Глава 9
Воскресенья

Я прошел первый свой жизненный экзамен там, на площадке, не уступив Леньке, не струсил и не убежал. Думаю, и в драку бы полез, не посмотрев, что он намного старше и что главарь местной шайки, что я в будущем и делал частенько, стоило кому-то меня затронуть. Я получил свою роль в этом царстве одиноких не по своей воле, брошенных жизнью детей.

Наступило воскресенье и, выйдя на площадку, увидел, как меня поманил пальцем Гусь. Когда воспитатель отлучился на перекур, я ускользнул к другим баракам, где меня уже поджидали все остальные.

– Все в сборе? – спросил Ленька, осматривая нас. – Вроде все. Ну, пошли.

И мы начали пробираться небольшими перебежками от стены одного барака к стене другого, пригибаясь у небольших окон, чтобы нас не заметили. Я среди них самый маленький был, еле поспевал, но держался рядом, не отставая. При слове «шухер» от Косого все молниеносно залезали под барак, который стоял на больших деревянных опорах. Это у меня получалось лучше всех.

– Крысенок, молодцом! – проговорил Ленька, когда мы прошли почти все бараки.

– Я Савва, – поправил его я, громко и четко проговаривая буквы своего имени. Прозвище «крысенок» мне совсем не нравилось.

– Савёнок, не бузи. Ты действительно уже не как все, но и кто здесь старшой, не забывай, – сказал главарь, отвесив мне несильную затрещину.

В драку я тогда не полез, потому что, во-первых, он назвал меня кличкой, которая мне с первого раза понравилась и походила от моего имени, а, во-вторых, уж очень хотелось попасть за колючую проволоку, на свободу, а это могло произойти, только если я смирюсь и подчинюсь Леньке.

Все, что нужно преодолеть, – это колючую проволоку, и ты свободен.

Последний барак был отведен под хозяйственные нужды, по выходным дням из прачечной с самого раннего утра вывешивали стирку. Большое количество рядов натянутой проволоки, на которой развевались простыни, полотенца и наша форма. Простыни развевались на ветру, словно большие паруса галер. Я всегда был фантазером и сразу же представил себя пиратом, который на своем корабле движется на абордаж. Старшие ребята, забыв о своем возрасте и конспирации, гоняли со мной сквозь простыни. Мы уже были на хорошем удалении от основных корпусов, на самом заднем дворе колонии, поэтому нас никто не видел и не слышал. В другое воскресенье я представил себя шпионом, который должен пройти так, чтобы меня не коснулась ни одна простынь, иначе проиграл. И снова старшие подхватили мою игру. Моя детская фантазия безгранично выдавала все новые и новые идеи.

В момент игр детство проходит одинаково весело у всех детей. Они, наверное, от природы наделены качеством легко забывать на какое-то время беды и горе, воспринимая их по-другому. Все плохое, что нас окружало, находилось где-то там, за линией горизонта. Где-то там моя мама. Ко мне она приезжала совсем не часто, примерно раз в месяц, и эти дни я ждал с нетерпением и отпускать ее не хотел, когда приходило время снова расставаться. Но на следующий день я уже снова несся с другими ребятами по территории колонии, играя в лапту или казаков-разбойников. И ни у одного из нас в эти мгновения не было грусти в глазах. Они светились радостью.

В первое мое свободное воскресенье, набегавшись в «парусах», мы вышли к месту, которое было скрыто от глаз охранников, стоящих на въезде в колонию, совсем с другой стороны. А благодаря все тем же рядам стирки совсем не было видно, что мы делали на заднем дворе. Увидев через колючую проволоку бескрайние поля, я от радости аж начал топтаться на месте в предвкушении приключения.

– Постой, Савёнок, не торопись, сейчас выпустим тебя на свободу, – и снова я получил одобрительный дружеский подзатыльник от Леньки. Потирая затылок, смотрел, что нужно делать.

– Рогатки, – скомандовал Ленька. Ему протянули две рогатки, это оружие имелось у большинства. Как видишь, что у кого-то спадают штаны, знай, резинка пошла на рогатку. Только вот стрелять из нее не совсем удобно, держа свои штаны одной рукой. Но после смены белья каждый мечтал, что ему попадется комплект, где в штанах будет заветная резинка.

– Палка, – главарю протянули прочную длинную палку. Он привязал к ней с каждого конца по рогатке. Этим изобретением и раздвигали натянутую колючую проволоку и беспроблемно, а главное – оперативно пролезали. Если перерезать проволоку, то лаз заметят охранники, обходящие вечерами периметр. Когда все были уже на другой стороне, рогатину обязательно с собой забирали, и по дороге в роще прятали под кустом, после же вернуться нужно тем же способом.

– Айда на базар! – Ленька побежал по склону, а мы гурьбой за ним, вдыхая запах свободы всей грудью. Ветер свистел у меня в ушах, я, кажется, не бежал, а кубарем скатывался с каждого последующего пригорка, несколько раз теряя по дороге ботинки на несколько размеров больше, чем моя нога.

Село и базар находились совсем не далеко от колонии. Завидев небольшие домики, мы перешли на шаг. Проходя селом, наш главарь здоровался со многими, многие его приветствовали в ответ. Он был здесь словно свой. Я любопытно смотрел по сторонам, крутя головой.

– Не крутись, щас тебе все расскажу, что нужно делать. Косой и Савёнок со мной, остальные здесь, как обычно, все осмотрите, – Ленька повел нас на базар, а остальные разбежались по селу.

– Значит, так, – Ленька начал меня учить, когда мы стояли на базаре, немного поодаль от рядов. Косой изучающе всех осматривал и приветливо улыбался. – Ест тот, кто работает. А в банде тот остается, кто докажет свою преданность и добудет еду. Все усёк?

Я кивнул, хотя все мое существо сопротивлялось природе неправильного. Но в животе заурчало, и я подчинился приказу Леньки идти и доказать, что я достоин быть в банде. Экзамен простой – украсть колбасу, и мои руки как раз подходили для этого: они были намного меньше, чем у всех остальных. Набеги банды на колбасу были частыми, поэтому торговец для безопасности соорудил витрину, где со стороны покупателя только стекло и небольшие щели. Люди видели весь выбор его колбас, а он спокойно мог их обслуживать, не боясь, что шантрапа, вроде нас, стянет у него еще пару колечек заветной колбасы.

Я подошел к витрине. Столько колбасы в жизни своей еще не видел. Мне казалось, колбаса говорила со мной, ее аромат щекотал мой нос, казалось, я ее уже ел, просто нюхая. Покупателей было много, и меня совсем не было видно. Руки у меня, в неполные пять лет, действительно были худые и могли попасть к заветной колбасе, но ведь обратно нужно было руку не пустую сквозь тонкую щель вытянуть, а с толстенной колбасой. Этого, видимо, главарь, не блиставший умом, не учел. Когда стоял у прилавка, я это сразу понял и хотел было вернуться к Леньке и Косому, но, обернувшись, увидел кулак. Ленька – главарь, его приказы не обсуждаются, а я новенький, да еще и самый маленький по возрасту среди них, поэтому перечить не стал.

Я стоял, застыв перед стеклом, от моего дыхания оно запотевало. Стоял и дышал на стекло я очень долго. Продавец, заметив меня, даже предлагал несколько раз небольшие кусочки аппетитнейшей колбасы, несмотря на то, что у него были свои счеты с подкидышами и рванью, как он нас называл. Но мой возраст, худоба и весь мой внешний вид, видимо, вызвал у него жалость. От угощения отказался, лишь помотав головой, боясь, что следивший за мной главарь накажет за то, что свое брюхо набил, а об остальных не подумал.

Потом, не раз бегая в село, я заметил, что равнодушных женщин, проходящих мимо меня, обычно нет. Виной тому, наверное, были мои глаза. Женщины присаживались передо мной, долго и пристально в них смотря, говорили: «Какие же они голубые!» А потом обычно следовал вопрос: «А где твоя мама, малыш?» После этого вопроса я удирал: поди, заберут еще к себе. Некоторые так и предлагали. Но у меня уже есть мама, она далеко, и я редко ее вижу, но она у меня одна, и никакая там тетка ее не заменит.

И потом, жизнь в банде не такая уж и плохая оказалась поначалу. Я понял, что такое свобода, о которой говорили все, кто покидал колонию в выходные. Если бы еще воровать не заставляли и не мотивировали постоянно затрещинами – вообще красота. Я же теперь в банде, куда хочу – хожу, что хочу – делаю, ну почти. В селе я видел детей, и им постоянно что-то кричали родители, в основном это было: «Туда не ходи, сделай то, сделай это», – и тоже давали затрещины. Себя я чувствовал более свободным: Ленька не мамка мне, ему и перечил позже, и убегал, не делая то, что приказывал главарь. Правда, потом получал, но к этому привык понемногу. Демонстрируя свое превосходство перед местными детьми, мы обычно гордо шли улицами села, важно пошаркивая ногами, руки в карманы, в зубах тростинка, а они, в своих дворах помогая по хозяйству, с завистью на нас смотрели. Конечно, задирали их, но в драку сильную не лезли, ограничиваясь перебранкой. Ленька понимал, что городовой наши вылазки может прекратить, начни мы сильно докучать местным селянам. Городовой, видя нас, понимал, что мы сбегаем из колонии, но не старался нас поймать. Во-первых, попробуй, излови нас: мы словно мыши, быстрые и юркие, а во-вторых, жалел нас, наверное. Хлопот ему доставляли немного. Кроме мелкой кражи еды ничем не промышляли. Кошельки не трогали, деньги нас не интересовали. Что хотели поесть – изощрялись и так заполучить, без денег. А за воровство кошелька городовой сразу бы среагировал, и больше мы бы не смогли появляться там. А так мы сосуществовали на базаре в выходные дни в своей цепи питания: беспризорники – торговцы – городовой.

Внутри что-то скулило как щенок, только когда я видел, как женщина ласково обнимала своего ребенка, трепала по волосам или нежно целовала в щеку. Перед глазами сразу же всплывало лицо матери, в ушах звучал ее нежный голос и то, как она меня треплет по голове, а я смеюсь в ответ. После этого я убегал, и меня уже до вечера никто не видел: не мог я после этих воспоминаний идти воровать. Я эти мысли пытался отогнать, телячьи нежности не для мужчин, но слезы подступали, и чтобы этого никто не увидел в банде, я исчезал.

Итак, вернемся к моему дебюту. Витрина уже наполовину запотела, а я стою и неотрывно смотрю и гипнотизирую кольцо колбасы словно кобру, чтобы она каким-то образом сама выползла через щель.

– Чего тебе, малой? Немой, что ли? – продавец снова водит колбасой у меня перед носом, предлагая взять кусочек и называя совсем не как Леньку и Косого. Завидев их в толпе, тут же закричал. – Я сейчас городового покличу! А ну, пошли отсюда, голодранцы!

Я обернуться даже боюсь, посмотреть на Леньку, может все-таки можно взять кусочек из рук продавца. От ее запаха рот наполнился слюной, живот своим урчанием заглушал мысли. Голос Леньки стучал в висках: «Не сделаешь этого – это твоя последняя вылазка на базар!» Я решился, рука потянулась к заветной колбасе сквозь щель, я обернулся на своих, показав видом, что не струсил: попробуйте только не взять снова на базар или вечером не дать дополнительную пайку хлеба из общака. Но как только моя рука, свободно пролезшая в щель витрины, ухватилась за колбасу, а выбрал я почему-то самую большую, продавец посмотрел на меня. У меня слезы из глаз не по моей воле сразу же брызнули, но колбасу держу, не отпускаю. Продавец глядит на меня своими сердитыми глазами, ничего не говорит, лишь усы шевелятся оттого, что он покусывает губы. Такой наглости он просто не ожидал. А я плачу, но колбасу не отпускаю. Ведь ничего сложного – отпусти колбасу и беги, пока торговец выйдет из-за прилавка, твой след уже простынет. Но тело не слушалось, все оцепенело, колбасу так сжал, что аж рука посинела. Мои соглядатаи сразу дали стрекача, а я так и остался стоять пленником колбасы. Озлобленный торговец, наверное, сильно поколотил бы меня, но я так горько плакал и совсем не оттого, как они все, взрослые, подумали, не от голода, а от стыда. Позже чувство стыда притупилось и не показывалось, но в тот самый первый момент вид у меня был, наверное, уж очень жалостливый. Вокруг меня все столпились, и продавец свой приговор не осуществил, и даже за ухо не дернул. Пока он обходил прилавок, меня обступили другие люди, которые говорили:

– Он же просто сильно голоден! Не плачь, малой!

Одна из жалостливых женщин в красивом платье сунула мне в руки бумажный пакет и шепнула на ухо:

«Беги!», а сама в слезах побежала прочь. «Ей-то чего плакать?» – думал я, пробегая село. Красиво одета, деньги на колбасу есть, что еще нужно? Ее пакет я взял, мои сторожа все равно убежали и не видели, что же было дальше, и некому подтвердить, что не украл.

– Да, поймали, но пока все вокруг меня стояли, я стащил у зеваки пакет и убежал, – рассказывал я свою выдуманную историю всем, когда встретил.

Вот и врать научился потихоньку. Я размышлял: если это необходимо для выживания, можно немного и рассказать небылиц, приукрасить то, что было на самом деле.

А есть хотелось все время. «Наверное, все потому, что я расту быстро», – тогда думал я.

В пакете оказалось небольшое колечко колбасы, хватило всем по кусочку. Мне, за то, что не струсил, Ленька отломил самый большой кусок, ну и, конечно, одобрительный подзатыльник. А то, что я рыдал, как девчонка, со спины им видно не было. Главарь согласился со мной, что так уже колбасу не стянем, да и щель, куда я руку просовывал, торговец закрыл фанерой.

Вернувшись в колонию и проучившись еще неделю, я понял, что у меня кроме моих глаз, за которые мне просто так дали колбасу, есть еще один, до этого неизвестный, талант. Я очень мелодично пел. Преподаватель похвалил на уроке и задал выучить песню. Слова и мотив ее были очень жалостливые, в сочетании с моим тоненьким голоском получалось недурно. «То, что нужно!» – подумал я. Этим и воспользуюсь в следующий раз на базаре. Испытания таланта прошли более чем успешно. Я принес полную пазуху фруктов и несколько кусочков колбасы.

– Я в тебе не сомневался, малой! – Ленька отвесил сначала легкую затрещину, после обнял по-братски за плечи.

Преподаватель по пению удивлялся: только задает песню выучить, а я уже следующую прошу.

– Это мой самый лучший ученик! – говорил он воспитателям нашей группы, которые периодически интересовались у учителей нашими успехами по разным предметам. Если бы они видели меня на базаре…