Как-то летом она меня, по-моему, подговорила на бунт. Отомстила по-своему. Незадолго до сна и до того, как домашние кончили обедать, я потихоньку удрала ко входу на двор. Там был такой коридор, заросший малинником, в конце ворота и калитка, больше ничего. И бузинное дерево – из него получались дудки для стрельбы бузиновыми же зеленоватыми цветами или желто-красными, ядовитыми на вид плодиками. Джунгли на четыре с половиной сотки. Я почему-то думала – меня вообще не найдут, так и проживу. Ну конечно, из сарая, где была летняя кухня, керосинки там, яма в земляном полу вместо ледника, моим родичам было видно всё: и как я вцепилась в калитку, и как все мимо проходящие жители здоровались со мной и Ритой. Потом я еще удивлялась, отчего меня никто не заругал. Тут, наверное, дедусь помог. Вот он был как книги – в самом главном не менялся. Каков на той старинной фотографии, где он с красавицей мамой и пышнокосой сестрой, таков и сейчас – только лет в шестнадцать очки прибавились, в сорок – аккуратная лысинка.

Ну, укладывать меня, чтобы отбыть каторгу, больше не пробовал никто.

И жуткие сны мало-помалу смягчились, прекратились, сменившись вялотекущими кошмарами. Термин – это называется термин – очень кстати отыскался в словаре по школьной психологии.

Лет пяти-шести девочка успокаивается и начинает принимать жизнь такой, как она есть. Правда, с чего-то правый глаз косит сильнее обычного – и когда знакомый врач догадывается попросить шестилетнюю Танюшку поглядеть на действительность каждым глазиком попеременно и по отдельности, обнаруживается, что девочка наполовину слепа. Ну, почти наполовину… Небольшая близорукость, еле заметная глухота.

Странное устройство тела.

Ей необходимо почти постоянно двигаться взад-вперед – на качелях, чего боится и не допускает бабушка, в гамаке, круглый год, даже зимой, подвешенном на двух столбах для бельевой веревки. На крыльце и верхотуре чердачной лестницы, держась обеими руками за ограждение площадки. Сидя на кушетке. Бабушка утверждает, что оттого преждевременно разовьётся половое чувство, и гоняет девочку с места на место. На самом деле это с самой бабушкой может случиться истерический припадок – от одного вида раскачивающегося маятника старинных часов: поэтому в доме не держат никаких «тик-таков» помимо пружинного будильника. С Танюшкой не происходит по видимости ничего плохого: даже наоборот. Сочинения в школе будут писаться по новоизобретённому методу прекрасно: мысль концентрируется, становится прозрачной и тяжкой, будто хрустальное стекло.

Странный, будто инопланетный, выговор.

Труднейшее «Р» выговаривается с первого же раза, а твердое «Л» остаётся искажённым до конца жизни: плохой слух не даёт возможности скорректировать произношение. То же самое происходит и со всеми прочими согласными – взрослые вежливо именуют это «акцентом», мальчишки дразнятся шепелявой уродкой.

Странные занятия.

В середине января наряжать отслужившую свой срок и выставленную на двор ёлку в разноцветные ледяные игрушки, которые так хорошо умеет делать дед: подкрашивает воду в формочках для песка и вмораживает туда петельку из ниток.

В ясные дни февраля восседать посреди двора на сплоченных из горбыля щитах – соседка, та самая, со свиньями и еще с коровой, которую то и дело запускает во двор через калитку, проела домашним все печёнки. Оттого домашними решено заменить штакетник сплошным забором: хоть матом ругаться перестанет, едва завидя ребенка. Воображать себя мореплавателем, открывателем обеих Индий и Австралии в придачу.

В марте, когда солнце колесом играет в небе, а снег оплывает и течёт, пробивать ломиком и железной лопатой каналы для спуска воды, с бульком капающей из-под сосулек. Воды сладкой и невероятно чистой, которая длинным винтом крутится в узких канавках, унося сделанные из корья и щепок лодки. Как лоцман весны.

В апреле – граблями чистить двор от сухого листа, травы и мусора, что набился в бывшую клумбу с астрами – взрослые опорожняют туда ведро с помоями и кожурой. Потом отец поджигает костёр, и сладкий весенний дым плывёт над чистой, еще не одетой в новую шкуру землей, забивается в ноздри и волосы.

Странные вопросы.

В мае, по дороге из поликлиники домой – выверенный ритм шагов, позволяющий как следует думать, слегка отсутствующий взгляд – Танюшка внезапно спрашивает маму, успешную студентку пединститута: «Зачем мы все живём?» Малость ошалевшая родительница отвечает впопыхах: «Ну не кончать же нам самоубийством, если уж на свет родились».

Июнь, созревание зелёного цвета. Я не двигаюсь, но нам с Ритой кажется, что площадка чердачной лестницы, с двух сторон огороженная перильцами, плывёт в тёплом томном воздухе надо всем моим миром. Потому что когда я здесь и слегка раскачиваю верхнюю часть тела, взявшись обеими руками за поручни, земля принадлежит мне, я останавливаю ее на вдохе и делаю живой и видимой, когда выдыхаю вместе с воздухом. Только нельзя, чтобы кто-нибудь из взрослых подглядел: им никак не приходит в голову, что всё вокруг живет как лампочка в море переменного тока – потухая и загораясь. Про лампочку сказал дедусь: когда показывал мне самодельные диафильмы на бумажной ленте. Весь фокус в том, что ленту надо каким-то хитрым образом приложить к рыжему абажуру, а это получается только у него одного, потому что он знает про переменство и постоянство электричества и всего… ой, надо говорить переменчивость, наверное? А еще он рисует подвижные фигурки прямо на остатках отрывного календаря – такой пачечке, крепко замкнутой в железную скобку.

А вот мои корабельные сосны – они в каком ритме живут? Два огромных дерева, они словно сошли с репродукции Шишкина? Когда меня выпускают на улицу, я первым делом бегу к ним, касаюсь ствола одной, ствола другой сосны руками, будто хочу соединить. А потом сажусь ровно посередине – играть с травой в колоски. Это называется «петушок или курочка» – смотря как удастся собрать семена со стебля ведя по нему снизу вверх: плоской метелкой или хохолком. Хохолок, петушок почетнее, но у меня постоянно выходит курица. Мокрая…

Мокрый луг, на котором ребятишки, мои уличные приятели, пробуют перевернуться через голову. У меня никак не выходит, но это потому, что я знаю: если перекинешься ловко и правильно, попадешь в совсем другой мир. Такой, где будет всё как здесь, но по-настоящему отмытое от грязи. Но мне такого не дано, а другие и вовсе не пробуют и не умеют… Вращаются в одном и том же.

Тысяча девятьсот пятьдесят третий год. Смерть великого вождя народов.

Тогда меня два раза в неделю возили к ото-ларин-гологу в дом рядом с Красной Площадью, такой большущий и в виде вытянутого кольца, спринцовкой дули в уши, отчего становилось неприятно, и кололи в попу витамином алоэ, чтобы поправить слух. Отчего-то день похорон я помню как сплошное путешествие по крышам в сторону Красной Площади, а слуховая поликлиника, конечно, не работала. Не понимаю – этого ведь не могло случиться с такой дошколяшкой?

В пятьдесят четвертом году поезд с паровозом впервые везёт семейство на Кавказ, по дороге девочка не отлипает от окна – так чудесно бьёт в лицо ветер с привкусом угля и дыма. Только через туннели проезжаешь – сразу надо захлопывать откидную створку, чтобы не дышать чистой копотью. Еда дешёвая и вкусная: бабушка впервые покупает на станции варёную курицу, одну на всех. Танюшке достаётся верхняя часть окорочка. Отец шутит по-украински: «Прокляты нижки повыше колинца». В поговорке должно быть наоборот, пониже коленца – оттого, что кура грязь разгребала, первому Адаму глаза застила, но это ведь шутка. Девочка убеждается, что дорога куда лучше ее окончания, хотя Чёрное море – это чудо. Здесь так легко выучиться плавать, хотя до этого она чуть не утонула, во всяком случае – едва не нахлебалась воды по ноздри: хотела на четвереньках доползти до папы, что стоял в воде по пояс и с кем-то разговаривал. Сюрприз сделать. Ну, подхватили ее, конечно, подняли из волны, что перевернула навзничь. Зато стала вовсе без страха и с той поры плавала в море как пробка. Куда и как угодно – отдыхать можно на спине, только знай следи, чтобы тебя шибко не сносило в сторону от берега. И быть очень спокойной.

А в следующем за августом сентябре – школа.

Коричневые платьица и белые фартучки с оборками на плечах. Серые штаны и гимнастерки с ремнем китовой кожи и гербовые фуражки. Чёрные с бежевым парты, липкие от свежей краски, – на сидении каждой расстелена газета, чтобы не выпачкаться. Крышки хлопают всякий раз, как встаёшь. Перед первым уроком – линейка, и Татьяна инстинктивно сторонится прикосновений чужого локтя: вторжение в личную сферу. Но учительница, Зинаида Ивановна, – очень красивая: чёрные кудри, круглые карие глаза. Когда девочка пытается передать свои чувства родителям, на язык приходит одно слово: «благоговение».

Через полгода от благоговения остаются сплошные ошмётки. Первая ссора: когда «вид скворешника сбоку» Татьяна изображает прямыми линиями, а учительница настаивает на том, чтобы отразить изгиб на месте просверленной дырки. Потом девочке не прощают ни одной кляксы, на которые так скора перьевая ручка, умокнутая в чернильницу с фиолетовыми мухами; ни одного разрыва между буквами – сказывается привычка к «печатному» письму; и ни одного рационального решения по арифметике. Да и читает она вслух прямо-таки позорно, спотыкаясь на каждом слоге: язык никак не поспевает за глазом, который в две секунды ухватывает всю набранную крупным шрифтом страницу.

Тихая пикировка продолжается ровно три года, перемежаясь иными занятиями. Физкультурный зал – туда постоянно наносит пряные ароматы из туалета на семь очков (кабинка для учителей отдельная, с дверцей и куда чище). В глубине дырок копошатся червяки – Мишка, сосед по парте, называет их опарышами и говорит, что Татьяна Мудрая с ее надетым на нос велосипедом на них похожа. Учитель рисования во втором классе – зануда и педант, но насчет прямой перспективы и трёх проекций соображает туго, а именно в этом Мудрая на коне: природный ущерб компенсируется щедрым пространственным воображением. Вот перья у воробья может нарисовать широкой частью вперед, но все равно получает «отлично»: чтобы сдать учителю нарисованное за урочные сорок пять минут, надо подняться с места, к которому ученица будто прикипела. И когда она кладет своего храброго воробышка на стол и возвращается, весь класс и сам получатель видят сзади на форме зловещее желтоватое пятно, а на сиденье – такую же лужицу: в прошлый урок, которые вела та самая Зинаида, третьеклассницу не пустили в туалет.