня пошевелилась, её тут же пронзила боль и страшное беспокойство. Она захныкала:

– Где мама? Где папочка? Где дядя Алёша? И где Пуня?

Сонечка чрезвычайно разволновалась. В особенности из-за неведомой Пуни, а рыдать ей позволить было никак нельзя, равно и переживать, потому ей в водичку капнули опия, и девочка уснула, не выпуская из цепких пальчиков ладонь дяди Володи.

– Я помогу Концевичу! Ой! Асе вина и чаю!

– Идите уже, Александр Николаевич! Я со всем разберусь! – скомандовала Матрёна Ивановна.

Это не было нарушением субординации. Не родилась ещё на свет та старшая сестра милосердия, которой бы не было дано право командовать молодыми ординаторами.

– Сообщите Хохлову! – напутствовал его Владимир Сергеевич.

Не то ещё и это забудет, разбираясь со своими чувствами.

С этого станется, хотя он и неплох как врач. И как человек. Может, и права народная мудрость: вшей ему не хватает. Откуда в особняке вшам взяться?!