Глава V

Матвей Макарович проснулся в прекрасном настроении.

Жена уже встала, как было у них заведено. Она любила содержать кормильца по самому высокому разряду. Кофе огненный. Золотистые сырники, с пылу с жару – с малиновым вареньем. Матвей Макарович был неприхотлив и вполне удовлетворялся простейшим царским завтраком. Говорят, Николай Александрович Романов из года в год поутру сырниками трапезничает, ну и Матвей Макарович Громов тоже из простых. Так что супруга всегда поднималась прежде него. Не исключая дни знаменательные, на которые приходилось торжественное открытие каких-нибудь значимых зданий и выдающихся строений, выставок, иллюминаций, садов и парков, и многого прочего, в созидании чего принимал не последнее участие обожаемый муж. А в таких случаях – и ещё раньше, дабы удостовериться, что с вечера приготовленный костюм в идеальном состоянии и на обувь блеск наведён как следует.

Громова неимоверно гордилась Матвеем Макаровичем. Они так давно были вместе, не переставая любить, как в первый день, что стали одним целым. Алёна Степановна не слыхивала об андрогинах, а Матвей Макарович хотя и читал диалог Платона «Пир», но глубоких смыслов в нём не усмотрел, он и так понимал, что исцелить человечество может только единение в любви. Счастье – это любовь плюс системная модернизация всей страны по Столыпину^[27].

Матвей Макарович сел на кровати. Неспешно потянулся, зевнул, перекрестил рот. Поднялся и пошлёпал на кухню. Алёна как раз накрывала на стол. Он обнял жену, как обнимал её каждое утро, подкравшись сзади. Она всегда ждала этой нехитрой ласки, в которой изящества было много больше, нежели могло показаться. Супруга не среагировала! Вот тебе на!

– Доброе утро, Алёна Степановна! – громогласно-шутливо произнёс Матвей Макарович, успев с перепугу перебрать все свои возможные прегрешения. За всю жизнь Алёна, может, дважды не откликалась на его утреннее объятие. Да и то это было совсем по молодости. Матвей Макарович игриво шлёпнул её пониже спины. Алёна Степановна осталась равнодушной. Притом выражение лица у неё было самое довольное, она поправляла и без того идеально расставленные приборы. Улыбаясь, повернулась к печи – пора было доставать румяные сырники.

– Что ж не слава богу, Алён?! – пробормотал растерявшийся Матвей Макарович. Но тут же взял себя в руки и пошёл на жену в атаку с объятиями, лукаво усмехаясь: – А ввечеру довольная была. Никак, приснилось что? Как было, помню, приснилось тебе, что у меня с Зинаидой шуры-муры. А я знать не знаю, что за Зинаида такая. Я за твои, знаешь, фантазии, Алёнушка, ответственность несть отказываюсь.

Супруга ловко выскользнула из его захвата, даже горячий противень его не ожёг, хотя коснулся. Пока он стоял дурак дураком, жена ловко переложила сырники на блюдо, накрыла чистой салфеткой. И, делая вид, что совершенно не замечает его, вышла из кухни. Матвей Макарович всплеснул руками с нешуточной досадой.

– Чёртова баба! Что ж такое-то?! – и пошёл за подругой жизни, ласково воркуя: – Алё-о-онушка-а! Хоть расскажи, что тебе такое причудилось. Мне вот никогда ничего не чудится. Когда чудится – ты перекрестись, Алёна Степановна, и всё как рукой!

В коридоре Матвея Макаровича обшипела кошка Мурка, его любимица. Он к ней руку протянул, чтобы погладить, успокоить, так она вся выгнулась дугой, шерсть дыбом, глазища по пятаку. Первый раз в жизни Матвей Макарович от Мурки руку отдёрнул. А ей уж лет восемь, что ли? Ни разу неласковой не была.

– Мурка, ты-то чего?! Побесились вы, что ли, все сегодня?!

Он поторопился за женой, скрывшейся в супружеской спальне.

Алёна Степановна склонилась к постели, и Матвей Макарович с порога услышал её ласковый голос:

– Матвей Макарыч, я завтракать накрыла. Вставай уж! У тебя поутру торжественное открытие объекта! Костюм готов. Вставай, родной. Что-то ты нонча заспался.

Матвей Макарович не на шутку перепугался. Никак, с ума сошла его Алёна Степановна?! С чего бы?

– Деньги есть. Обихаживаю, как молодую. Во Францию всё сильно хочет, так в этом году собирался повезть наконец. Ялта ей, вишь, не Ницца! Ох, раньше надо было в ту Ниццу. Теперь-то как?! – прошептал Матвей Макарович, перекрестившись на красный угол. – Должно как-то ласково… Я ж не знаю, что положено делать, когда так-то оно? Алёна Степановна, а, Алёна, – со всей отмеренной ему нежностью позвал Матвей Макарович, остерегаясь отчего-то подойти поближе.

Алёна Степановна присела на край кровати и обратилась к скомканному одеялу:

– Матюша, будет! Просыпайся!

Его супруга, эта совершенно здоровая ещё вчера женщина, стала тормошить скомканное одеяло, тревожно заголосив:

– Матвей! Матвей! Господи, что с тобой?

Матвей Макарович бесстрашно ринулся к жене, чтобы как-то встряхнуть её, привести в чувство. Пообещать ей скорее скорого ту Ниццу, ведь он отменно заработал на реконструкции клиники. Но резко затормозил, утратив дар речи. На кровати лежал… он сам. Собственной персоной. Откинув смятое одеяло, жена тормошила его изо всех сил. А он сам… тот он сам… лежал без движения и таращился в никуда раскрытыми бессмысленными глазами.

– Матвей! Матвей! – заполошно голосила супруга.

– Да здесь же я! – во всю глотку проревел Матвей Макарович. Но Алёна Степановна не слышала его. Он схватил её за плечо – она не почувствовала. И продолжала сотрясать тело того Матвея, которого Матвей Макарович тоже видел… Похоже, с ума сошла не Алёна Степановна.

– Я здесь, – пролопотал он обессиленно. Ещё раз поглядев на кровать, добавил с глубочайшим недоумением: – И там я… Нет, ну я-то – здесь!

Алёна Степановна вскочила, пронеслась мимо Матвея Макаровича, не почувствовав его. Через несколько мгновений вернулась с зеркальцем. Поднесла к носогубному треугольнику Матвея, лежащего на кровати. Зеркальце запотело.

– Живой! – выдохнула она.

– Конечно живой! Какой ещё?! Вот он я! Что с тобой, Алёна? Или со мной? Царица небесная, что творится-то?!

Матвей Макарович осенил себя крестным знамением.

– Я сейчас, милый! Я мигом! Я быстро!

Алёна Степановна выбежала из спальни. Матвей Макарович некоторое время глядел на того себя. Затем ему на глаза попался снимок черепа, стоящий на подоконнике. Размышлять было некогда. Действие эффективней размышлений, когда размышлять не о чем. Сперва надо выяснить параметры задачки. А потом уж размышлять над решением. Матвей Макарович бросился следом за женой.

Жил Матвей Макарович на первой от Санкт-Петербурга станции по Варшавской железной дороге. Место было незатейливое, но Громовых всё устраивало. Была у них и квартирка в Питере, там жила старшая дочь, а Алёна Степановна в городе жить не желала. Но и далеко забираться не хотела. Так что поселились среди зимогоров, рабочих и мелких служащих. Матвей и сам рабочий человек. А что высочайшей квалификации – этим он, безусловно, гордился. Но никогда важничал, нос не задирал.

Деньги имелись, имелись и знания, и связи. Ничто из этого не превратило славного Матвея Макаровича Громова в кого-то другого. «Если не считать того, что меня теперь раздвоило!» – неуместно хмыкнулось Матвею Макаровичу, широко шагавшему рядом с запыхавшейся супругой. Поначалу он ещё пытался до неё докричаться, но вскоре оставил бесполезные попытки. Выглядела Алёна Степановна сейчас не очень. Никогда бы прежде она вот так, заполошной, из дому не выбежала. Даже на станцию железнодорожную сбегать.

– Алёна Степановна, что ж ты простоволосая! Сама потом сердиться будешь.

Супруга отмахнулась от него. Он обрадовался: услыхала! Но нет, всего лишь заправила за ухо выбившуюся прядь.

– Всю жизнь ты у меня, Алёна, выдумщица! И меня заразила на старости лет. Я попросту сплю. Мне снится чепуха. Во сне это всё, во сне! Это оттого, что мы вчера переусердствовали… с забавами! – Матвей Макарович самодовольно усмехнулся. Пожал плечами: точно сон. Никогда бы он в жизни такое не сказал на людном перроне. Была пора мелкого чиновника. Рабочий люд раньше отъезжает.

– Да погоди же! Куда ты несёшься, как шальная! – Матвей Макарович ухватил жену под локоток.

Но Алёна Степановна снова будто бы отмахнулась от Матвея и нечаянно задела дачника, выбив у него из рук корзинку со всякой домашней снедью. Не извинилась, не обернулась, не бросилась помогать. Совсем на неё не похоже. Матвей Макарович присел на корточки, желая помочь бедолаге.

– Простите! Чего-то баба моя не в себе с утра.

Но тот только недовольно бурчал. Оно и понятно. Какие извинения, если пироги наземь просыпались. Никуда не годится!

– Ну и бог с тобой. Я извинения принёс, а ты уж куда хочешь их прилаживай или нет, коли без нужды.

Матвей Макарович поспешил за женой. Алёна Степановна ворвалась в кабинет начальника станции. Тот спокойно сидел за столом, разглядывая возвышающуюся груду бумаг, разбирать которые он был не большой охотник. Вот уже и покурил, и походил, и только было собрался… Его, к стыду, обрадовало явление Громовой: раскрасневшаяся, запыхавшаяся, без платка, без шляпки. Бумаги подождут!

Из кармана передника Алёна Степановна вынула смятую бумажку.

– Пётр Николаевич, Матвею Макаровичу плохо! Надо звонить срочно вот сюда! – она протянула клочок с цифрами.

Матвей Макарович поздоровался со старым знакомым. Уже не удивился, что Пётр Николаевич не ответил. Матвей Макарович всё больше склонялся к тому, что спит. Хотя настолько реалистичный сон он видел впервые за всю свою долгую жизнь.

Начальник станции тут же стал вертеть ручку аппарата. Спросил коротко:

– Что с ним?

Алёна Степановна не стала тратить лишние слова и изобразила пантомиму: закинула голову навзничь, раскинула руки, вытаращила глаза, замерла на мгновение. Это было до того потешно, что Матвей Макарович засмеялся во весь голос. Но никто его весёлый смех не подхватил. Жена горестно пояснила:

– Бужу его, а он ни жив ни мёртв. Не шевелится, но дышит.

– Барышня! Соедините! – начальник станции сердито назвал в трубку цифры.

– Что вы, черти, людей зря тревожите? Зачем госпиталь? Я сейчас сам туда отправлюсь, сегодня же открытие торжественное, с ленточками. Я и на банкет приглашён, честь по чести! Сейчас, только проснусь!

Матвей Макарович крепко зажмурился и приказал себе проснуться. Но ничего не вышло. Он сжал кулаки от бессилия. Подошёл к столу и треснул по кособокой пирамиде бумаг. Те разлетелись. Алёна Степановна ахнула, обернулась. Кинулась собирать листы. Матвей Макарович обрадовался: никак заметила наконец, баба-дура!

– Это состав грузовой приближается. Вибрация. Я как раз собирался заняться, на честном слове держались. Оставьте!

– Это я, Алёнушка! – в бессильном отчаянии закричал Матвей Макарович. – Я бумаги сбросил, не вибрация! Я, не вибрация! Я – не вибрация!

Грохот нарастал. Состав приближался. Алёна Степановна выдохнула, перекрестившись.

– Я привычный… Община Святого Георгия? Тут супруга Матвея Макаровича Громова. Позовите мне кого посерьёзней!.. Что?.. Так извольте побежать и пригласить! – рявкнул в трубку Пётр Николаевич. Это ему было не привыкать.

– Торжество, вишь, у них, – объяснил он Алёне. – Человеку плохо, а у них торжество!

– Он же там и должен быть, на торжестве!

Алёне Степановне захотелось расплакаться, по-бабьи подвывая. Но Пётр Николаевич воздел указательный палец, призвав не распускаться, и начал что-то говорить, говорить. Он знал, как призывать к порядку. Знал, что такое женская истерика и как её гасить. Он знал, что такое взывать к разуму, а Алёна Степановна Громова была разумной женщиной. Заболтал, иными словами, не дав расклеиться. Матвей Макарович хоть и был на грани отчаяния, однако станционным начальником восхитился.

Вот к трубке подошёл «кто посерьёзней». Изложив дело, станционный начальник велел Алёне Степановне идти домой и ждать карету с лекарями. Немедленно выдвигаются.

На телефонный звонок, поступивший в клинику «Община Св. Георгия», ответила Бельцева Марина. Она две недели как выписалась из Царскосельского госпиталя и прибыла по адресу, обозначенному в визитке, что оставила ей Вера Игнатьевна. Больше, признаться, идти ей было некуда. Её приняли в младшие сёстры милосердия, с минимальным содержанием, но она была рада и этому.

О последнем месте службы вспоминать не хотела. Хотя и задолжали ей там за несколько месяцев, это не считая всего остального, о чём Бельцева предпочла бы забыть навсегда. Тем не менее Вера Игнатьевна потом передала Бельцевой и всю сумму, причитавшуюся ей как горничной, и бумагу с прекрасными рекомендациями, и отдельный листок о том, что никаких претензий к Бельцевой Марине господа не имеют. Марина была счастлива. Чистая койка, хорошая еда, доброе окружение и работа, нужная людям. Она немного боялась не справиться, когда клиника откроется. Но Ася Протасова, с которой Бельцева успела сойтись, уверяла, что научиться всему достаточно легко, и у Марины быстро получится.

Бельцевой очень нравилось говорить в телефонную трубку:

– Госпиталь «Община Святого Георгия».

Это звучало куда важнее, и приятней, и чище, чем «дом господ таких-то!»

Правда, выяснилось, что тут нельзя сослаться на то, что все заняты торжеством, и никто не подойдёт. Потому Бельцева побежала в сторону парадного входа, где и проходила церемония торжественного открытия клиники после реконструкции.

Фасад был отремонтирован на славу. И разоделись сегодня все в пух и прах. Вера Игнатьевна, чаще всего предпочитавшая мужскую одежду, была сегодня в великолепном женском наряде. Бельцева каждое утро и каждый вечер молилась за Веру Игнатьевну. Но она не понимала, как можно носить мужское, когда тебе так к лицу женское.

Даже начальник госпитальной конюшни, Иван Ильич, был одет с иголочки, причёсан, и сапоги его немилосердно скрипели. Марина Бельцева его, признаться, побаивалась. Он ей казался суровым, хотя абсолютно все свидетельствовали, что это не так.

Был весь персонал, все врачи, все средние и младшие, студенты и полулекари, представители всех служб. Присутствовали два важных господина, которых Бельцева не видала прежде, но с которыми была весьма почтительна Вера Игнатьевна. Один из них был явно побогаче, а второй казался из таких, что в университетах преподают.

Профессор Данзайр заканчивала речь. Бельцева выскочила на крыльцо и остановилась, не желая прерывать своего кумира.

– …Всё это стало возможным благодаря помощи Николая Александровича Белозерского. Великолепного человека и прекрасного гражданина! Хотя и богатого, – последнее профессор Данзайр произнесла с улыбкой. Присутствующие одобрительно рассмеялись. Вера Игнатьевна продолжила: – Именно ему предоставляется честь открыть нашу клинику после масштабной реконструкции. Без таких людей, как Николай Александрович, обновление невозможно!

Ася подала Вере поднос с хирургическими ножницами. Вера с поклоном поднесла поднос тому, кто выглядел респектабельным богатеем. Богатей Николай Александрович взял с подноса ножницы, поклонился Вере Игнатьевне.

– Благодарю вас, Вера Игнатьевна!

Но перерезать ленту не спешил, с несколько театральным недоумением он повертел в руках ножницы. Обратился к собравшимся:

– Княгиня Данзайр употребила слово «обновление». Замечательное слово. Любое обновление зиждется на созидании. Вы знаете, как серьёзно я сам отношусь к упаковке. На моё товарищество работают лучшие художники, великолепные мастера. Мне приятно, что во многих и многих домах Российской империи в моих банках-жестянках хранят всякую мелочь вроде пуговиц, открыток или ассигнаций.

И снова собравшиеся рассмеялись.

– Но я уверен, что числюсь императором кондитеров вовсе не благодаря упаковке. А благодаря содержимому. Потому высокая честь перерезать ленточку на обновлённой упаковке клиники по праву принадлежит создателю содержимого. Человеку, без чьего доброго ума, щедрого сердца и талантливых рук нам не представилось бы счастливого случая обновить упаковку.

Респектабельный с поясным поклоном подал ножницы тому, кто был похож на университетского преподавателя:

– Профессор Хохлов, прошу вас!

У того глаза, казалось, были на мокром месте.

– Прошу, прошу вас, Алексей Фёдорович! По праву создателя! К тому же это хирургические ножницы, вам с ними сподручнее, я ещё не так чего отрежу.

Публика улыбалась, а некоторые и слезу утирали, например Иван Ильич и Матрёна Ивановна. Ася рыдала взахлёб. Один только молодой доктор, Дмитрий Петрович, хранил ровное выражение лица. Молодой красавец, Александр Николаевич, сын богатого господина, как-то странно поглядывал на Веру Игнатьевну. Профессора Хохлова стали подталкивать к ленте. Он обратился к публике:

– Я надеюсь… Я уверен… Я – счастлив!