– Да понимаешь, Лиза, – сказала тётя Катя, открывая дверь и приглашая нас войти в квадратную светлую комнату, – специфика Вадькиной работы предполагает, что он должен жить в непосредственной близости от рабочего места.
Комната была очень даже премиленькая. У меня в жизни не было таких покоев, но обещание противной твари навестить нас при первой же возможности, подпортило все мои восторги. И дверь никак не запирается… Ну, сегодня я буду ночевать не одна, но ведь завтра вечером папа и мама улетят!
Конечно, в двенадцать лет стыдно бояться каких-то там клопов, но они такие огромные, да ещё говорящие…
У меня по спине побежали мурашки.
– Садитесь, девочки, – предложила тётя Катя, сама, усаживаясь на диван, – а я сейчас попробую вам всё объяснить.
Она помолчала минуту, словно собираясь с мыслями, потом вздохнула.
– Конечно, Вадька сам должен был всё рассказать. Но он, видите ли, занят. А разговор должен быть непростой.
Она опять вздохнула, не зная с чего начать, тогда мама сказала.
– Катя, давай сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты на них отвечать. Может быть, так будет лучше.
Но первый вопрос задала я.
– Тётя Катя, а клопы, правда, могут вылезти из аквариума и заползти в комнаты?
– Маша, это не клопы, а клоны. Понимаешь, все мы – миротворцы, и заняты очень серьёзным и важным делом.
– Я даже не представляла, что «Голубые каски» используют в своей работе таких отвратительных мутантов, – сердито сказала мама, – знаешь, в этом есть что-то нечистоплотное. Мне очень неприятно, что Вадим ввязался в такое дело. Жаль, что воспитывать его уже поздно.
– Причём тут «Голубые каски»? – не поняла тётя Катя.
– Ты же сама сказала, что вы – миротворцы. Я так поняла, что ради благих целей вы готовы использовать биологическое оружие. А как же все международные конвенции? Или для достижения высоких миротворческих целей все средства хороши? Катя, прости, но если бы я знала, чем вы тут занимаетесь, ни за что не попросила бы вас приютить Машку. Она ещё в том возрасте, когда плохое и хорошее может впитываться с одинаковой скоростью. А ваши дела, пусть и направленные на благое дело, отвратительны. Короче, извини за беспокойство, рада была вас с Вадькой повидать, но мы уезжаем.
– Мама, а как же твоя экспедиция? – спросила я робко.
– Я понимаю, что сильно подвожу людей, но сейчас мы с тобой поедем в министерство, и я откажусь от участия в экспедиции.
Я замерла с открытым ртом. Конечно, мне совершенно не хотелось оставаться здесь. Но такие жертвы… Но мама, как часто говорит про неё папа, у нас «заводная», и уж если заведётся…
– Ну, может быть, – добавила мама, чуть помолчав, – сумею договориться, что приеду позже, а пока постараюсь пристроить тебя где-нибудь. Может быть, у Алевтины Андреевны. Или у тёти Зины. Там посмотрим. Собирайся.
Тётя Катя вышла, наконец, из ступора и решилась заговорить.
– Лиза, у тебя всё-таки удивительная способность, не разобравшись в ситуации, не выслушав толком собеседника и опираясь только на собственные нездоровые фантазии, нагородить такого, что уши вянут.
– Ах, уши вянут! Какие мы деликатные-благородные! Так вот, мне глубоко отвратительно то, чем вы с Вадькой тут занимаетесь. К сожалению, с вами я ничего поделать не смогу, но уж Машку я здесь точно не оставлю!
– Да выслушай же ты меня, наконец, истеричка!
– Ах, я истеричка?! А как же тебя, дорогуша, назвать? Фашисткой?
Мама и тётя Катя стояли друг против друга злые, раскрасневшиеся. Я так не люблю, когда взрослые ругаются. Особенно когда ругаются не чужие люди. Гусар тоже разделял мои чувства и даже начал тихонько подвывать. Мне тоже захотелось повыть вместе с ним. Нет, я, конечно, всем сердцем была на маминой стороне. Я понимала, что мама права, но как мне хотелось, чтобы тётя Катя всё как-то сумела бы объяснить, и мы бы поняли, что всё не так плохо. И клопы оказались бы не настоящими, а какими-нибудь виртуальными. Но тётя Катя ничего разъяснить не успела, потому что мама схватила меня за руку, в свободную руку подхватила один из чемоданов и двинулась к двери, не желая больше ничего слушать. Тут раздался странный шелестящий голос, не поймёшь даже мужской или женский.
– Катя, даю тебе пять минут. Не повторяй ошибок.
– А вот в этой комнате будет жить Маша. Ну и вы с Костиком до отъезда. Ничего? Вот Машенькина кровать, а вы с Костиком пока поспите на диване. Он раскладывается. Присаживайтесь. Я немного расскажу про нашу с Вадимом работу.
– Вы что и живёте и работаете тут? – спросила мама, усаживаясь на диван рядом с тётей Катей.
– Да. Специфика. В любой момент может возникнуть тревога, и мы заступаем на дежурства. Ну, я сама редко принимаю участие в операциях, предпочитаю оставаться простым врачом в команде, а ребятам достаётся по полной программе.
– Они ещё и кусаются? – спросила мама с лёгкой гримасой отвращения на красивом лице.
– Кто? – не поняла тётя Катя.
– Ну, эти ваши гигантские тараканы.
– Какие тараканы? А эти. Лизанька, это не тараканы. Это – клоны.
– И зачем вы эту пакость клонируете? Для опытов?
– Нет. Не так. Лизок, пожалуйста, постарайся меня не перебивать. Разговор очень сложный, если мы будем отвлекаться, то вы с Машей не сумеете ничего понять.
– Ты хочешь сказать, что мы с Машей такие глупые? – обиделась мама.
– Нет, нет, конечно! Просто это всё настолько невероятно, что я сама до конца толком не привыкла. То есть умом понимаю, но до конца воспринять происходящее не могу. Да и Вадька долго в ситуацию врастал. Ну вот, постарайтесь уяснить самое главное – наш мир не единственный.
– Что? – переспросила мама, и гримаска на ещё лице стала ещё более явной.
– Да, – сказала тётя Катя решительно, – наш мир не единственный. Существует великое множество миров…
Но тут мама решительно перебила:
– Ну, знаешь, Катерина, если бы ты была лет на двадцать пять моложе, я предположила бы, что ты обчиталась фантастикой до полного недоразумения. Или у тебя от компьютера мозги вконец завиртуалились. Но в твоём возрасте – это уже не похоже на временное помешательство. Это, как там у вас, у врачей, принято говорить, диагноз окончательный. Ты меня извини, но мне просто страшно оставлять здесь ребёнка. Уже давно доказано, что компьютерная зависимость ничуть не лучше алкогольной или наркотической.
Мама схватила меня за руку, в свободную руку подхватила один из чемоданов и двинулась к двери, не желая больше ничего слушать…
Тут раздался странный шелестящий голос, не поймёшь даже мужской или женский.
– Катя, даю тебе пять минут. Не повторяй ошибок.
– А вот в этой комнате будет жить Маша. Ну и вы с Костиком до отъезда. Ничего? Вот Машенькина кровать, а вы с Костиком пока поспите на диване. Он раскладывается. Присаживайтесь. Я немного расскажу про нашу с Вадимом работу.
– Вы что и живёте и работаете тут? – спросила мама, усаживаясь на диван рядом с тётей Катей.
– Да, так получилось. Потом объясню. Девочки, а не выпить ли нам чаю с дороги?
– Может быть, сначала разобраться с вашими говорящими клопами? – сказала мама с сомнением.
– Да плюнь ты на них. Не забивай голову ерундой.
– А они сюда не залезут? – спросила я.
– Исключено, Машенька. Их, вообще, считай, нет. Забудь. А вот чаем я вас напою замечательным. Лиза, ты Юрку помнишь, ну, моего двоюродного брата? Я тебе рассказывала, что он женился на родовитой японке.
– Да, что-то припоминаю, – кивнула мама, – а причём здесь это?
– Они меня не так давно приглашали на годовщину свадьбы. Японцы родственным связям придают очень большое значение. Ну, так вот, там меня посвятили в настоящую чайную церемонию и даже подарили специальный «женский подарок» – набор для чая. Так что пойдёмте в столовую, я вас таким чаем угощу – вы такого никогда не пробовали и не видывали. Всю усталость, все неприятности как рукой снимет. Словно родитесь заново. Пошли, а уж потом будем о делах говорить, вещи разбирать, обустраиваться.
В столовой тётя Катя в первую очередь широко распахнула окна, и утренний ещё свежий воздух заполнил всё помещение.
Тётя Катя заставила нас с мамой умыться холодной водой. Потом усадила за стол и поставила перед нами удивительные японские чашечки, лёгкие и изящные, как лепестки.
– Посмотрите, – сказала она, – на дне чашечки нарисована веточка цветущей сакуры. Обратите внимание, от горячего чая рисунок станет намного ярче. Из такого произведения искусства чай пить – особое удовольствие. А теперь самое главное.
Она сняла с полки небольшую узкую книжечку, раскрыла наугад и протянула мне.
– Машенька, я знаю их наизусть, а ты читай про себя. Это японские хокку. Здесь они несложные. Увидишь, как от них хорошо на душе становится.
Стихотворение было непонятным, непохожим на стихотворение, но мне понравилось.
– А теперь это, – предложила тётя Катя.
– Здорово, – сказала я.
– Я рада, что тебе понравилось. А вот это – моё любимое. Прочитай вслух для нас с мамой.
Я прочитала и невольно улыбнулась:
– Ну вот, теперь можно и чаю выпить, – сказала тётя Катя. Я даже не могу сказать, вкусный был этот чай или нет, но от этого чаепития как-то легко стало на душе, и вновь вернулась радость, которая переполняла меня, пока мы ехали по утренней солнечной Москве. И я поняла, что всё будет просто замечательно и у меня, и у мамы с папой, и у тёти Кати. И у всех на свете. Даже говорящие клопы меня сейчас совершенно не раздражали.
И вот, когда мы наслаждались тихой радостью после удивительного чая, Гусар, лежавший у порога, вдруг вскочил и радостно залаял, завиляв хвостом и повизгивая от возбуждения. Дверь широко распахнулась, и в столовую вошёл дядя Вадим. Он уже был вполне живой, но выглядел ужасно: серые ввалившиеся щёки, покрасневшие, тусклые от усталости глаза.
Тётя Катя поднялась из-за стола и подошла к нему.
– Уже всё?
– Да. Сегодня серые нас забили почти сразу. Катюша, сделай мне, пожалуйста, кофейку покрепче.
– Может быть, тебе лучше прилечь?
– Потом. Ты уже ввела девочек в курс дела?
Тут глаза тёти Кати недобро сузились.
– Нет, дорогой мой. Полагаю, что это надо будет сделать тебе самому. Я этого не смогла даже с помощью Минутыча.
– Ну, что же. Самому, так самому. Но только после кофе.
– Так что у вас тут всё-таки происходит? – спросила мама.
– Лизок, у меня от усталости язык не работает. Сейчас кофейку попью – и всё постараюсь объяснить.
– Давай, а я пока схожу, проверю, как дела у Ивана, как бы опять давление не подпрыгнуло, – сказала тётя Катя и вышла.
А мы с мамой терпеливо сидели и ждали, пока дядя Вадим выпьет свой кофе. А он, как нарочно, пил не спеша, прикрыв глаза и смакуя каждый глоток. Наконец чашка опустела. Дядя Вадим заглянул в неё, чтобы убедиться в этом, потом встал, потянулся с хрустом, и, снова усевшись за стол, сказал:
– Что же, теперь я готов всё объяснить, но, пожалуйста, Лиза, давай договоримся, пока я не закончу свой рассказ, не перебивай меня и не задавай никаких вопросов, какие бы странные вещи я не говорил. Когда я закончу, можешь меня хоть на кусочки разрезать, удовлетворяя своё любопытство. Но до этого – ни слова. Ты готова?
– Но ты хотя бы в двух словах можешь объяснить, что всё это значит? – спросила мама.
– В двух словах не получится, – ответил дядя Вадим, – то, о чём я хочу рассказать, слишком невероятно и сложно. Так что, пожалуйста, наберись терпения. Обещаю, что потом отвечу на любые твои и Машины вопросы.
– Но…, – возмутилась мама.
А бестелесный голос прошелестел:
– Может её обездвижить на пять минут?
– Ни в коем случае, Минутыч. Не забывай, пожалуйста, что это моя сестра.
– Ну, смотри. Хозяин – барин.
– Вадим! – возмутилась мама. – С кем ты разговариваешь?
Я теперь поняла, что было странного в этом голосе. Он произносил все слова совсем без ударения. А ещё было непонятно, с какой стороны он звучит. Но самое главное – в столовой кроме нас никого не было!
Дядя Вадим встал, взял себе чашку, вылил в неё остатки японского чая и спокойно ответил:
– Я ещё не начал свой рассказ, поэтому принимаю твой вопрос. И даже сразу отвечу на него. Лиза, Маша, позвольте вам представить – Время. По старой дружбе оно позволяет нам называть его Минутычем, но это совсем не значит, что с ним можно фамильярничать.
– Ну, знаешь! – возмутилась мама.
А дядя Вадим сказал строго:
– Всё, Лизанька. Теперь помолчи.
Мама плотно сжала губы, скрестила руки на груди и отвернулась к окну, давая понять, что больше участвовать в этом безобразии не намерена. А я почему-то поверила дяде Вадиму. Ведь время реально существует, значит, оно может…
Нет, ерунда какая-то получается.
– Ну, вот и славненько, милые девочки. Теперь наберитесь терпения и выслушайте мой рассказ. Так вот, прежде всего постарайтесь поверить, что наш мир не единственный. Миров существует великое множество. Я даже не знаю сколько. При этом наш мир занимает некое срединное положение и по уровню цивилизации и по своему месторасположению. Хотя невозможно представить, какая может быть география в межмирье… Но как бы то ни было, именно из-за особого положения нашего мира межмировые миротворцы давно хотели включить людей в свою работу. Да, надо сказать, что «миротворцы» – термин неправильный. Никто из нас не создаёт, не творит новые миры. Скорее, мы пытаемся немножко подправить ситуацию в уже существующих мирах, подремонтировать их, так сказать. Но «миропоправлятели» или «мироремонтники» как-то совсем на язык не ложится. Поэтому мы предпочитаем называть себя «миротворцами». На языке ангелов это звучит примерно как «эолелолло», а на языке сатиров как «вжбыхр». Сатиры и ангелы очень опытные миротворцы и наши наставники и учителя. Они на протяжении не одной сотни лет неоднократно приходили к людям, но взаимопонимания не добились. Мы, люди, вообще, как выяснилось, не очень умеем слушать. Не хочу обидеть никого из присутствующих, тем более что это неумение слушать других – общечеловеческая проблема. А ещё сложность состояла в том, что наш мир, в отличие от многих других, окружён плотной оболочкой, и людям никогда не приходилось видеть иные миры, а поверить на слово в их существование человечество ещё не было готово.
Первой удачей миротворцев было обнаружение окна в скорлупе нашего мира. Это окно было обнаружено в Москве, на Дорогомиловской улице на высоте восемнадцати с половиной метров над землёй. А вскоре последовала и вторая удача: в этом нужном месте оказался нужный человек.
Фёдор Павлович Овалов родился в 1919 году в Ленинграде. Отец его был инженером-путейцем, мать – швеёй. Фёдор решил пойти по стопам отца и стать инженером. На студенческом празднике, посвящённом встрече 1940 года, он впервые увидел свою будущую жену Валю Коркину. 22 июня сорок первого года у них родился сын, а 24 июня Фёдор ушёл на войну. Валя и маленький Жека умерли зимой сорок первого в блокадном Ленинграде, и Фёдор решил, что и ему незачем больше жить. После этого он бросался в самое пекло. Единственно, к чему он стремился, – убить как можно больше фашистов, ставших причиной смерти его близких. Удивительно, но при этом он не получил на войне ни одного серьёзного ранения, словно судьба оберегала его для того, что бы он смог выполнить главную миссию своей жизни. Возможно, так оно и было. Я даже почти уверен в этом.
Вернувшись с войны кавалером трёх орденов Славы, Фёдор Павлович решил закончить учёбу в институте. Правда теперь это был московский институт – вернуться в Ленинград он не смог. После окончания института Овалов начал строить мосты, и стал Героем Труда. Как герою войны и труда ему предложили роскошную квартиру в «сталинском» доме на Дорогомиловке. В том самом доме, на пятом этаже которого было «окно» в межмирье. Вот с этого и начинается наша история миротворцев.
Как-то раз к Овалову пришёл сосед Сергей Степанович. Был он страшно напуган.
Этот человек также, как и Фёдор Павлович, потерял во время войны всех близких. С тех пор он стал всё чаще и чаще выпивать.
– Федя, а я сейчас видел зелёного чёрта, – взволновано крикнул он прямо от порога, – видел, вот как прям тебя сейчас вижу.
– Степаныч, завязывал бы ты с этим делом. Видишь, уже и черти зелёные являться стали.
– Да ты что, Федя, да разве ж я… Да я так, только самую малость. Можно сказать, и не пил почти, только понюхал, – неуверенно возразил сосед, испугано озираясь.
– Видно не то ты, Степаныч, нюхал. Смотри, тут и до белой горячки недалеко.
Через два дня сосед пришёл снова. Был он абсолютно трезв, но перепуган до дрожи.
– Слышь, Федька, а у меня и впрямь горячка. Веришь, два дня ни капли, а чёрт опять явился. И лопочет что-то. Я прям и домой идти боюсь, – он длинно и прерывисто всхлипнул и обессилено привалился к дверному косяку.
Фёдор Павлович понял, что с соседом и впрямь неладно. Оставлять его одного в таком состоянии он не решился.
– Ну ладно, давай-ка я тебе на диване в кабинете постелю. Выспись как следует, а утром мы с твоими чертями разберёмся.
Но и наутро сосед побоялся идти один к себе в квартиру, и Фёдор Павлович пошёл с ним. Увиденное его потрясло: на кухонном столе, устроившись на буханке чёрного хлеба, как на парковой скамейке, сидел маленький зелёный человечек. Впрочем, человечком его можно было назвать с большой натяжкой, потому как ниже пояса его тельце было покрыто кучерявой черной шерстью, а ноги больше напоминали козлиные. Не без содрогания Овалов приметил хвост с кисточкой на конце и маленькие рожки, выглядывающие из густых чёрных кудрей. Странное существо, увидев Овалова, пришло в страшное возбуждение и завопило громким пронзительным голосом:
– Наконец-то! Меня зовут Рыбсель. Мы давно пытаемся связаться с тобой, Фёдор.
Фёдор Павлович никогда не увлекался горячительными напитками, и ему было совершенно непонятно, почему зелёный чёрт проявляет к нему такой интерес. Он внимательно взглянул на соседа – не розыгрыш ли всё это. Но тот едва стоял на ногах бледный до синевы и с трясущимися губами. Уж очень он правдоподобно боялся. Вряд ли у Сергея Степановича неожиданно прорезался актёрский талант, но что тогда всё это значит?
– Кто вы такой, и почему вам нужен именно я? – строго спросил Овалов, хотя, как потом он сам признавался, ему было в тот момент очень не по себе.
– Да потому, что в настоящее время из всех обитателей вашего мира нам можешь помочь только ты! – ответило удивительное существо.
– Но почему?
– Да потому, что только ты сможешь построить выход в другие миры.
– Куда?
О проекте
О подписке