– Фонарь наш ему мешает, – сказала она с досадой. – Он считает, что мы государственное электричество воруем!

– Даст ему кто-нибудь по голове, – констатировал Гриша, принимаясь вновь за доски. – Всерьёз.

– Да кто ему даст, Гришенька?! Никто с ним связываться не хочет, все боятся! Такой скандальный мужик, не приведи господи!

До вечера они закрывали банки – после помидоров пришёл черёд перцев, как выражалась тётя Лида. Перцы долго не заканчивались, и Маруся уже падала с ног, когда Лида объявила, что банок больше нет и она сейчас быстренько соберёт ужин.

Маруся понимала, что должна помочь тёте с ужином, но у неё совсем не было сил, ноги на самом деле не держали, подкашивались.

Она накинула на плечи платок и вышла на улицу, где Гриша в сумерках продолжал стучать молотком и пила то и дело взвизгивала.

– Марусь, – велел Гриша, заметив её, – кинь мне переноску, темно уже.

– Может, хватит? – осведомилась Маруся. – Достоишь трудовую вахту завтра?

– Тут и на завтра работы достаточно.

Маруся вздохнула и приволокла тяжёлую уличную переноску с толстым чёрным шнуром. Гриша воткнул вилку в розетку, и над сараем загорелась лампочка.

– Давай хоть на речку сходим, – предложила Маруся. – Днём, когда жарко! Последние дни такая жара стоит, потом дожди зарядят, и всё!

– Днём я занят, – сопя, ответил Гриша. – Давай с утра.

– Утром холодно, – жалобно сказала Маруся, и он опять застучал молотком.

Маруся забралась на забор – сидеть было неудобно, но уж очень она устала стоять – и стала смотреть на Гришу. Вокруг лампочки вились толстые мохнатые мотыльки, тыкались в доски сарая со смачным звуком.

– Хочу на море, – неожиданно сказала Маруся. – Почему все ездят на море, а я никогда?

– На море дорого, – ответил Гриша не сразу. – Особенно в сезон. Там сейчас не протолкнуться.

– Почему никому не дорого, а мне всегда дорого?

Он вдруг засмеялся:

– Должно быть, потому, что ты мало зарабатываешь.

– А ты?! Ты много?

– И я мало, – согласился Гриша и взялся за пилу. – Но у меня всё гораздо проще. Я знаю, что не могу поехать на море, зато еду под Егорьевск, и мне отлично.

– А мне плохо, – пробормотала Маруся. Пила визжала, и он не мог её слышать.

Неожиданно, перекрывая шум пилы, что-то ахнуло неподалёку, громыхнуло, Марусе показалось даже, что молния сверкнула, хотя небо было высоким и чистым.

Лампочка над сараем взорвалась и погасла, по доскам что-то хлестнуло, как будто песком или мелкими камушками. Хлестнуло и осыпалось. Маруся в недоумении оглянулась, и тут бабахнуло ещё раз.

– Ложись! – закричал Гриша бешеным голосом, в один прыжок оказался рядом с ней и столкнул её с забора на землю. Она повалилась, ударилась боком и сразу заплакала – так стало больно.

– Тихо! – придавливая её к земле, приказал Гриша. – Тихо!..

Ничего не было видно и слышно, и Маруся едва могла дышать.

– Пусти меня, – всхлипывая, сказала она и попыталась его спихнуть. – Мне больно.

– Марина! – закричали от дома. – Гриша! Что случилось?! Где вы?!

– Мы здесь! – крикнул Гриша в ответ. – В дом идите! Дверь закройте!

– Что?!

Гриша вскочил, дёрнул Марусю за руку, поднял её и поволок. В темноте она натыкалась на доски и брёвна, потеряла шлёпанец и ушибла палец.

Внезапно сошедший с ума Гриша влетел на крыльцо террасы, затолкал в дом Марусю и тётю Лиду, моментально погасил везде свет и приказал:

– Сидите в доме. Обе! На улицу не выходите и свет не зажигайте!

– Да что случилось-то?

Он мельком оглянулся:

– Два выстрела. Из дробовика или из мелкашки. Он сейчас должен ружьё перезарядить. В дом идите!

Тётя ахнула, подхватила Марусю и захлопнула тяжёлую «зимнюю» дверь.

– Господи помилуй, – бормотала она, – Господи помилуй…

В доме было совсем темно и очень хорошо пахло – маринадом, смородиновым листом, чистотой и чем-то вкусным. Ужином пахло, спокойствием, августовским вечером.

И только тут Маруся вдруг перепугалась:

– Тётя, что это было?!

– Стрелял кто-то, – отрывисто сказала Лида. – Я с кухни услышала!

– В нас стрелял?!

Лида быстро погладила её по голове, как маленькую:

– По дому стреляет, – как будто это могло Марусю успокоить! – Должно быть, из леса.

– Ху… хулиганы?

– Да кто ж знает, девочка! Должно быть, хулиганы. Нормальный человек разве станет из темноты по окнам палить?!

Скрипнула дверь, слабо осветился проём, и в коридоре показался Гриша. Волосы у него на голове стояли дыбом, как у Незнайки.

– Больше пока не стреляет, – сказал он. – Лидия Витальевна, нужно двери запереть. И окна, наверное.

– Сейчас, Гриш.

– И свет не зажигайте!

– Марусь, он в тебя не попал? – спросил Гриша.

– Нет, – сказала Маруся. – Не знаю. Наверное, нет.

– Неужели Валерик?! – громко спросила тётя Лида из комнаты. – Вот ведь мозга нет – считай, калека!

– А у него дробовик есть?

– Да откуда я знаю, Гришенька, чего там у него есть! Но у нас сроду никто по окнам не стрелял!

– Участковому нужно звонить. Или идти к нему! Сам я не справлюсь, – сказал Гриша мрачно. Лица его Маруся не видела. – Я в темноте… ничего не вижу.

– Куда ты собрался в такую темноту?! – возопила тётя Лида. – Не пущу! Никого никуда не пущу!.. Ещё не хватает! А если у него не дробовик, а обрез?!

– Дробью стреляли, это точно.

– Да какая мне разница, чем стреляли! Двери запрём, утра дождёмся, а там уж пойдём хоть к участковому, хоть к министру обороны!..

И никто никуда не пошёл. До полночи сидели на кухне, свет не зажигали, только лунища лезла в окна, громадная, жёлтая, и от неё было почти светло. Лида положила им в миски гречневой каши и по хорошему куску мяса, они ели кашу с мясом и прислушивались. По деревне лаяли собаки, больше никаких звуков не доносилось.

Кое-как пристроились спать. Гришу Лидия Витальевна на сеновал не пустила, устроила в большой комнате на диване. Маруся была уверена, что ни за что не заснёт, но заснула тут же, едва натянула на себя одеяло.

Снились ей огромные мохнатые мотыльки, бившиеся в стену. Она отмахивалась, но их становилось всё больше и больше, а потом они начали гудеть утробными голосами всё громче и громче. Маруся закричала от страха и проснулась.

Солнце светило вовсю, было жарко, и она вся взмокла под одеялом, натянутым на голову.

Не было никаких мохнатых насекомых, за стеной дома гудели голоса.

Маруся вскочила, сморщилась от боли – палец-то она вчера ушибла, да ещё как! – и выскочила на крыльцо.

Во дворе у них шумела толпа, так ей показалось спросонья. В центре толпы громко говорила тётя, рядом с ней топтался мужик в фуражке и давешняя маленькая женщина по имени Наташа, что отбивалась от Валерика батоном, и Прокопенко-супруг что-то басил, и ещё кто-то.

Гриша – Маруся поискала его глазами – сидел на чурбаке как ни в чём не бывало и кидал в самоварную трубу шишки. Из трубы валил белый дым. Солнце пронизывало дым насквозь.

Как всегда, когда она чего-то не понимала или боялась, Маруся первым делом подумала несуразное: что-то Гриша с утра взялся самовар ставить?!

– Да вон племянницу мою чуть не застрелил! – закричала тётя, увидев на крыльце Марусю. – До смерти нас перепугал!.. Марусенька, иди сюда, девочка!

Маруся терпеть не могла никаких публичных выяснений отношений, боялась и ненавидела. С тех пор как отец однажды устроил на улице скандал из-за какой-то ерунды и вокруг собралась толпа, все смотрели и обменивались мнениями, и кто-то жалел Марусю – она тогда ещё маленькая была, – а кто-то, наоборот, отца.

Как только нужно было что-то говорить или делать на людях, на Марусю нападали столбняк и отупение. Она не могла ни говорить, ни шевелиться. На студентов, которым она преподавала, это странным образом не распространялось. Студентов она никогда не боялась.

– Подойди, Маруся! – звала тётя Лида.

– Я сейчас, – пробормотала она и отступила в дом. – Я сейчас, только умоюсь…

Она долго умывалась и причёсывалась, потом ещё тянула время, выбирая из двух юбок и одной футболки, что бы такое надеть, и в конце концов дождалась. Громко топая, в дом вошёл Гриша. Она не видела его, но точно знала, что он вошёл. Дверь в её комнату была распахнута, но он постучал в косяк.

– Марусь, ты решила засесть здесь навсегда?

– Я выхожу, Гриш.

Он заглянул. Она снова причёсывалась и мотала головой. Щётка застревала в волосах.

– Этого нашего дебошира прикончили, как его, Валерика, да? – сообщил Гриша. Маруся уронила щётку. Та загрохотала. – Участковый пришёл спросить, не я ли его прикончил. А все остальные следом явились.

– Как это? – тупо спросила Маруся.

Гриша поправил на носу очки и почесал ухо.

– Лида утром пошла к участковому, сообщила, что в нас из дробовика стреляли. А он решил поговорить с Валериком, пришёл к нему, а тот убит. Дробовик рядом с трупом валяется. Вот участковый и проверяет, что мы все делали после того, как в нас стреляли. Может, мы решили Валерика убить!

– А-а, – протянула Маруся. – А самовар ты зачем поставил?

Он пожал плечами:

– Чаю хочется. А завтракать, по всей видимости, мы будем ещё не скоро.

– Гриша, ты никого не убивал, – дрожащим голосом сказала Маруся. – Ты всю ночь нас стерёг.

Он усмехнулся:

– Откуда ты знаешь?.. Ты спала без задних ног. При этом страшно храпела, не давала мне заснуть.

Маруся вспыхнула:

– Я не храпела! Я никогда не храплю!

– Гриша! – закричали с улицы. – Маруся!

– Не переживай ты так, – сказал Гриша. – Всё обойдётся, точно тебе говорю.

И вышел. От его шагов зазвенели подвески чешской люстры, которой тётя очень гордилась.

Маруся встала на четвереньки, залезла под кровать, вытащила щётку, которая под неё завалилась, повертела её в руках, раздумывая, сунула на столик и тоже выскочила на улицу.

– …Стало быть, вы все были дома и никто не выходил, – говорил дядька в фуражке. – Ну, поверим на слово, а там поглядим. Граждане, чего вы столпились, расходимся по домам, расходимся, ожидаем вызова в отделение на местах.

– А что с ним случилось? – тихонько спросила Маруся у маленькой женщины Натальи. – С Валериком? Застрелили?

Та пожала плечами:

– Да, говорят, по башке дали. И сразу насмерть!..

– А где дали-то?

– Дома у него и дали! Илья Семёныч, участковый наш, пошёл к нему разбираться после того, как Лидка-то к нему прибежала, а он… того… давно готовый! Ударенный по голове в комнате лежит, возле стола.

– А чем, чем ударили?

– Да откуда ж я знаю! – вдруг возмутилась Наталья. – Не я ж его ударила! – И вдруг добавила: – Так ему и надо, злодею! Он мне, матери, говорил: утоплю твоего Димку в колодце!

– Наташ, перестань, – вмешалась тётя. – Никого он не утопит! Его самого вон как…

– А с вас, юноша, я подозрений не снимаю, – строго сказал участковый Грише. – Вы это поимейте в виду.

– Ладно, что ты говоришь, Илья Семёныч! Мало ли кто его шибанул! Да это не наши, наши все тут годами живут, и никто никого… – разом заговорили тётя и маленькая Наташа, а Прокопенко-супруга отчётливо зафыркала, выражая негодование.

– Ти-ха! – гаркнул участковый. – Что за птичий базар! Лидия Витальевна, веди меня, буду лампочку разбитую изымать, и дробь тоже! А вы, граждане, по домам расходитесь! Из Егорьевска вскоре приедут, из убойного отдела. Всех опрашивать будут.

– Убийство, – сказал Прокопенко себе под нос. – До чего докатились!

– Жалко, – вдруг протянула Наташа тонким голосом. – Человек всё же, живая душа.

– Да ну, – махнул рукой Саня, которому Валерик испортил шины. – Какой он человек! Погань мелкая, а не человек.

– А всё равно жалко…

Постепенно все соседи разошлись, и Гриша с Марусей остались одни.

– Завари чай, Марусь.

– А?.. Сейчас, конечно.

Не переставая думать о случившемся, Маруся живо собрала на поднос чашки, хлеб, колбасу, поставила на огонь воду, чтобы сварить яйцо – Гриша очень любил яйца вкрутую, – и вернулась во двор.

Из-за угла показались тётя и участковый. Он нёс в руке полиэтиленовый прозрачный пакет, в котором что-то болталось.

– Сядь, попей с нами чайку, Илья Семёныч, – предложила Лида. – Гляди, пакет у тебя порвался!

– Как ему не порваться, когда там стекляшки! – обиженно сказал участковый, как будто тётя Лида была виновата в том, что там стекляшки.

Он аккуратно пристроил пакет на поленницу, снял фуражку, зачем-то дунул в неё и боком сел к столу.

– Одно другого чище, – пожаловался он. – То туркмены с киргизами точки не поделили, то дачника по башке шарахнули! Знал бы я, что такая работа собачья, остался бы в армии на сверхсрочной, чего лучше! Сыт, обут, одет, всегда при начальстве! А ему виднее, начальству-то!

– Может, наливочки? – предложила Лида. – Как раз во вкус вошла! Вчера её процедила и в холодильник поставила. Малиновая!

– Куда там наливочки, одиннадцать только!.. А! – И участковый сплюнул в песок. – Тащи! Где наша не пропадала!..

Лида метнулась в дом и вынесла длинногорлую зелёную бутыль и две узкие гранёные рюмки на ножках.

Участковый покосился на бутыль.

– Ты налей и спрячь, – велел он. – А то ведь я ненароком… того… норму превышу…

Тётя налила в обе.

– Ну, за упокой, что ль, души! – Участковый опрокинул наливку, нашарил на тарелке бутерброд и откусил сразу половину, как отрезал.

– И чайку, чайку, – подсказала тётя Лида. – У меня чай хороший, вон ребята привезли из Москвы, дорогой, английский.

– Чай не водка, много не выпьешь.

– Что же получается, – вдруг сказала Маруся. – Валерик залез в овраг, стал стрелять по нашему дому. А потом пошёл к себе, и его там убили. Так, что ли?

– Кто его знает как, – ответил участковый с набитым ртом. – Должно быть, так. Стол у него был накрыт, гостей каких-то, видать, ждал. А может, и не ждал, может, раньше гости были! И накрыто так… деликатно!

– Что значит – деликатно? – не поняла Маруся.

Участковый повёл толстой рукой с зажатым в ладони бутербродом:

– Ну, красиво! Вот как у вас прям! Чашки с блюдцами. И портвейн сладкий, и конфеты в коробке. Может, жена его должна была приехать, кто её знает.

Маруся смотрела на него очень внимательно и пыталась соображать быстро:

– Из чашек пили?

– А чего ж из них ещё делать-то?! Пили, конечно. Ну, Лидусь, давай вторую, и пойду я этих гавриков из убойного ждать, егорьевских-то. Чует моё сердце, замордуют они меня!..

– То есть из чашек пили, из тарелок ели, да? – уточнила Маруся.

– Так точно, – вздохнув, согласился Илья Семёныч и опрокинул вторую. Сожаление и боль отразились на его лице. Должно быть, тётя это заметила, потому что ловко налила отставленную рюмку до самых краёв, поднялась и унесла бутылку в дом.

– Святая женщина, – прочувствованно сказал участковый. – Женился бы, если б не Тамарка моя.

Гриша жевал ломтик колбасы, положенный между двумя половинками огурца, хрустел и улыбался.

…Чему он улыбается? Марусе этот самый участковый совсем не нравился.

– То есть Валерик сначала стрелял в нас, а потом с кем-то пировал?

– Или наоборот, – подсказал Гриша. – Сначала пировал, а потом стрелял.

Участковый согласно покивал.

– А сейчас у него дома никого нет?

– Труп там его собственный есть, – вздохнул участковый. – Пока штукари из Егорьевска не явятся, трогать ничего не моги!

– А когда его убили? – продолжал спрашивать Гриша.

– Да я ж тебе не медицина, точно не скажу! Но давно уж, должно быть, вечером, не поздно.

– Да его кто угодно мог убить, – энергично жуя, сказала Лида. – Мало ли! Нет, не из наших, конечно! Но он ведь такой… говённый мужичонка был! Небось многим людям кровь портил, не только нам! Может, из Москвы приехали, да и… Наподдали ему как следует.

– Следов борьбы нету, – уточнил участковый.

– Может, картошки нажарить? – предложила тётя Лида. – У меня холодная есть!

– Под картошку-то опять выпивать придётся, а я на службе, – посуровел участковый. – Ну, оставайтесь на местах, ребята. Деваться некуда, теперь всем показания давать надо!

Он повздыхал, напялил фуражку, предварительно в неё дунув, забрал с поленницы пакет и ушёл за калитку. Маруся обратила внимание, что обут он не в форменные ботинки, а в зелёные резиновые шлепанцы без задников.

– Гриша, – начала Лидия Витальевна, как только участковый скрылся, – ты ни о чём не переживай и не беспокойся. Мы точно знаем, что ты всю ночь был дома и никуда не отлучался.

– Особенно хорошо это Маруська знает, – улыбнулся Гриша.

– Я никогда не храплю!

– Нет, конечно.

– Гриш, мне не нравится, когда ты надо мной издеваешься.

– Кто над кем издевается? – спросила тётя Лида. – Кто храпит? Мы были дома, спали, и никто из нас никуда не выходил.

– Лидия Витальевна, понятно, что я не убивал этого человека. Но нужны какие-то… доказательства. А у нас никаких доказательств нету, кроме Маруськиного храпа!

– Я не храплю!

– Какие доказательства? – вскинулась тётя Лида. – Ещё не хватает!.. Ничего мы не должны никому доказывать!

– Это только так кажется.

– Гриш, – испугалась Маруся, – может, нам в Москву уехать?

– Гениальная мысль.

Он налил себе чаю, отхлебнул и сказал:

– Лично я никуда не поеду.

– А если они к тебе будут приставать?

– Кто?

– Да эти… штукари из Егорьевска?!

– Значит, придётся доказать им, что я никого не убивал.

– Вот это правильно, – вдруг с чувством сказала тётя, и Маруся от неожиданности выронила ложку. – Вот это верно, сынок. А про доказательства я не подумавши сказала! Чего это мы будем ни с того ни с сего от людей бегать, когда мы ни в чём не виноваты?! Он вон в Маруську стрелял! Я чуть не умерла со страху! И ты тоже хороша, – укорила она племянницу. – Давай, говорит, уедем!.. Отец мне все уши прожужжал, какая ты великая сыщица! А ты сразу хвост поджала!

– Тебе папа так сказал? – спросила поражённая Маруся. – Что я великая сыщица?!

– Да не то что сказал! Сказал! Он то и дело про твои подвиги толкует и про аналитический ум!..

В это Маруся уж никак не могла поверить!..

Отец считал её дурёхой и размазнёй. И огорчался, что дочь у него такая размазня и дурёха, Маруся сочувствовала ему, понимала, что не удалась ни в каком отношении, никаких надежд его не оправдала! Вон шторы постирала, а в доме всё равно пылища!.. Она постоянно мечтала