Свято место

Сумма в тридцать две тысячи долларов, скопленная титаническими усилиями за пять лет жизни в стране, давно мучила Толика. Он за нее боялся, лелеял ее и всячески старался приумножить. Работая на тяжелых работах в несколько смен, ютился по съемным углам пыльных коммуналок – роскошь отдельной комнаты была ему неведома. К скромному питанию Толик был приучен еще до эмиграции: картошка, огурцы-помидоры, по праздникам – селедка. Но без праздников можно и обойтись. А лучше всего, конечно, работать там, где бесплатно кормят. Дома можно уж как-нибудь и перетерпеть. С одеждой вообще без проблем – на углу, за «резкой металла», – склад секонд-хэнда, где все по шекелю – двух треников на полгода вполне достаточно. Звонить родственникам на Украину – маме, бабушке? Как ни странно, но и маму, и бабушку Толик любил. Однако даже ради них не отваживался испортить красоту суммы. Он был эстет. Ведь тридцать две тысячи

без одного шекеля девятнадцати агорот – уже не тридцать две! Тем более если говорить о долларах.

Хозяином в четырехкомнатной квартире, где Толик в этот раз снял отгороженную шкафом от прихожей кровать, был Паша, не имевший даже гражданства и находившийся в стране в затяжном статусе гостя своей мамы-пенсионерки, которая, к слову сказать, едва унесла от такого гостя ноги, но об этом чуть позже. В силу некоторых обстоятельств, мама Паши была последним поколением в семье, кому еще полагались какие-то социальные няшки в виде льгот и пособий. Детям же государство сказало – так и быть, мы вас не гоним, чувствуйте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. В том смысле, что после улаживания некоторых формальностей вы сможете даже легально работать – ну, понятно, там, где вас еще возьмут, – но на большее раньше чем через пять лет не рассчитывайте. Так оно сказало Пашиной сестре, и та безропотно схватилась за швабру, а через несколько месяцев – и самому Паше, который сразу решил, что опыт спекуляции турецкими куртками на Лужниковском рынке покажется Израилю бесценным. Но Израилю так не показалось – тем более что для элементарной работы продавцом нужно было как минимум знать язык. Язык учиться не хотел, и это было абсолютной наглостью со стороны государства, ведь деньги нужны прямо сейчас, а язык – когда еще выучишь! А на совсем уж пыльные работы, вроде метлы или стройки, Паше идти не хотелось. Не для того он был создан. И Паше, да не одному, а с женой, ничего не оставалось, как, стиснув зубы, мертвым грузом повиснуть на шее у двух немолодых женщин.

Ясно, что долго так продолжаться не могло, и в одно прекрасное утро супружеская пара проснулась наедине с неоплаченной четырехкомнатной квартирой. Как быть, что делать? Недолго думая, Паша расклеил по городу объявления. Разумеется, на русском.

И почти сразу стал хозяином. Вернее, посредником между настоящим хозяином и эмигрантами-одиночками, которых он начал к себе подселять. Толик оказался для него сущей находкой – почти что старожил, он довольно хорошо говорил на иврите и был удобным бесплатным переводчиком на время переговоров с настоящим хозяином. Цену – и Толику, и другим квартирантам – Паша назначал с таким расчетом, чтобы не платить самому и еще оставалось на внесение своей лепты в семейный бюджет – бывшая московская профессия жены оказалась весьма востребованной в ночном Тель-Авиве, но одной зарплаты на двоих, естественно, не хватало.

Их комната единственная в квартире запиралась на ключ.

Дела Толика тем временем уверенно шли в гору. Долларовая сумма достигла отметки в тридцать три тысячи. И это было серьезным поводом задуматься. Стоило ли вообще держать на счету такие деньги, если банк оценивает услуги по их размещению столь необоснованно дорого? Десять шекелей в месяц, чистый грабеж! Позволить десяти шекелям загубить такую красоту? Ну уж нет. И Толик, выпалив что-то обидное в лицо банковской служащей и подписав нужные бумаги для закрытия счета, уложил снятую и обменянную на доллары наличку в застегивающийся на молнию карман новых шорт, купленных специально для этой цели.

Прошел месяц, другой, близилось лето. В салоне, где за шкафом стояла Толикова кровать, кондиционера не было. Спать в шортах становилось жарко, приходилось класть их на ночь под матрас. Но как бы Толик ни хранил страшную тайну шорт, она едва ощутимым облаком расползлась по всей коммуналке.

Сосед Жора из комнаты с кондиционером уже давно проявлял неподдельный интерес к Толиковым шортам. В стране Жора находился всего несколько месяцев, и пока что сидел на эмигрантском пособии, но надо было думать и о будущем. За спиной у Жоры было какое-то туманное и, видимо, очень увлекательное ташкентское прошлое. Что-то, связанное с бизнесом, о сути которого он никогда не распространялся. Было известно лишь, что последние два года перед эмиграцией он тихо отсиживался где-то под Калугой, ухаживая за старой больной теткой. Попав в Израиль, Жора мгновенно оценил ситуацию и пришел к тем же выводам, что и Паша. Язык не выучить, нормальной работы нет, а мести улицы и месить раствор он не будет. А красиво жить уже тоже хотелось – ездить в Тель-Авив, покупать блядей и перстни с печатками. Причем перстни доставляли куда больше удовольствия – у этих блядей как-то все слишком официально и стерильно – десять минут моется, еще столько же красится, и – здесь ее не трогай, помаду размажешь, и только попробуй не предохраниться – выведут с охраной и денег не вернут, – а в дверь уже стучит следующий.

И заходил Жора кругами вокруг Толика, долго и умно разговаривая, давая советы, набиваясь в друзья.

– Давай, – предлагал ему, – уедем вместе, на Украину. Твои деньги, мои мозги, прибыль – пополам. Ведь ты все равно никогда не сумеешь эти деньги правильно применить.

Но недоверчивый То лик только хмурился. И лишь сильнее стал мучить его страх за любимые шорты и боязнь оставить их без присмотра, хотя бы на время принятия душа.

Видя такие метания, Паша – тот, что был вместо хозяина, решил пойти Толику навстречу, и предложил свои услуги:

– А держи-ка ты свои деньги у меня – ведь моя комната запирается на ключ!

* * *

Удивительно то, что в первые две недели больше ничего не происходило. Жизнь шла своим чередом – так, как, по представлениям Толика, и должна была идти. Толик впервые за долгое время спокойно уходил на работу и спокойно с нее возвращался. До зарплаты оставалось недели две или три, но, чтобы жить, деньги Толику были почти не нужны. Однако когда-то это должно было случиться, и такой день настал. Лишь сквозняк хлопал незапертой дверью опустевшей Пашиной комнаты. На голом двуспальном матрасе распластался забытый розовый банный халатик Пашиной жены.

Толик решил покончить самоубийством.

Немалых сил стоило тогда Жоре – то вовремя вытаскивать Толика из петли, то, в качестве моральной поддержки, ходить вместе с ним в полицейские участки, подавать заявления, а кроме того – ночами просиживать на кухне за разговорами, проводя воспитательную работу.

– Ты этим деньгам подчинил всю свою жизнь, – объяснял умный Жора, намазывая бутерброд, – и за это наказан. Мало того что ты сам все это время жил как собака – ты забыл даже о самых близких! Почему за все пять лет ты ни разу не помог деньгами маме с бабушкой, и даже ни разу не написал им и не позвонил?

Толик виновато кивал, внимая каждому Жориному слову.

– А ведь я предлагал тебе объединиться, но ты меня тогда не послушал. Но я не в обиде, дело прошлое. Теперь надо думать, как быть дальше. Я считаю, что тебе нужно, в первую очередь, измениться. Первое, что ты должен сделать – это позвонить родным. Следующий шаг – с ближайшей зарплаты послать им денег. Затем тебе нужно научиться заботиться о себе – купи приличные штаны, начни нормально питаться.

Толик завороженным взглядом глядел на Жору и со всем соглашался. Но вдруг выражение его лица изменилось. Толик вспомнил, что через два дня нужно оплачивать жилье, что зарплата еще нескоро, а денег в кармане – ноль.

– Об этом не волнуйся, – успокоил его Жора. – Я оплачу твою долю. Но – с одним условием. Готов? Готов. Я буду здесь хозяином. Вместо Паши.

Слепой бандурист
Крымская баллада

И кому пришла в голову бредовая идея добираться на электричках? Дни в августе в нашей степи еще теплые, порой даже жаркие, трава на лугах выжжена и вытоптана, как рваная циновка, но ночи стали по-осеннему холодными, пахнут мокрым сеном, на скользкие скамейки вместе с тусклым светом оседает роса. От полотна к перрону поднимаются пары с привкусом лыжных ботинок – запахом дальней дороги.