– Нет, ты не применял силу… – тихо ответила она. – Просто ты этого хотел, и я… я тоже хотела. А если ты, лишь потому, что был пьян, и не помнишь ничего, тогда просто забудем, – завершила Катя, и ему почудились слезы в голосе.

Он не знал, что сказать. Закурил. И сигарета и дым от нее показались омерзительными. Голова раскалывалась. Он надеялся, что кофе поможет, но стало только хуже.

– Катюша, мы потом обо всем поговорим, а? Мне сейчас надо принять таблетку и лечь. Я ничего не соображаю. Ты прости. Посмотри телевизор или в интернете пошарься. Можешь почитать чего-нибудь, в кабинете полно книг.

Получив невнятное согласие в виде кивка, он с облегчением покинул кухню.

Когда пропасть сна отпустила его, за окном было темно. Он включил светильник над кроватью, посмотрел на часы на руке. Без пяти восемь. Интересно, вечера или утра? Цифры на телефоне сообщили, что уже второе января.

– Замечательно начался год, – пробормотал он себе под нос. Вспомнил про вчерашнее, откинул одеяло и увидел все то же пятно. Значит, не кошмар с похмелья.

В квартире было тихо, и он испугался: вдруг Катя ушла? Обиделась и отправилась, куда глаза глядят? Например, дожидаться в аэропорту самолета. Девять суток. Конечно, у нее теперь есть кое-какие деньги, и с голоду она не умрет. Только вот вляпаться может, по своей наивности.

«Она уже вляпалась, по твоей милости, – напомнил кто-то строгий в голове. – Лучше бы уж ты продолжал со взрослыми упражняться. А вдруг девочка забеременеет?»

«Типун тебе на язык!» – мысленно послал он подальше внутреннего блюстителя нравственности, встал с кровати и выглянул в коридор. Дверь в гостиную была прикрыта, Катина куртка висела на вешалке. Он с облегчением улыбнулся. Нет необходимости срочно нестись, искать ее и спасать. Можно спокойно вернуться в постель, хотя… Нынче же второе! С сегодняшнего дня по пятое января у него забронирован домик в Коробицыно. Сюрприз готовился для Алки, но не пропадать же?

Он отправился в ванную, принял душ и, уже одетый, заглянул в гостиную, и тихонько подошел к дивану. Катя спала, по-детски положив ладошку под щеку. Опущенные ресницы казались неправдоподобно густыми и длинными. Нижняя губка скривилась, будто от обиды. Конечно, это он ее обидел. Но он постарается все исправить.

Антон присел на корточки и дунул, сгоняя с ее лица расположившуюся не на месте прядку. Катя поморщилась, открыла глаза и отпрянула от неожиданности.

– Привет. Подъем. Мы едем на лыжный курорт.

– Лыжный курорт? – не поняла со сна Катя.

– А ты думаешь, курорты бывают только на море?

– Нет. У нас под Пермью полно лыжных курортов. Губаха, Такман, Огонек…

– И ты умеешь кататься на горных лыжах?

– Конечно.

– Значит, меня научишь. У нас места равнинные, я только в прошлом году этот вид спорта начал осваивать.

– А лыжи? – поинтересовалась повеселевшая Катя, откидывая одеяло и спуская голые ноги на пол.

На ней была лишь длинная футболка, и Антон отвел глаза, успев отметить, что загорелые ножки ничего себе, впрочем, это и под джинсами было понятно.

– Лыжи напрокат возьмем, а костюм для тебя есть, – сообщил он и вышел из комнаты, давая девушке время одеться.

Доставая из шкафа комбинезон, который покупал для Алки, он порадовался, что Катя одного с ней роста, и еще тому, что едет не с Алкой, любительницей целеустремленно строить отношения и карьеру, а с этой девчонкой, искренней и наивной. Только полный подлец может обидеть такую славную девушку. Как бы там ни было, к подлецам Антон себя не причислял.

Ему казалось, с самого детства он не испытывал такого полного, беззаботного, безоблачного счастья. Повседневная жизнь взрослого, занятого человека отодвинулась на второй план, заслоненная снежными склонами, бьющим в глаза январским солнцем и Катей, Катенькой, Катюшей. Это началось еще в дороге, когда Катя с воодушевлением рассказывала ему о том, как отец, в молодости всерьез увлекавшийся лыжами, учил ее кататься. О небольшом городке Чусовой, возле которого Такман и Огонек, где больше всего интересных трасс. О том, что сама она на мастера, конечно, не тянет, но крутых склонов не боится. Что может быть лучше стремительного спуска с горы, когда сердце замирает и в лицо бьет обжигающий щеки ветер? Летом горы тоже очень красивы, но она любит зимние. Если Антону нравятся лыжи, он обязательно должен приехать на Урал.

«Может, прямо в Куршавель?» – пошутил он. А она всерьез за родину обиделась, сказала, что папа говорит, в Куршавель ездят только богатые снобы, которым деньги девать некуда. «По моим наблюдениям, в России отдыхать дороже, – возразил он. – Трехдневная путевка в Коробицыно обошлась мне, как двухнедельный тур в Египет». – «Да, – невесело согласилась Катя. – Когда я была маленькая, мы почти каждые выходные ездили кататься, а теперь горы приватизировали».

Его умилило это «когда я была маленькая».

«Если не настоящие горы, то склоны в твоем распоряжении, – великодушно сообщил он. – И не забудь, ты обещала дать мне несколько уроков».

Она всерьез принялась обучать его. Объясняла, как расслабить колени, правильно переносить центр тяжести при поворотах. Поначалу у Антона не получалось притормаживать, и каждый небольшой спуск завершался падением. Проследив сверху за очередным кульбитом, она скатывалась вслед за ним, он поднимался и урок продолжался.

«Тебе, наверное, надоело, – протестовал Антон, – скатись хоть раз до конца». – «Сегодня ты поучишься, а завтра вместе будем кататься», – не отставала Катя.

И правда, на следующий день он уже мог одолеть весь длинный спуск, а до этого…

Был веселый обед, а затем Катя опять потащила Антона на склон, продолжить учение, пока светло. Когда добрели до домика, у него ныла каждая мышца, каждая косточка, а она смеялась, называла его слабаком, отправила под горячий душ, а после обещала массаж. Она утверждала, что отлично его делает, ходила на курсы, и даже подрабатывала немного, пока в колледже училась.

После горячей воды боль в мышцах немного отпустила, и он, обернувшись ниже пояса полотенцем, улегся на кровать, ожидая, пока Катя выйдет из душа. Она появилась в белом гостиничном халате, с влажными волосами, и, деловито порывшись в своей сумке, вытащила на свет божий масло для загара. «Сойдет» – заявила она, а Антон расхохотался: «Мне никогда не делали массаж с женским маслом для загара». – «Все когда-то происходит впервые», – глубокомысленно заметила Катя и тоже засмеялась.

Он расслабился, пока она нежно поглаживала его спину, разгоняя масло. «Впервые, – думал он, – можно считать то, что произойдет сегодня между нами, будет впервые. Потому что прошлый раз не считается». В том, что это произойдет, он не сомневался, и был уверен, что не только он, но и Катя этого хочет. И когда, надо заметить, вполне прилично, она размяла ему спину и приказала повернуться, он, не дав ей наполнить ладошку маслом, взял и поцеловал. Вначале одну скользкую ароматную руку, затем другую, а потом потянул ее к себе. Она не противилась.

Ее смущение и абсолютная неопытность стали неожиданностью для Антона, обычно имевшего дела с женщинами, способными проявить инициативу. Его это устраивало, партнерше виднее, каким способом получить удовольствие, а уж он свое по любому получит. Он понял, что с Катей придется проявить терпение и положиться на интуицию. Терпеть было трудновато, зато интуиция не подвела. «Ты очень красивая, – шептал он, отводя стеснительные руки, невольно пытающиеся прикрыть наготу, – ты пахнешь, как свежее весеннее утро», – покрывал он поцелуями ее подрагивающий живот, подбираясь к застывшей в напряжении девственной груди. «Мой гель для душа называется «Утро», – прошептала она. «Так вот в чем дело», – улыбнулся он и закрыл ей рот губами.

– А мне говорили, что в первый раз оргазма не бывает, что это только потом приходит, – прошептала она, когда обессиленный Антон замер на ней.

В первый? Значит, никакие не месячные? Он приподнялся, заглядывая ей в лицо, пытаясь понять: неужели, правда? Улыбка на лице девушки показалась ему новой, всезнающей, женской.

– А как же этот, твой, гнусный обольститель? – к свалившейся на него ответственности он оказался не готов.

– Костик? У нас с ним не было ничего. Негде. У меня – родители. У него, как он говорил – бабушка. Ну, целовались несколько раз, в кафе он меня приглашал, а потом предложил вместе в Египет поехать. Конечно, я глупая, я ведь даже не была в него влюблена. Теперь я понимаю, что этим нельзя без любви заниматься, ничего хорошего не получится. С ним бы у меня точно не получилось.

Антон до этого момента был уверен, что прекрасно можно обходиться одним сексом, а любовь – настоящая – понятие скорее духовное, платоническое. По его собственным воспоминаниям выходило, что он продолжал любить, когда секса никакого уже и в помине не было. Но отчего-то только что произошедшее между ним и Катей он не мог назвать привычным словом «секс». Так что это было? Девочка практически призналась в любви. Чем он может ей ответить? Лгать не хотелось, и он вместо ответа нежно поцеловал краешек распухших губ.

Затем были еще два солнечных дня и две упоительных ночи. Он изучил ее тело до последней родинки и складочки. Боясь испугать чрезмерным напором, был нежен и нетороплив, наградой ему служили сладостные вскрики, которых он добивался своими ласками. Они казались ему вовсе непохожими на то, что он слышал прежде, с другими. Случалось, что партнерши, желая показать темперамент, начинали стонать, едва он касался их. Он был уверен, что они притворяются, пытаются походить на порноактрисс. Катя молчала, зато, когда он замечал, что она еле сдерживает стоны, то тоже мог ослабить удила и пуститься вскачь, подгоняя ее и свое удовольствие. Даже у более опытных партнерш он настолько ясно не улавливал нужный момент.

Вы созданы друг для друга, – одобрительно подсказывал внутренний голос, поменявший гнев на милость. Похоже, это так, – говорил сам себе Антон, любуясь спящей Катей в их последнее утро на лыжном курорте. За окном было по ночному темно, его разбудил собственный утренний часовой. В начале седьмого он поднял голову, готовый ринуться в бой. Антон подул Кате на лоб – именно так, осторожно, он всегда будил ее. Вздернутый носик сморщился, не открывая глаз, она пробормотала:

– Что, уже уезжать?

– Нет, малыш, уезжаем мы после завтрака, а до него еще куча времени.

– Так зачем ты меня будишь? – поинтересовалась она, предчувствуя ответ и открывая любопытные глаза.

– У меня сил нет на тебя смотреть, – признался он.

– Так не смотри, – с долей лукавства посоветовала Катя.

– Не могу. Мне хочется смотреть на тебя, хочется тебя гладить, целовать…

– Тогда смотри, и гладь, и целуй! – и юная бесстыдница откинула одеяло, доверяя ему во владение бронзовое тело.

Три контрастных, нетронутых солнцем треугольника очень возбуждали его, особенно нижний, но уделять ему слишком большое внимание было рано, и он лишь взлохматил шелк кудрей и устремился выше, к двум одинаковым холмикам, симметрично украшенным замершими в предвкушении ласки бурыми горошинами.

– Следы от твоего купальника выглядят соблазнительнее самого дорогого кружевного белья, – озвучил он свои мысли.

– А тебе нравится кружевное белье?

То, что он заметил на ней, кружев имело немного.

– Нет, уже нет, – искренне ответил он, обхватывая губами левую горошину.

Нежные ладошки на его плечах замерли, но он был слишком увлечен, чтобы заметить это, а тем более догадаться, о чем она думает.

«Кружевное белье! Со скольких он снимал его? Он взрослый, опытный и, как это называется – искушенный? Наверняка у него было много женщин, не могло не быть. И для кого-то он заказал этот двухместный домик, купил дорогущий розовый комбинезон. Возможно, он только что поссорился со своей возлюбленной. Я уеду, а он с ней помирится. Ирка говорила, мужики долго без женщины не могут. Похоже, я для него лишь замена. Потому что он ни разу не сказал, что любит меня. Он много ласковых слов находит, а о любви ни разу не сказал. И я не буду говорить, а то подумает, что навязываюсь – хотя хочется, ох как хочется сказать, насколько сильно я люблю его».

Покинув грудь, Антон добрался, наконец, до губ, отгоняя ее невеселые мысли.

Оставшиеся четыре каникулярных дня они ездили по городу и окрестностям, Катя хотела посмотреть как можно больше. Про себя Антон отметил, что будь ему девятнадцать, или двадцать пять или даже двадцать восемь, он бы ее из постели не выпустил. Конечно, силенок и сейчас хватает. Просто, будь он моложе – наплевал бы на ее желания и потакал своим. Молодость эгоистична.

Хотя с ней он и сам чувствовал себя молодым. Не только в постели, но и когда они, взявшись за руки, гуляли по парку в Пушкине, когда, посмеиваясь, что не был тут лет двадцать – тоже мне, ленинградец! – он водил ее по залам Эрмитажа. Когда катал по нарядному, не по-будничному свободному центру, и там, где ей казалось интересно, они искали парковку, выходили, и он рассказывал ей, что знал, гордясь родным городом, и стыдясь, что знает не так уж много.

Она делилась с ним своими не слишком богатыми, в основном детскими воспоминаниями, и он удивлялся, что детство у нее было совсем непохожим на его, и немудрено, ведь она родилась, когда он был уже студентом. Он рассказывал о своем, с летними лагерями, пионерскими отрядами и даже комсомолом в школе.

– Ты хоть знаешь, как расшифровывается комсомол?

– Коммунистическая советская… – Катя запнулась.

– Коммунистический союз молодежи!

«Славка прав, стар я для нее. Мы слишком разные. Не может быть будущего без общего прошлого. Или может?.. Вон сколько стариков из телевизора на молоденьких женятся. А раньше, «при царизме», это вообще было в порядке вещей. Муж как опекун, защитник. Способен я защитить ее? Да. Мне хочется заботиться о ней, выполнять ее желания? Конечно. Я уже с удовольствием их выполняю. Вот, в музей сподобился выбраться – кто бы мог подумать!»

И все-таки он сомневался, медлил, отодвигал разговор об общем будущем на потом.

Будто сговорившись, они оба не упоминали о ее скором отъезде.

Катя думала, что Ирка на ее месте так бы себя не вела. Уж она бы нашла способ намекнуть, что уезжать не хочется. Да она бы прямо так и сказала: «Я не хочу уезжать. Я тебя люблю и хочу остаться с тобой». Но дожив до девятнадцати лет, Катя не научилась быть настырной. Ирка уверяла, что любовь – это как раз то, чего стоит добиваться, за что стоит бороться. А мама говорила, что девушка должна быть скромной, не навязываться ни в коем случае. Нет, мама не зануда. Только Кате теперь кажется, мама больше знает жизнь, чем Ирка. Вот Ирка, не без зависти, конечно, советовала: «Поезжай с Костиком, когда еще тебе бесплатная поездка на заграничный курорт обломится! А что спать с ним придется, так пора уже, не девочка». А мама наоборот, предостерегала, и права оказалась. С Костиком. Интересно, что бы она сказала об Антоне?

Отъезд Кати приходился на первый рабочий день, и в этот день Антону обязательно надо было быть на работе. Его небольшая фирма, занимающаяся аутсорсинговым компьютерным сервисом и установкой программного обеспечения, заключала договор об обслуживании с солидной компанией. Предстояло не только подписание договора, но и прикидка объемов работы. Возможно, потребуется искать помощников его восьми сотрудникам, брать в штат или студентов нанимать по совместительству.

– Наши обычные заказчики, – объяснял Кате Антон за ужином накануне, – это небольшие фирмы, которым не по карману держать собственного сисадмина. А тут в нашем бизнес-центре размещается новая контора, огромная, целый этаж занимает. Семьдесят компьютеров. И они решили сократить ребят, которые раньше их систему поддерживали, и нанять нас, уж коли мы по соседству. В принципе, правильно. Ведь когда техника в порядке, сисадмины сидят себе, дурака валяют, в потолок плюют.

– Наверное, это очень интересно, все в компьютерах понимать! – уважительно заметила Катя.

– А деньги в банке считать – не интересно? – рассмеялся он.

– Я их в глаза не вижу. Я ведь не кассир. Кредитный отдел. Работа с физическими лицами. Тарифные планы. Посоветовать, документы правильно оформить, распечатать. Вот и вся моя работа.

– Ваши банковские кредиты – чистое жульничество!

– Нет, что ты, теперь это уже нормальный бизнес! Скрытых платежей нет. Процентные ставки снижаются. Вот раньше, говорят…

– Мне и говорить не надо, что раньше было. Я и сам могу рассказать! – перебил ее внезапно раскипятившийся Антон. – Лет семь-восемь назад надумал я купить диван – тот, что в гостиной. Двадцать две тысячи стоил. Бизнеса своего у меня еще не было, работал на дядю, решил взять кредит. Взял, плачу, как положено, в срок. Один раз всего пропустил – просто замотался, забыл. Через месяц следующий платеж сделал и задолженность погасил. Вскоре закрыл кредит, и думать о нем забыл. И вдруг через два года приходит мне бумаженция: вы должны за просрочку платежа шесть тысяч. Шесть! А платеж был девятьсот рублей! И объяснение с цифрами: штрафные, пени, еще какие-то проценты на проценты. Что это, если не жульничество?

– Антош, не кипятись. Тебе надо было внимательнее договор читать. Наверняка про штрафные санкции там было написано.

– Написано… – проворчал Антон, – аптечным шрифтом на птичьем языке. Вы нарочно так договоры пишете, чтоб ни слова не понять.

– Я ничего не пишу, – обиделась Катя. – Я объясняю непонятливым, что в договоре написано. Чтобы, когда платеж пропустят, не удивлялись, что пени наросли!

– Выдаивание денег из населения – вот что такое ваши кредиты! – со злостью заявил Антон, отодвинул пустую тарелку и поднялся из-за стола.

Вспомнив о драконовских санкциях надувшего его банка, Антон позабыл, о чем собирался сказать Кате этим вечером. И ночью не сказал, и утром, отложив на последний прощальный ужин главное, что хотел сообщить: он вскоре за ней приедет. Познакомится с ее родителями, попросит ее руки, чтобы все как положено. Кстати, и маму можно позвать. Ей до Перми намного ближе, чем до Питера.

Он выехал с работы чуть позже, чем предполагал, и застрял на середине моста, лицезрея оттуда замершие красные огоньки стоп-сигналов по обеим сторонам набережной и впереди, по проспекту, на который сливался поток автомобилей. Хуже не придумаешь. Ни объехать, ни свернуть! Антон выругался во весь голос, подозревая, что в салонах соседних, прочно вставших машин, водители произносят примерно те же слова. Буду ездить на метро, твердил он себе каждый раз, оказываясь в подобной ситуации, и все равно каждое утро садился в машину.

Сегодня пробка была особенно некстати. Он надеялся вернуться примерно в шесть, тогда бы у них с Катей оставалось еще целых два часа до выезда в аэропорт. Сейчас пять минут восьмого, но если пробка рассосется, он будет дома к восьми, и все-таки успеет сказать ей: «Выходи за меня замуж». Он уже твердо знал, что на самом деле этого хочет.

Антон не верил в любовь с первого взгляда – как можно влюбиться в того, кого не знаешь? После двадцати пяти он вообще не очень верил в любовь. Остерегаясь привычки, привязанности, довольствовался недолгими связями. В ту, которую до недавнего времени почитал единственной своей любовью, он влюбился отнюдь не с первого взгляда. Они познакомились на курсах английского и полгода по три раза в неделю виделись на занятиях. Конечно, Антон отметил ее женственную хрупкость, умение постоянно выглядеть на все сто, она нравилась ему внешне, но и только. И даже когда очнулся после выпускного банкета в ее постели, он еще не был влюблен, не знал что полюбит, не подозревал, что память о нескольких месяцах с ней на годы останется в сердце саднящей занозой неслучившегося счастья. Его последующий опыт лишь доказывал, что первое впечатление бывает обманчивым. Нежность может обернуться навязчивостью, забавная наивность – глупостью, рассудительность – бессердечием.