Что значит шампанское

…события закружились вслед за моей кружившейся от шампанского головой.

«Советское – значит, шампанское», – была такая в СССР присказка, лишенная смысла, но исполненная сарказма. Другого шампанского, кроме советского, мы не знали, пить его я обычно отказывалась, от него болела голова. Но я любила Новый год со всей его атрибутикой: елкой, блестками, Дедом Морозом и загадыванием желаний ровно в полночь. Для этого непременно надо было поднять бокал шампанского, осознать величие момента и выпить до дна. И вот, наверное, оттого, что шампанское было советским, ненастоящим, желания исполнялись плохо.

1991-й Новый год впервые прошел без шампанского – его просто не было в продаже, как и ничего другого, на прилавках стояли только банки со сливовым компотом. После бокала компота голова все равно болела, поскольку у меня было тогда сотрясение мозга. Следующий Новый год, 92-й, я впервые встречала не дома: в Мюнхене. Там я узнала, что шампанское – значит, французское, а другого не бывает. Шампанское производят во французской провинции Шампань, остальные напитки этого рода называются игристыми винами, в Германии – sekt. Но пили мы в Мюнхене не sekt, а самое что ни на есть шампанское. Я, как обычно, загадала желание, и было оно каким-то отчаянным и расплывчатым, больше похожим на нервный срыв: «Доколе!». Большая, бессмертная, настоящая, безоглядная, умопомрачительная – где она? Почему ходят, как сказал поэт, «в праздной суете разнообразные не те?». И еще: Мюнхену, второй стране, где я жила после СССР, хотелось поскорее откланяться, но работа была именно там. И наконец: я объездила уже много стран и никогда не была в той, к которой меня приучали с детства: французский язык, литература, план Парижа так и оставались чисто теоретическим знанием, которое должно же было когда-нибудь соединиться с жизнью!

Шампанское – значит, французское, а другого не бывает.

Такой вот ряд претензий вызвали один за другим бокалы шампанского, после которых голова не заболела, а стала кружиться в переносном смысле слова. Кружение это привело к совершенно удивительным последствиям. Неожиданно мне пришло приглашение на фестиваль во Францию, на фестивале мне неожиданно предложили контракт на книжку, съездив еще пару раз в Париж, я и не заметила, как там поселилась. Просто так, без вещей, считая, что я все еще «прописана» в Мюнхене. Так же неожиданно дали вид на жительство, подвернулась квартира, события закружились вслед за моей кружившейся от шампанского головой, и в благодарность этому чудодейственному напитку я даже поехала в провинцию Шампань, проделав туристический маршрут, называемый «La route de champagne», «дорога шампанского». Мне показали, как оно делается, объяснили, чем «Moet et Chandon» отличается от «Pipper Heidsick». Французы вообще умеют себя подать, и из производства шампанского сделали этакий мини-диснейленд, когда турист едет в вагонетке по черному подземелью, а у него на пути вдруг высвечиваются огромные гроздья винограда, бочки и все то, что сопровождает процесс изготовления этого торжественного напитка.

Та новогодняя ночь казалась мне пиком, самым высоким и счастливым днем моей жизни. Впоследствии оказалось, что все же это была волшебная сказка.

Незаметно, после мая, когда я обосновалась в Париже, наступил декабрь. Я только что вернулась из поездки в Москву и ощутила, что вокруг – милые, но совершенно чужие люди. Встретилась со старым другом, женатым человеком, который как раз приехал работать в Париж. Он добивался моей любви все пять лет нашего общения, и я вдруг сдалась: просто это был единственный родной, то есть знакомый еще по первой моей стране, человек. Именно с ним, в Москве, я впервые обрела франкоязычного собеседника. А тут, и ахнуть не успев, оказалась за не известной мне доселе чертой. Произошел фейерверк: то самое умопомрачительное, безоглядное, называемое «не могу без него жить». Мы расставались только на время его работы. Он сказал жене, что любит меня, скандал был чудовищный, с далеко идущими последствиями, в силу специфики его дипломатической службы. Жена тут же уехала домой, в Бельгию, а вскоре настал Новый год. 31 декабря мой избранник поехал встречать его с семьей, от Парижа это три с половиной часа на машине, а я отправилась в отель «Лютеция» (Лютеция – первое название Парижа), куда меня пригласила на новогоднее торжество редакция французского радио «France-Culture».

Отель «Лютеция» – один из самых дорогих и красивых в Париже. «France-Culture» позвала туда своих героев: артистов, писателей, певцов и вела на всю страну прямой репортаж о праздновании Нового года. Таким образом, хорошо было всем: для отеля – реклама, что у них Новый год отмечают знаменитости, для радио – тоже реклама, для деятелей культуры – праздник в приятной компании, в отеле, похожем на дворец и славящемся вкусной кухней. Шампанское искрилось, передача называлась «La nuit magnetique» («чарующая ночь»). Ведущая периодически подходила к участникам праздника, просила что-нибудь сказать, пропеть, рассмешить или еще как-нибудь поздравить слушателей. Меня попросили сначала прочесть стишок, а потом спеть какую-нибудь русскую песню. Петь я совсем не умею, но после полбутылки шампанского меня это уже не останавливало, и я изобразила пару куплетов «Катюши». После аналогичной дозы другие тоже не заметили, что «иногда лучше жевать, чем петь», и всем было очень весело. Весело ли было мне?

Я говорила себе, что для меня большая честь быть приглашенной на этот праздник, что здесь я могу познакомиться с цветом французской культуры, что это самый красивый Новый год в моей жизни. Говорила я себе это все, отказываясь танцевать, стараясь уединиться со своим бокалом, чтобы ни один глоток шампанского не прошел в пустой светской беседе, а был бы оснащен еще и еще раз загадываемым желанием. И все же мне было весело, особенно, когда я представляла себе, как вернусь домой, в пустую квартиру своей третьей страны и завтра буду плакать весь день. Но пока, сегодня, пузырьки шампанского бодрили, и около шести утра к порогу своего дома я подошла с чувством, что нахожусь в пространстве волшебной сказки. Чудо произошло: на ступеньках сидел мой возлюбленный, который ждал меня уже целый час.

Та новогодняя ночь казалась мне пиком, самым высоким и счастливым днем моей жизни. Впоследствии оказалось, что все же это была волшебная сказка, которую реальность выплюнула на отведенное ей место. Через пару лет я вернулась жить в Москву, это была уже другая страна, четвертая по счету, Россия с триколором цветов французского флага – она же два прошлых века мечтала походить на Францию. Я встретила Россию, у которой на полках магазинов появилось настоящее шампанское, и она спешила загадать как можно больше желаний.

1999

Русский Париж

Мост Александра lll

Париж есть Париж: нравится он кому или нет, о нем мечтает каждый житель планеты, и пальму первенства в мировом туризме он держит не одно десятилетие. Это не просто пиар, умение «продать» свою страну и ее столицу – французы заботятся о каждом камушке, винтовых деревянных лестницах, сохранившихся как новенькие в домах трехсотлетней давности, и забота эта ежедневная, любовная, французы бесконечно преданы своему наследию, «patrimoine», как это звучит по-французски, образование от слова «родина». Была междоусобная резня, кровавая революция и пугающие войны, когда по Елисейским Полям маршировали казаки в 1814 году, а спустя полтора века – гитлеровские солдаты, и французы боялись больше всего на свете, что разрушат их церкви и дома, они готовы были поднять руки вверх, лишь бы patrimoine осталась в целости и сохранности. Кое-что на протяжении веков разрушалось, но все это обязательно отстраивалось заново.

Мстислав Ростропович

Марина Влади

Французы, в противоположность России, никогда ничего не отменяли: в сегодняшней республике все потомки королевских фамилий остаются почетными принцами и принцессами, а аристократы в демократическом обществе следуют неизменному правилу la noblesse oblige, то есть благородная кровь обязывает. Их фамилии передаются из поколения в поколение и сегодня легко различимы для каждого местного жителя. Но герои и символы Революции не менее почитаемы, палачи и жертвы французской истории, некогда смертельные враги, злые и добрые правители – все запечатлены в названиях улиц, памятниках, все навеки застывают в примирительном союзе, ведь все они – французы, и каждый из них внес свою краску в patrimoine. Но французы – не шовинисты, как часто воспринимают их иностранцы, они себялюбивы, но открыты всем народам и культурам.

Ольга Кропивницкая и Оскар Рабин в своей мастерской

Андрей Синявский и Мария Розанова

Посмотрев с высоты на разные кварталы Парижа, можно увидеть в каждом из них мемориал какого-нибудь нашего соотечественника. 1-й округ – это где Лувр, королевские дворцы, главный театр Франции La Comedie Francaise и главная библиотека. Центральная улица – Риволи, там жил Тургенев, завтракая обычно в кафе Пале-Рояль, куда любил захаживать и Герцен, живший и умерший на этой же улице, здесь бывали Батюшков и Карамзин. Париж давал приют русским революционерам, Горькому и Ленину, а на эспланаде Инвалидов, в респектабельном 7-м округе, как-то утром 1914 года собрались целых 9 тысяч русских эмигрантов, социалистически настроенных, чтобы записаться во французскую армию. Спустя несколько лет Париж принимал противоположный лагерь: белую гвардию, Цветаеву, Бунина, Анненкова, о. Сергия Булгакова, Марка Шагала, Мережковского и Гиппиус, нашедших в Париже свой дом, многие другие, от Карамзина до Ахматовой, бывали здесь время от времени. Именно живя в Париже, во 2-м округе, Гоголь создал свое главное произведение («Смешно подумать, что я написал “Мертвые души” в Париже», – удивлялся он сам, имея в виду исключительно русский колорит романа).

Могила Андрея Тарковского на русском кладбище Сен-Женевьев– де-Буа.

Здание Гранд-Опера в 9-м округе напоминает, как здесь дирижировал Стравинский, пел Шаляпин, декорации к спектаклям делали Бакст и Бенуа, костюмы – Головин. А театр Шатле в 1-м – это балеты Дягилева и Нижинского. Париж стал городом Ростроповича, Синявского, Оскара Рабина, здесь закончил свою жизнь Андрей Тарковский. Несмотря на всю противоположность русского духа – мятежного, беспечного, готового лежать всю жизнь на печи или бежать на край света за Жар-птицей, в вечном раздоре личности с властью, – французскому: материнскому, рачительному, дающему приют странникам и поддерживающему очаг с редким тщанием, – две культуры оказались сочетаемы и нужны друг другу. Как объяснить, что успешный купец Елисеев бросает все и сбегает навсегда в Париж еще до всякой революции? В музее Родена, наряду со скульптурой Нижинского, выставлен бронзовый бюст второй, парижской жены Елисеева.

Почти три века образованная Россия говорила по-французски, и Париж, конечно, был центром ее притяжения, теперь, перейдя на английский, русские устремляются в Лондон и Нью-Йорк. Впрочем, и приоритеты поменялись: бизнес и наука заняли традиционное место литературы и искусства. А у Парижа ничего не меняется: под его крышами живут новые Пастеры и Гюго, разве что русские стали в Париже категорией туристов. Они взбираются на Эйфелеву башню, башню Монпарнас или идут в бар гостиницы-небоскреба Concorde-Lafayette, чтобы увидеть панораму города. Панорама позволяет увидеть все в одном флаконе, одним взглядом, но Пастеры и Гюго, как всякого рода изыски, которыми славится Париж, на ней совершенно неразличимы.

2004

Парижские безделицы

Человек – он что?

Один и тот же, только один богатый, другой бедный, один простой, другой знаменитый, у одного фобия, у другого депрессия.

Париж – самый посещаемый город в мире. А толку-то! Туристу не дано разобраться в сути этого волшебного города. В Париже все пространство окультурено, оприходовано, освоено, индивидуализировано. Если в Москве людей больше, чем магазинов, лавочек, ресторанов, закутков, закоулков и разнообразных предметов, то в Париже всё наоборот. Человек – он что? Один и тот же, только один богатый, другой бедный, один простой, другой знаменитый, у одного фобия, у другого депрессия. Правда, сердце у парижан никогда не болит, поскольку они профилактически пьют бордо и божоле.

Французский продавец – не то что наш: он досконально знает, что продает, и гордится тем, что продает, по крайней мере, делает вид.

Их болезни – от одиночества, когда внутреннего, когда внешнего. И от расписания, которое нельзя нарушить: 13 ч. – обед, 20 ч. – ужин, с 17 до 19 – тайные свидания. Они так и называются: de cinq a sept. Химчистки, еще до всякого пятна на платье Моники Левински, взяли и назвались по аналогии: de 5 a sec, то есть, с пяти и до высыхания, в данном случае, сухой чистки. Все эти свиданки тоже от одиночества. Однажды на Елисейских Полях меня кадрил прохожий, оказавшийся большим начальником и даже кавалером ордена Почетного Легиона. У нас такие люди не знакомятся на Тверской с грустными женщинами. Я откликнулась: заразившись парижской депрессией, я делилась ею с незнакомцами, знакомых в Париже «грузить» не принято. Я говорила, что всё это от климатической тоски: полгода, с октября по апрель, пасмурных дней больше, чем солнечных, дождь моросит мелко, но часто, что парижане считают себя картезианцами, рационалистами, и от этого холостого мыслительного процесса в непогоду развивается хроническое чувство одиночества.

У каждого парижанина, если он не бомж, есть agenda, ежедневник, и он обязательно должен быть заполнен на три недели вперед. Если не заполнен – значит, твоя жизнь пуста и ты никчемный человек. Это потому вам предложат встретиться через три недели, что раньше – неприлично: все дни должны быть якобы заняты. Причем, вам не преминут перечислить для убедительности, что завтра у вас diner с таким-то («Как, вы не знаете?» И вам объяснят, какой это важный patron или сколь знаменит будущий партнер по ужину в своем кругу). Через неделю – diner с бывшими соучениками (и вы поймете, сколь престижное учебное заведение закончил ваш собеседник). Через две недели – «ужин, который отменил бы с удовольствием, но увы». А на самом деле ваш знакомец гуляет по городу, когда сидеть дома ему совсем уж невмоготу. Парижская жизнь – больше город, чем дом. Посидеть в кафе с газетой и кофе, пойти в ресторан целенаправленно: есть устриц fines claires – это такая разновидность, – провансальскую кухню или посетить знаменитое кафе «La closerie des Lilas», о чем потом можно долго рассказывать.

Brocanie– это такие ярмарки, разворачивающиеся по выходным на городских площадях.

Но куда себя спрятать в бесконечности уикенда? Для этого всё предусмотрено. Можно пройтись по набережной Сены, где букинисты похвастаются редкими книгами, гравюрами, автографами. Французский продавец – не то что наш: он досконально знает, что продает, и гордится тем, что продает, по крайней мере, делает вид. Так что букинист умеет развлечь одинокого парижанина. Следующий отрезок набережной оккупировали антиквары. Если кафе напротив букинистов – демократические, то от соседства антикваров они дорожают. Это и естественно: букинисты пристроились в Латинском квартале, за углом бульвара Saint-Michel, напротив Notre-Dame и Префектуры полиции, обсиженной выходцами из третьего мира, выправляющими вид на жительство. Это и самая туристическая точка, сувенирные магазинчики и лотки предлагают совершенно не характерную и даже позорную для Франции продукцию: аляповатые эйфелевы башни, майки с кричащими надписями – это, видно, от презрения французов к иностранцам. Вполне заслуженного, впрочем. Французский вкус, умение видеть и ценить каждую мелочь, находить ей место, контекст – это врожденное чувство стиля, предметной гармонии, как у итальянцев – оперный голос или у немцев – страсть к порядку.

У антиквара это будет, конечно, дороже, но ровно настолько, сколько стоит любезность продавца в арендуемом им изящном интерьере, гарантия подлинности и чашечка кофе.

Кстати, в Мюнхене – Flohmarkt, блошиный рынок – это настоящее воскресное развлечение. Помимо профессионалов-скупщиков, туда приходит масса людей, принося с собой какие-нибудь предметы из дома: которые надоели или не нужны, их продают за копейки. Толпы людей прогуливаются по живописному парку, где разворачивается ярмарка (как раз немецкое слово – Jahrmarkt), едят барбекю и горячие сосиски и обязательно находят какую-нибудь приятную безделушку в дом. Парижский блошиный рынок