Симакова не знала, как себя с новым начальником вести, чтобы, не дай Бог, вездесущие и любопытные (особенно до ее личной жизни) коллеги чего-нибудь не заподозрили. Может быть, была даже излишне деловитой и независимой: в отличие от других женщин отдела, не кокетничала с Волконским, не строила ему глазки.

Мама всегда ее учила, что строгость и неприступность только украшают девушку, но, может быть, так было во времена маминой молодости? А сейчас все по-другому – как устаревшая программа «не работает» на современном компьютере… Вот и надо «программу» заменить: для начала хотя бы обратить на себя внимание, удивить. А если это не поможет…

Зачем тогда вообще продолжать свое растительное, безрадостное существование? «Сухое дерево», – услышала недавно в каком-то сериале и вздрогнула, настолько это было про нее. Именно «сухим деревом», которым она себя ощущала, не хотела Вероника больше жить, и на сегодняшний вечер возлагала большие надежды. «Если не сегодня, то больше никогда…», – как в бреду повторяла она, натягивая сапожки и надевая пальто. Дверь захлопнула, даже не попрощавшись, и не слышала, как мама всхлипнула в голос…

До Светки Вероника долетела за десять минут – благо, жила подруга рядом. Та встретила ее с распростертыми объятиями и сразу увела в большую спальню, где центральное место занимал неприлично огромный, раскуроченный шкаф-купе. На совершенно круглой кровати кучками лежали вещи, которые Светлана уже отобрала, и Вероника с порога бросилась раздеваться – времени просто не оставалось, а сильно опаздывать ей не хотелось.

Нежно-бирюзовый костюм она приметила сразу: открытое блестящее «маленькое платье» и длинный, почти до пола, жакет; тут же облачилась в него. Со Светкой они были одной комплекции, и костюм шел Веронике удивительно – под светлые пушистые волосы и серые глаза, вдруг странно потемневшие. Даже Светка залюбовалась подругой и сгребла в шкаф все остальные наряды – они оказались не нужны.

Вероника неуверенно оглядела себя в зеркало: в коротком она не ходила уже очень давно и чувствовала себя немного не в своей тарелке, но видела, конечно, что узкое, чуть выше колен, платье ей очень к лицу. К тому же, сверху все равно будет длинный пиджак…

 Критично осмотрев Веронику со всех сторон, Светлана решительно сказала:

– Так, садись, я сделаю тебе нормальную укладку. Вспомню, так сказать, молодость!

Когда-то подруга работала парикмахером в дорогом салоне и навыков еще не растеряла. Вероника запричитала было, что опаздывает, что волосы и так нормально лежат, но Светка назидательно заявила, усаживая ее перед зеркалом:

– Девушка обязательно должна немного опоздать. И вообще, подумай сама: уж лучше прийти последней и обратить на себя всеобщее внимание, чем тосковать за столом в ожидании опоздавших…

Вероника не могла с подругой не согласиться и покорно разрешила намочить свою пышную шевелюру – дамским мастером Светка была когда-то отменным. Через полчаса Вероника с удивлением и удовольствием осмотрела себя в огромном зеркале: с тщательно и красиво уложенными волосами выглядела она стильно и эффектно, даже вызывающе накрашенные губы выглядели сейчас вполне уместно, «гармонизируя» и завершая образ. Такой она давно (а может, и никогда) не была…

«А ведь я совсем еще не старая!», – подумала вдруг Вероника, и в ту же минуту какое-то новое чувство захлестнуло ее и щекотно перехватило дыхание. Впервые за последние три месяца она почувствовала себя уверенно и вдруг поняла, что для нее сегодня нет ничего невозможного…

Туфли на изящной шпильке Вероника взяла с собой – апрель в этом году выдался сырым и грязным. До ресторана пришлось ехать на такси, и она умудрилась переобуться прямо в машине, смущенно улыбнувшись водителю.

В фойе ресторана «Экзотик», где гулял их отдел, пахло вкусной едой и хорошими сигаретами. Вероника сдала в гардероб пальто и пакет с сапожками и, многократно отражаемая зеркалами, поднялась по парадной лестнице на второй этаж. Золотистые модельные туфли и такого же цвета маленькая сумочка на тонком ремешке хоть и не очень гармонировали с бирюзовым костюмом, но хотя бы сочетались по цвету между собой – и своим отражением Вероника осталась вполне довольна. Она старалась не расплескать то странное ощущение женской всесильности, которое ее сейчас переполняло, так что в зал вошла с высоко поднятой головой и загадочной улыбкой Джаконды на ярко очерченных губах.

Как и следовало ожидать, все бабье царство было уже в сборе. Четыре женщины постбальзаковского возраста сидели в самом углу за сдвинутыми столиками и тоскливо поглядывали на восхитительные, со вкусом и фантазией оформленные холодные закуски и салаты.

Боковым зрением Вероника уловила, что в зале многолюдно, почти все места заняты, и к ней сейчас приковано всеобщее внимание. Она словно видела себя со стороны чужими глазами (завистливыми – женскими и восхищенными – мужскими): высокая (потому что на каблуках), стройная почти платиновая блондинка в изысканном наряде, одинокая, загадочная и вообще неземная… Как бы.

Вероника прошла к своему родному коллективу и, сдержанно поздоровавшись, аккуратно уселась на один из двух оставшихся свободных стульев – второй явно предназначался для Волконского, которого за столом не было.

Коллеги по работе застыли с вытянувшимися лицами, и только повеселевшая Изольда Викторовна, все в том же сиреневым костюме с дурацкой пуговицей, не стала скрывать своего восхищения:

– Ну, Симакова, ты даешь! Предупреждать же надо! Я тебя прямо сразу-то и не узнала, ей Богу. Ты случайно «пластику» не сделала? – пошутила она, и сама же громче всех рассмеялась своей шутке, потому что тема пластических операций в последнее время стала в отделе самой обсуждаемой и злободневной.

Вероника улыбнулась и пожала плечами – мол, а что такого случилось, обычное дело, пришла в ресторан нарядная…

Женщины вышли из ступора, зашевелились, заговорили, принялись накладывать салаты и разливать вино, не дожидаясь официанта, – такое впечатление, что ждали только ее.

Веронику подмывало спросить, где же начальник, но она по привычке боялась себя «выдать» и тихо страдала от неизвестности. Хотя «новая» Вероника запросто могла бы себе позволить этот вопрос, брошенный небрежным тоном… Подумала вдруг, что если Вадим Николаевич не появится, то она уйдет из этого ресторана с первым встречным, кто бы это ни был, и чем бы это ни закончилось. Потому что ждать у моря погоды больше не было сил – она медленно сходила с ума…

Негромко играла музыка, создавая приятный фон, слышался звон посуды, мужской и женский смех – обычная ресторанная атмосфера. Вероника пробовала вкуснейшие салаты, пила красное вино, невпопад отвечала на вопросы, а сама все косилась на свободный стул, стоящий рядом: если не убрали, значит, ждут. Она даже начала сердиться на Светку за то, что та прицепилась со своей прической: пришла бы вовремя, сейчас бы точно знала, почему начальник задерживается…

Вадим Волконский появился аккурат к горячему, и душа Вероникина унеслась куда-то в пятки. Она чуть не подавилась маслиной, закашлялась, из глаз брызнули слезы, и Изольда Викторовна принялась изо всех сил колотить ее по спине кулаком.

Именно в этот момент Вадим Николаевич со своей шикарной улыбкой подошел к столу и поклонился в общем приветствии, задержав на Веронике удивленный взгляд. Сел рядом, взял в руку бутылку вина:

– Я прошу прощения за опоздание – причина, как вы понимаете, была уважительной… Ну что ж, давайте наполним бокалы и выпьем за нашу замечательную организацию, за наш отдел и его прекрасный коллектив в вашем лице. Я счастлив, что попал сюда три месяца назад, очень вас всех люблю и надеюсь, что мое чувство взаимно… Позвольте, милые дамы, я, как единственный среди вас мужчина, выпью этот бокал стоя!

Разнаряженные женщины расплылись в довольных улыбках, потянулись к начальнику чокаться, и только Вероника сидела, будто кол проглотила, кусая губы и теребя край скатерти. Вадим Николаевич шутливо заглянул ей в лицо, протянул бокал с рубиновым вином:

– Ну что же вы, Вероника Сергеевна? За нас, чтобы все мы и впредь работали так же хорошо и успешно… Присоединяйтесь, сделайте одолжение…

Вероника залпом выпила вино и, не поднимая глаз, принялась за горячее, которое только что поднесли. Ела и не чувствовала вкуса, потому что за тесным столом постоянно – то бедром, то локтем, то плечом – прикасалась к Вадиму Николаевичу и от этого моментально начинала задыхаться. Никогда она не находилась так близко к обожаемому мужчине…

Да, именно тогда, в первый день после долгих рождественских каникул, это и случилось. Никто точно не знал, кого назначат вместо Козлова, так как слухи ходили самые разные, но все с интересом ждали представления, шушукались, на всякий случай постоянно подкрашивали губы. Изольда Викторовна, главный источник информации в их конторе, еще до Нового года знала, что начальником будет мужчина, и отдел тихо радовался. Просто еще одну бабу в коллективе они бы не пережили. В их большом кабинете уже и так была достигнута «критическая масса», готовая рвануть в любой момент, и сдержать эту силу могло только здоровое мужское начало («Или здоровый мужской конец!», – хохотала жизнерадостная Изольда, а остальные на нее цыкали и гневно отворачивались).

«Лицемерки! – бушевала потом 45-летняя Изольда Викторовна. – Можно подумать, их в капусте нашли! Да что я такого сказала?!». Но Софья Павловна, Ирэна Адамовна, которым было за 50, и даже 40-летняя заклятая Вероникина «подруга» Анжела Марковна, сама, кстати, претендовавшая на место Козлова, фыркали и кривились. Изольду Викторовну все, кроме Вероники, недолюбливали за острый язычок и неугомонность, но той было безразлично, что о ней думают эти «овцы» и «старые крысы», как она называла сослуживиц за глаза…

Волконский появился ближе к обеду – его привел Самый Главный (генеральный директор их большого и важного предприятия). За тринадцать лет работы Вероника видела Самого Главного раз десять, не больше, и поэтому сейчас во все глаза смотрела на маленькое, толстое, рыхлое существо с венчиком пушистых седых волос вокруг блестящей лысины. Она так увлеклась, что в первый момент даже не заметила того, кто стоял с Генеральным рядом… А ведь не заметить такого мужчину было невозможно!

Вадим Николаевич, их новый начальник, произвел на всех женщин неизгладимое впечатление. Он был воплощением всех девичьих грез о принцах на белых конях, Иванах-Царевичах, Королях-Королевичах и прочих сказочных персонажах, вместе взятых.

Высокий, нежный, хрупкий, нереально красивый – Самый Главный смотрелся рядом с ним как карикатура. Лет незнакомцу было около 35 (а если точно, то 38), глаза он имел небесно-голубые, волосы – темно-пепельные, рот – крупный, словно нарисованный. Но при этом красота не казалась женственной – наоборот, Волконский был похож на голливудского героя, даже мачо, и Вероника поняла, что пропадает…

Их кабинет был отремонтирован по последнему слову офисной моды: место начальника находилось за стеклом, все друг у друга на виду, так что не «пофилонишь». Вероника сидела в уголке, почти полностью закрытая компьютером, и оттуда пристально наблюдала за Вадимом Николаевичем, прячась, в случае чего, за монитор. Она бы сгорела от стыда, если бы начальник заметил, что за ним подгладывают, поэтому соблюдала предельную осторожность. И уже через месяц знала о нем практически всё…

Кофе он предпочитал обычный, испанской расфасовки, с ложечкой сахара. Очень часто не ходил на обед, а обходился быстрорастворимыми супом или кашей. А если уходил, то пропадал, обычно надолго, и тогда Вероника задыхалась от ревности и подозрения: а вдруг он у своей любовницы, и она его кормит сейчас жидким мерзким борщом, а он и не подозревает, какие борщи варит Вероника, – все соседи сбегаются на запах, и половник в кастрюле по-настоящему стоит, как и положено…

А потом воображение рисовало ей и вовсе какие-то жуткие картины: вот Вадим Николаевич в страстных объятиях жгучей брюнетки (почему-то все соперницы представлялись Веронике именно такими), вот они в постели… Впрочем, дальше – туман, потому что думать об этом было невыносимо.

Вероникины познания в области интимных отношений долго ограничивались прочитанными книгами, парочкой порнографических фильмов и почившей передачей «Про это». Был, конечно, у нее кое-какой и собственный опыт, но именно «кое-какой»…

Да, мама не ошибалась, считая дочь девственницей. Физиологически так и было, но все же в полном смысле девственницей Вероника, конечно, себя не считала…

Первым, сто лет назад, был сокурсник Паша, такой же «поздний», как она сама. Он сначала долго и тайно страдал, так что Вероника ни о чем даже не догадывалась. Потом как-то пригласил ее к себе домой якобы по делу (мама об этом, конечно, никогда не узнала), там вдруг набросился, всю обслюнявил, приспустил джинсы с трусами до колен и разрядился Веронике на новую юбку.

Впечатлительную Веронику при этом зрелище немедленно вырвало только что съеденным тортом прямо на ковер, и она, красная, как рак, бросилась в ванную. Пашка в это время, морально раздавленный и напрочь убитый, тихо скулил, забившись в угол дивана, но Веронике было его совсем не жалко: замыв ковер, она принялась за юбку, и ехала потом в автобусе домой, потрясенная и  злая, с мокрым пятном на самом видном месте… Пашку она потом называла про себя не иначе, как «половая тряпка», вкладывая в эти слова сразу два понятия…

Впрочем, Паша на следующий день в институт не пришел, не пришел и на второй день (Вероника тоже бы с удовольствием не ходила, но отличнице нельзя пропускать занятия), а позже перевелся в другой вуз.

Этот случай был страшной Вероникиной тайной, о которой не знала ни единая душа. Потом она долго на дух не выносила парней и не подпускала их к себе на пушечный выстрел. Перед глазами все время маячил жалкий Пашка со спущенными штанами, что-то липкое и противное со странным запахом на ее любимой черной юбке, – и тут же к горлу подступала тошнота. Вероника не могла избавиться от этого чувства до тех пор, пока в ее жизни не появился Гена…

Гена работал водителем у них в организации и часто подвозил Веронику до дома. Конечно, по возрасту он был Геннадий Андреевич, но если его так называли, обижался. Вероника чувствовала, что нравится ему, но Гена был женат, имел чуть ли не троих детей – в общем, никакой опасности для Вероники не представлял. Но в один прекрасный день взял да и признался ей в любви!

Ошарашенная, Вероника тогда выскочила из машины и побежала в обратную сторону, чтобы Гена за ней не поехал. Но тот тоже выскочил из машины и очень быстро ее догнал. Что он тогда только ей не говорил! «Дура, ты же цену себе не знаешь! Да ради тебя любой мужик ничего не пожалеет – что ж ты всех динамишь, никому подойти не даешь?! Если ты мне откажешь, я повешусь, так и знай, потому что без тебя мне жизни нет. Так и знай, повешусь и напишу жене записку, что ты во всем виновата, – разбирайтесь потом с ней сами…».

Вероника от этих слов похолодела и другими глазами посмотрела на Гену: среднего роста, лет сорока, крепкий, чернявый, глаза наглые, раздевающие… И слов таких ей никто никогда не говорил.

И она дала увезти себя на какую-то квартиру, где покорно сама разделась и первый раз в жизни (в 27-то лет!) легла с мужчиной в одну постель.

При воспоминании о том, что она тогда чувствовала, Вероника до сих пор вздрагивает, и какая-то сладкая волна прокатывается от самой макушки до пяток. Гена исцеловал каждый сантиметр ее тела, каждый пальчик на руках и ногах. Он в буквальном смысле всю ее вылизал, и Вероника впервые испытала такое, от чего, кажется, на минуту потеряла сознание… Ей почему-то совсем не было стыдно, потому что Гена был сама нежность, но женщиной она так тогда и не стала. Как Гена ни старался, у него ничего не получилось…

Он молча отвез ее домой и уехал, не попрощавшись, но Вероника этого почти не заметила: она пребывала под впечатлением того, что с ней случилось. Чувство было настолько волшебным, новым, пугающе-сладостным, что Веронику сначала весь вечер била дрожь, а потом она до утра не могла уснуть: вдруг поняла, что случилось что-то важное, значимое в ее жизни, что-то сломалось навсегда, и она никогда уже не станет прежней Вероникой. И отныне будет искать повторения этих ощущений, снова и снова к ним стремиться…

Но Гена на следующий день даже не подошел. Не подходил он и потом. Вероника металась, ее «крутило», она не могла работать и, как собачонка, бегала за Геной, подстерегая его после работы. Тот делал вид, что девушку не замечает, совершенно разбивая Веронике сердце, но через неделю вдруг сам поймал ее на выходе и жарко зашептал в ухо: «Сегодня должно все получиться, с женой у меня все нормально было, значит, и с тобой будет все нормально…».

И Вероника, даже не ужаснувшись смыслу этой фразы, – как телка на заклание, снова поехала с Геной на ту же квартиру. И снова он обцеловывал ею всю, с ног до головы, и снова она уносилась на вершину блаженства, почти теряя сознание, – на этот раз не сдержалась и громко закричала от острого, почти болезненного, наслаждения… Но сам Гена остался «при своих интересах».  Он заставлял Веронику делать какие-то невероятные вещи (хотя Веронике совсем было не страшно и не противно – Генино тело она воспринимала как продолжение своего собственного, как его важную и значимую часть), но все было напрасно – его плоть оставалась безучастной…

Так повторялось еще несколько раз: Вероника ждала этих встреч с нетерпеливым трепетом и волнением, хотя ей и было жалко своего странного любовника. Но однажды Гена сказал, пряча глаза: «Извини, Вероника, но больше ничего не будет, а то я вообще с тобой импотентом стану. Главное, с женой все получается, а как до тебя дело доходит, смотри, что делается… Не пальцем же тебя бабой делать, ей Богу! Ну стыдно, Вероника, понимаешь?».

И ушел из ее жизни навсегда.

Что с Вероникой тогда творилось – лучше не вспоминать. Она совсем потеряла свою гордость: поджидала Гену после работы, караулила в течение дня, узнала его домашний телефон, и каждый вечер ему звонила, хотя и нарывалась в основном на жену (тогда просто бросала трубку). Но Геннадий Андреевич как-то умудрялся обходить все Вероникины заслоны и ловушки, а однажды, внимательно выслушав по телефону ее истеричные рыдания, сказал: «Вероника, я тебя очень прошу: не создавай мне проблем. У меня семья, дети, а ты молодая, еще найдешь себе ё…», – и грязно выругался.

С тех пор, что называется, как бабка отшептала. Вероника замкнулась в себе, ушла с головой в работу, не общалась даже с подругами (именно с того времени она и стала проводить новогодние ночи дома, отказываясь от всех приглашений).  Вроде бы жила – и не жила: внутри все замерло, а может, и умерло. Время тянулось медленно, но годы при этом бежали – в таком вот оцепенении, почти сомнамбулическом состоянии Вероника и провела последние годы.