И… их (лягушат) становится всё больше и больше, они даже «падают» с потолка…

– Мы разбогателись! – кричит Маша. – У нас много лягушонков! В отеле Маша становится мамой. Моей.

– Ты мой золотой ребёнок, – Маша чистит меня своей зубной щёткой. – Я покрываю тебя золотым кремом. А я твоя золотая мама, – себя Маша тоже щёткой почистила.

Пока я душ принимала, Маша перевоплотилась в принцессу – с короной, с колечком, волшебной палочкой. Осмотрела себя в зеркале, сказала:

– Вот теперь я красавица.

Мы спустились в ресторан ужинать. Я взяла нам с Машей жареную форель. Не успела оглянуться, в моей тарелке нет хвоста.

– Ой, Маша, а хвост где?

Маша на ротик показывает: съела и не знает, хорошо это или плохо?

Мне смешно. Оказывается, не только я, но и Маша тоже всё в рыбке подъедает, плавники, хвост, глаза… Зубки форельи разглядывала, тоже съесть хотела, но… ха-ха!

Потом она совершила ежевечерний обход. Всем доброго вечера пожелала, побеседовала с каждым величественно.

Она у нас в отеле единственный ребёнок, и все, немцы и турки, её обществом наслаждаются. Одной бабушке Маша подарила корону. Бабушка до слёз растрогалась. Но брать не хотела.

– Das ist Geschenk, – сказала Маша. – Darf man nicht nein sagen^[23].

Бабушка потом хотела тайком вернуть мне корону, я засмеялась: подарки назад не берём.

Маша приплясывает от радости, что мы поедем в древнегреческий город на скалах, где живут черепахи.

Мы туда насилу въехали, такой серпантин… припарковались, и Маша, раскинув ручки, закружилась:

– Ура, ура, я научусь лазать по скалам!

Мы влезли. По всем правилам лазательного искусства. Обошли руины, черепах не нашли. Маша меня успокоила:

– Ничего, Нануся, черепах я видела в зоопарке. А где храм?

Вон он! Но там ни одной колонны. Только остов храма. Устроили на нём пикник. Маша поедала йогурты, любовалась ромашками, ковыль её «щекотил». Нашли крокусы, фиалки и гвоздики.

В декабре! Спустились, ставя ножки не параллельно, а перпендикулярно тропинке.

По дороге домой Маша, пока не заснула, разглядывала книжку про Анатолию, нашла скульптуру Николауса и долго о чём-то думала.

– Не понимаю, – сказала. – Детей много. Как же Николаус ко всем приходит?

– Да, как?

– Ты не знаешь?

– Не знаю.

– И не представляешь?

– Нет. А ты?

– Гномы что ли ему помогают?

– Вполне может быть.

Маша поразмышляла.

– Николаусы ходят не только к детям, – сообщила. – Гномы им не помогают.

– А я думала, помогают, он – один, а гномов – много.

– Не помогают, их, Николаусов, много, они на цыпочках ходят.

Мы сдали машину, сели в тенёчке чаю попить. Маша разговорились с турчанкой-бабушкой. Бабуля, как и многие здесь, говорила по-немецки. Предложила Маше:

– Bleib hier mit mir. Oma und Opa kommen wieder in Frühling^[24].

Маша перевела глаза на меня:

– Она шутит.

Я кивнула, и Маша меня обняла, расцеловала разноцветными поцелуями:

– Это голубой, как небо! Это розовый, как заря! Это синий, как море! Это зелёный, как травушка-муравушка! – И всё говорила, как сильно она меня любит. До радуги!

– И я тебя, детонька, сильно-сильно люблю, до неба.

– До солнышка!

– До солнышка и до самых звёздочек.

– А я тебя до луны!

После ужина мы свалились без задних ног.

Вторую ночь Маша к нам забирается. Прошлой ночью я проснулась, понять не могу, где я, тут вроде Кришан, а тут? Проснулась окончательно – это тут Маша лежит. Я её погладила, подождала, когда она заснёт, перенесла в её кроватку.

А сегодня хотела перенести, она же заснула, так нет, мгновенно проснулась, издала протестующий звук, соскочила со своей кроватки и нырнула к нам.

– Маш, – говорю ей утром, – нам тесно втроём.

– Я не буду мешать, обещаю, буду спать с краюшку, потому что с вами так хорошо, тепло, тёплым боком.

Что за день! Солнце! Как нам повезло! Мы шлёпали по волнам, плескались, купались, кувыркались, спортом занимались – прямо на пляже поставлены спортивные снаряды для всех.

Я впала в перманентное состояние счастья!

Маша «варила» суп из песка, «пекла» блины – без устали замешивала «тесто» в ведёрке, раскатывала его на столе и уговаривала нас съесть ещё один блин. И ещё. Мы так насытились, что и пошевелиться больше не могли. Маша занялась своим поросёнком, кормила его, купала, качала в гамаке, обнимала, ласкала:

– Ах ты мой миленький, славненький, прелесть!

Ждём Николауса. (Нашего, ведь их много). Маша почистила кроссовки Кришана и свои башмачки да ещё и пинетки (Кришан на ярмарке для поросёнка купил) поставила, чтобы Николаус мнооооого сладостей положил…

Маша заснула, улыбаясь. И смеялась во сне.

Утром она пробралась к подаркам. И была поражена:

– Николаус, как дед Мороз, подарки принёс, а не только сладости!

– Что ты говоришь!

– Да, смотри! Жёлтенький единорог! Как моя жёлтая лошадь!

– И правда!

– Как же Николаус узнал, что мне этот жёлтенький единорог вчера в магазине сильно-сильно понравился? Нануся, это ты сказала ему?

– Нет, я не говорила!

– А как тогда?

– Ну… он такой вездесущий.

– «Везде»… какой? Не понимаю.

– Всеведущий. Всевидящий.

– А, понимаю! Николаусы ночью были везде. Мы спали, их не видели. Они живут на высокой горе. Там дверь.

– Дверь в самой горе?

– Да. И окошки. Поэтому Николаусы всё видят.

Картина постепенно проясняется. Завораживающая картина. Сверкающая белоснежная гора, в ней разной формы окошки, жёлтые, нет, разноцветные, радужные. Дверь открывается, Николаусы разлетаются. На санках с оленями. Там ещё олени живут. И разные звери. Какие? Лошади и единороги. Наплывает воспоминание. Мы с Машей пришли на рождественскую ярмарку, покатались на всех каруселях, на поезде. Вдруг снег пошёл. Нет, не настоящий, из какой-то машинки вылетали «снежные» хлопья. Сквозь них проступила карета. С кучером на облучке. Конь в яблоках фыркнул. Настоящий! А не из папье-маше.

Кучер пригласил нас садиться.

Мы забрались в карету.

Поехали.

Притихшая Маша завороженно следила за кучером, за крупом коня, переводила глазёнки на карету, колёса, кожаную обивку сидений, мы бесшумно катили по улочкам…

Сказочный сюжет для рисунка.

И снова солнце! Просто невероятно! Как повезло с погодой! Весь день были на пляже, купались. Вода – лазоревая, прозрачная, тёплая.

– Я плыву! – радовалась Маша. – Я научилась плавать!

В отель возвращались по берегу, смотрели, как солнце садится.

– Но как же, – поражалась Маша, – если оно растаивает в море, то завтра…

– Оно снова взойдёт. Оно не тает, оно просто закатывается за горизонт.

– Я знаю, я смотрела фильм по телевизору, там тоже говорили: горизонт.

Хорошая память у Маши. Всё запоминает, что видит и слышит. Узнаёт «в лицо» на фотографиях храм Аполлона в Сиде, амфитеатр. К Гераклу и к Зевсу относится как к родным, обожает маленького проказника Гермеса:

– Нануся, смотри, я кто? Я лечу!

– Крылатый конёк?

– Нет, смотри, у меня сандалики. На них крылышки. Значит, я кто?

– Гермес?

– Да! Когда он был маленький!

И понеслась.

Эти ножки в сандаликах…

Дочка написала:

«Дорогие наши! Поздравляем и вас с Николаусом! Надо же, как здорово, купались! А здесь +4… Я простыла, плашмя лежу».

Маша выбрала красивую открытку и попросила написать родителям:

– Я желаю вам прекрасного дня для лежания и выздоровления и красивого дня для работы.

Вот это да! Снова купались!! Весь день провели на пляже, весь день играли с дочкой хозяина пляжа, её зовут Dolunay, хозяин объяснил, что оно означает: «Полная луна». Чем мы только ни занимались! И печенье пекли, и единорога купали, и каналы прокладывали, пили чай, благодарили:

– Чок тешекир эдерим!

Девочка хохотала, не понимала, что мы говорим. А мы, кроме «большое спасибо», ничего по-турецки не знали. Объяснялись с ней руками-ногами и отлично находили общий язык.

Когда из громкоговорителей на мечети понёсся протяжный призыв к молитве, Маша сказала:

– Это Аллах поёт.

Девочка повторила:

– Allah.

– Нет, Маша, это мулла возносит молитву Аллаху.

– Да-да, я забыла, они… я забыла, кто…

– Мусульмане.

– Да, у них Аллах, а у нас Бог.

Девочки умчались, а вечером Маша спросила:

– А знаешь, почему сегодня хорошая погода?

– Почему?

– Я утром вышла на балкон и попросила Аллаха, Бога и Зевса, чтобы он все тучки разогнал.

Ах вот почему!..

Мы проголодались, и Маша стала раздумывать, что на ужин возьмёт:

– Я залюбила каламари!

– Ой, и я! Я тоже люблю кальмаров.

– И деда! Djeda! Isst du gern Calamari?

– Tintenfisch? Natürlich. Ich mag alles, was meine liebe Frau und meine liebe Puppi mögen^[25].

Маша удивилась:

– Деда – твой муж?

– Да, а я его жена. Твой папа – муж мамы, а мама – его жена.

– А мой муж где?

– Ты ещё маленькая. Вырастешь, и будет у тебя муж.

– Но жить я буду с мамой. Потому что я её люблю.

– Ты соскучилась по мамочке?

– Да, соскучилась. И по папе.

– Я тоже соскучилась. Через два дня увидимся!

Слава богу, ничего не случилось, не приключилось, не, не, не, привезём Машу отдохнувшую, загоревшую, здоровую.

– Почему мы должны уезжать… – Маша меня обняла и заплакала.

– Отпуск заканчивается. Зато скоро маму увидим! И папу! Они тоже по нам соскучились!

– Хочу с тобой…

– Я никуда не денусь, Маш, приезжать буду. А в детском садике как тебя ждут! У вас будет рождественский утренник!

Утешала Машу, заговаривала, радость вселяла – в будущее, грусть гасила – по прошедшему. Сказку про какое-то существо рассказывала:

– Жил-был зайчонок. Он хотел подружиться с лисёнком. Пошёл друга искать. А навстречу ему… какое-то существо.

Маша радостно затаилась.

– Я знаю, я знаю, закричал зайчонок, ты – лисёнок! Ха-ха-ха, засмеялось существо. У лисёнка – шёрстка, а у меня – иголки!

– Это ёжик, ёжик! – обрадовалась Маша.

– Верно! Пошли зайчонок и ёжик дальше по лесу, идут, идут, а навстречу им… какое-то существо.

Дочка написала:

«Здесь солнечно, +4. А у вас? У меня странная температура, вечером 37,2, а днём 35».

Я забеспокоилась:

«Это нехорошая температура, детка, бронхитная. Надо что-то делать. А мы опять купались. Маша сказала: соскучилась по мамочке. И по папе тоже».

«Ах ты господи, дитёнышек маленький. Мы тоже соскучились. Как вам хорошо, так тепло! Бронхитная, говоришь? А врачиха ничего не сказала. Тогда пойду завтра к «ухо-горло-носу». Приятного вечера! Целуем».

На пляже мы снова что-то «пекли».

– Проходите, гости дорогие, – зазывала Маша, – угощайтесь, вот вам торт и кусочек вина.

Рисовали, читали. Маша сочиняла стихи, искала рифму:

– Колено-полено!

Разглядывала мою кофточку:

– Это сабля!

– Где?

– Вот!

– А! Это цапля.

– Я и говорю: сапля.

– Цапля.

– Цабля.

Перед сном – и это одна из тех картин, которые остаются в памяти – Маша баюкала своего поросёнка-ребёнка и пела ему колыбельную:

– Спи, а-а-а, спи, мой миленький, спи, славненький, а-а-а…

Я пошла умываться.

– Баба На-а-а-а-а-а!

– Что, Машенька?

– Не хочу домой… – Маша заплакала. – Не хочу завтра домой…

Я легла рядом, погладила спинку, провела по Машиным крошечным позвонкам, по лопаточкам, ладошки поцеловала. Как же так получилось? Мне кажется, ни мои братья, ни дочка так меня не любили, как Маша. И не то чтобы мне грустно – я же Машу учу не грустить, что прощаемся, а радоваться, что снова увидимся, – но и, конечно, не весело. Я целую Машины щёчки, носик, глазки, губёшки и думаю, какая же я счастливая.