– А. Понимаешь, мои последние желания все уже поисполнялись. Когда тебя целый год подряд носят прямо в горсти и впивают все слова, что слетают с твоих нежных губок, только и хочешь под конец, чтобы меня-оставили-наконец-в-покое!

Эта Маргарита неожиданно повышает тон.

– Потому вы и согласились на моё требование?

Она усмехнулась.

– Нет. Простой расчёт: если тебя вынут из мягких домашних тапочек и в тот же миг выставят на высоком помосте, это будет чистое потрясение моих основ. Им этого не нужно.

– Кому?

– Да моим рутенцам.

– Вы так их любите?

– Ну, мальчик, надо же кого-то любить.

– Хельмут.

– Гита. Коротко и легко запоминается.

– Гита. Вы можете рассказать мне, что дарили вам ваши соплеменники?

– Если это не досужее любопытство. На последнее нет времени.

– По какой причине вы указали на меня, сэниа Гита, помните?

– Поняла тебя. Сердце, значит, требует? Ну что ж. Я захотела одиночества. Роскошного одиночества. Огромный отель… то есть дворец… Нет, просто дом с огромным парком. Нет, скорей даже небольшой замок посреди полудикого леса. Лиловая глициния по всему фасаду. Черешчатые дубы, серебристые клены, медные буки, растущие в глубокой тени, чтоб проявилась их темно-багряная окраска. Золотистые ясени. Цветущие липы с их невероятным медовым запахом – всю жизнь именно о таком мечтала. В парке целая свора веселых собак – эти были не мои, я же понимала, что надолго меня не хватит. Верховые прогулки на смирных лошадках, с блестящей свитой. А внутри дома – библиотека и камин для холодных вечеров. Изысканная еда. Музыка и рукоделия. И умные собеседники, которые являются по первому зову. Эти вот, кого вы с дедом видели, и многие еще. Я, конечно, прекрасно знала, что все они – мои сторожа, но могла выбрать и приблизить к себе любого. И отослать тоже.

– Королева.

– Госпожа Крови, – ты ведь слышал.

– Это верно?

– Что – верно? Знаешь, Хельмут, я ведь урожденная скондка, меня в Рутен муж привез. Он четко верил, что его милая земля как-то особенно проклята из-за своего личного Каина. А кровь только кровью и смывается. Я ведь была его на двадцать два года младше… Светоч мудрости. Стена неприступная. Источник нежности – мне вечно в жажде быть… Знаешь, как это сладко – когда тебя любит поистине зрелый мужчина! Сладко – покуда он не состарится. Или пока его не убьют в нелепой карманной войнушке. В маленькой, но очень гордой стране Ичкер.

Я такую не знал, но на всякий случай глубокомысленно кивнул.

– Вот почему вы согласились?

– Да нет. Напрочь отравить мне существование даже такой штукой, как смерть близких, невозможно. Похожие кладбища ведь внутри любого из нас. Да и, кстати, понурое сердце в жертву не годится.

– Не понимаю тогда, что могло вас подвигнуть.

– Хельмут, исповедовать меня будут завтра. Непосредственно перед тем, как станут вешать на меня всех своих козлов отпущения, и часа за два до теснейшего общения с тобой.

Я почувствовал себя так, будто заглянул в тайное тайных храма. Или как тогда, когда мой лучший школьный друг Ханкен-Конопушка ни с того ни с сего вдал мне кулаком под дых. И, я так думаю, Гита прочла все сии чувства на моей симпатичной открытой физиономии.

– Юноша, не стоит принимать меня так уж всерьёз, – рассмеялась она. – Хотя ты упорно лезешь не в свои дела, да еще и в дела секретные, – понять тебя можно. Вот что. Я тебе выдаю всякие рутенские тайности, исполняю любые твои беззакония, но баш на баш. Я одно – и ты одно. По рукам?

– По рукам, – ответил я как мог беспечно и протянул свою шершавую ладонь. Она легонько хлопнула по ней кончиками пальцев.

– Давай я отвечу на твое первое. Что могло подвигнуть… Знаешь, никто из нас вперед других не высовывается. Все знают, как это происходит. К тебе подходят, когда ты остаешься одна, и вежливо предлагают, причем даже не расписывают, как и что. Не обижаются, если ты отвечаешь отказом. Но отказов мало, потому что наши персоны просчитываются заранее и все наши обстоятельства учитываются наперёд. Вот так попросту. Скучно, да?

– Теперь что, моя очередь?

– Если хочешь. Можно и подкопить вопросы.

– Говорите сейчас.

– Хельмут. Эти мои компатриоты то ли не знают, то ли нарочно не говорят. Мне как на плаху придется ложиться – низко или высоко? Ничком или навзничь? Волосы подстригать – видишь, какие длинные, – или так оставить?

Честно говоря, я остолбенел. Но мигом оправился. Черт, это же вообще было моей прямой обязанностью – предупредить и подготовить!

– Я ведь плахи не видел, – ответил я как мог спокойнее. – Мне дадут проверить только завтра. Ее и вообще вполне может не быть – это для топора и мясницкой работы, а мечу она нередко и помешать может. Лицом кверху – это вообще делают в наказание. Косу можно вмиг отрезать, только если ее держать или закрепить на особом кольце, вам будет куда как надежнее.

– Ну да, чтобы не дёрнулась по нечаянности в последний момент, – кивнула она. – Сама того боюсь.

– А высота – нам с Торригалем всё равно.

– Это хорошо, – протянула она. – Знаешь, в наших краях женщин иногда к стулу привязывали, так это, как я понимаю, куда труднее исполнить как следует.

В моей земле – тоже, но об этом я не стал рассказывать. Ни к чему. Равно как и то, что если уж мы кладем под меч деревяшку, то на ней приходится не столько рубить, сколько резать.

– Если вы еще о чем-то таком хотите спросить, это не в зачёт, – сказал я вместо этого.

– Спросить – нет, попросить – да. Хельмут, я не хочу, чтобы ты выполнял работу своего подручного. Это же Ритуал Ритуалов. На колени я сама опущусь, если надо. Поправить позу – тоже пусть не ты. И не Лойто, очень тебя прошу. Там своих работников двое, ещё в ногах у тебя запутаются… Да, мои ноги связывать вроде как не понадобится. А руки… Мне захочется ухватиться за что-то – ну, вроде поручня на кресле зубодера. Это можно? Посмотри там, когда станешь проверять. И глаза – может, просто зажмуриться?

– Там выберете. Но куда надёжней сделать по традиции.

– И самое главное. Подходя, четко ставь ногу. Татя в нощи я не хочу.

– Так приходит не одна смерть, но и Бог, сэниа.

– Да, только ты – не Он. И не она.

На этом пафосном месте в дверцу гулко постучал дед.

– Эй, Габи, там Лойто с рынка много чего утащил. Что твоя болезная дама будет кушать?

Гита переглянулась со мной и произнесла с каким-то внезапным озорством:

– Это что, тот самый налог – каждый палач имеет право бесплатно взять у торговок всё, что в руках унесет? Надеюсь, у парня руки длинные и загребущие.

– Оттого его и бьют часто, – улыбнулся я.

– Угу. За превышение полномочий и нахальство контрибуции, – подхватила она. – Так что заказываем? Сыр есть – такой, чтобы с него вода капала? Брынза или горный…

– Козий, – доложился дед. – Вовсе сухой.

– Так это же самое то. А хватит на всех, чтоб не обидно было?

– Тебе хватит, сэниа. С травой, с хлебом?

– И порезать ломтики тонко, но тупой стороной ножа, чтобы складочками и моршинками пошло. Попробуйте, самый смак выйдет.

– Я тогда пошёл, – ответил я. – Тоже поужинаю.

Только вот кусок мне в горло никак не пролезал. Кое-как уговорив себя поесть и дождавшись, пока наш паренек принесет из камеры Гиты порожнюю посуду, я снова туда вернулся.

На сей раз корпии уже видно не было. Горели еще две свечи, толстые, поставленные в широкие блюдца с водой во избежание пожара.

– Не могу все-таки понять, – продолжил я сходу, – отчего вы так спокойны. И так мало боитесь.

– Это договорной вопрос? – ответила она мне навстречу.

– Пусть так.

– Учтём. Так вот, Хельмут. Веселое бесстрашие – самая священная моя ценность помимо моей же крови. Если бы я была, скажем, мучительно больна – это бы цену заметно сбило. Если бы хотела обнять Белую Госпожу как невесту… ну, как жениха – уничтожило бы вообще. Именно мое стойкое веселие духа испытывали всякими поблажками: как высоко я их заценю, так сказать. Чем более храбра женщина, чем меньше ей нужно от жизни – тем больше гарантий, что древнее проклятие будет снято навсегда. Вот какие в игре ставки. Понимаешь? А больше мне ответить тебе нечем.

– Это как объяснить, почему у тебя волос русый, а не белокурый. Верно?

– Именно, – Гита кивнула. – Доволен? Исчерпала я твое любопытство?

– Да.

– А теперь сам подставляйся. Как случилось, что знаменитый Готлиб из Бергена пропал без вести?

Снова она вышибла из-под моих башмаков табуретку.

– Отец…

– Говори. Выдать вас всех я, по всей видимости, не успею.

– После того, как погибли те солдаты и Горм, батюшка стал… ну, известен. Знаменит своей искренностью и прямотой. И таковым зван в хорошие семьи. Знаете, что такое фама?

– В Рутене сие называют «мода на человека».

– Там… была одна молодая вдова. Привечала по-всякому, возила с собой переодетым на новогодние маскарады. Знаете, на таких сборищах принято распускаться.

– Пускаться во все тяжкие. Карнавализация а-ля Бахтин…

– Что?

– Чушь и чепуха. И что – их разоблачили по закону жанра?

– Однажды сорвали с него маску и сделали вид, что вдовушка была им обманута.

– Дали ему в зубы дворянство – чтоб ее вконец не опозорить.

– Но не родовое, а пожизненное и ненаследуемое.

– А она в те поры была брюхата.

– Мною…

– Прости, мальчик, я поняла. Он-то сам жив остался?

– Лет пять назад вроде был жив.

Гита обхватила плечи руками, будто озябла.

– Так. Что хотела – то и получила. Выкладывай, что там тебя в прикупе.

Я знал, о чем следует ее попросить. Но не мог.

– Хельмут, слух у меня очень хороший, особенно на Филовы сплетни.

Она встала.

– Да, вот еще какая у меня будет просьба. Я у себя привыкла каждый день мыться, а завтра будет совершенно не до того. Устроишь?

Я еле кивнул и пулей выскочил за дверь.

Хотя выставка особого инструментария у нас давно была не при деле, ради нашего удобства она соседствовала с отменно устроенной баней. Дело не только в том, что люди предполагали с первого раза: по старинной традиции, присяжной палач на твёрдом жалованье смотрел не только за публичными девками, но и за двумя выгребными цистернами, куда стекались поганые воды из города и вообще со всей округи.

Ну, я кликнул нашего парня и велел разжечь самые большие масляные лампы, растопить печку, набрать воды на весь дубовый чан, который был ему по шею, и согреть, натащить побольше мягких чистых тряпок и постелить поверх теплой мраморной лежанки, которая была хитроумно соединена с печью, а кроме того – как ни на то сладить со ржавым замком, врезанным в дверь, что соединяла обе каморы. И поскорей.

Пока он этак трудился, я со свечой в руке долго проверял «железки», «деревяшки» и «гибкую кожу». Искал кое-что хорошо позабытое.

Как доброму приятелю, кивнул макетам виселицы и стоячей дыбы в четверть натурального роста. Они нужны, чтобы точно рассчитать, как уронить человека, в единый миг сломав ему шею, и как ловчее вывернуть ему плечевые суставы, чтобы он если не лопату, так хотя бы ложку мог держать в руке, если выживет по приговору суда. На кошках и собаках мы, вопреки расхожему мнению, их не испытываем, единственный живой предмет, который побывал в хитроумных петлях и скобах, была моя рука.

Так. Распертая изнутри стальными лепестками кожаная груша для лона, сиречь капиструм. Если бы вдвое меньше, тогда ещё ничего. Когда-то мы обязаны были творить им осквернение на глазах у всего народа – если казнимая девица совершила нечто совсем уж гнусное. Это еще с тех времен памятка.

…Тонкие чаусские ножи из мягкого железа – о днище глиняной чашки вмиг наточишь. Дед говорил – снимать кожу.

Промежуточная дверь подается с застарелым скрипом.

– Мейстер, у меня готово для сэнии Марджан.

– Тогда приглашай.

О замках и засовах на ее двери мы дружно позабыли.

Когда я заглянул в жарко натопленную камору, Гита стояла уже без платья, обернутая по самые плечи странного вида пушистым полотнищем в ярких цветах. Поверх толстых носков – патены, деревянные скамеечки для ходьбы по мокрому. И – странно, только теперь заметил на шее некий шероховатый как бы желудь на витой шелковой цепочке.

– Идите в воду и отмокайте, сэниа, – кивнул я, стоя на пороге. – Да подольше. Я глядеть не буду.

…Плоские мешочки с травами. Им в подвале, собственно, не место, но травки свежие, летнего сбора, едва успели завялиться. Кружка вроде пивной, высокая, с откидной крышкой на петлях.

Нет, нож тоже нельзя, стыдно. Это тебе не поросенка холостить. Тоже наше подсобное ремесло, кстати.

– Сэниа, вы как там?

– Как в аду. В зеве печи пламя мигает, пар клубами стоит, аж тело тает и косточки плавятся.

– Сердце не томит?

– Самую чуточку.

– Частит оно?

– Нисколько.

Костяное кольцо с хитрым узорцем: жемчужина и два вьющихся кругом нее дракона. Похоже на гарду ниппонского меча, такие привозят нам готцы, а им из-за края моря – вездесущие рутены. Эта штучка вроде тоже из Сипангу и тоже гарда, только, как объяснила мне одна из девок, не для узкого клинка, а для круглого жезла. Край какая-то стерва наточила – для своей личной надобности, я думаю. Отнял.

– А вода не остыла? Лойто попросите подлить.

– Да он стесняется. Я его вообще прогнала. Ничего, вокруг меня воды много. Не вся еще на пол выплеснулась.

Я на цыпочках подобрался к двери купальни, не глядя на женщину, и задвинул внутреннюю щеколду. То же проделал с дверью пытошной.

…Нет, кольцо нельзя. Вывернется не в ту сторону или вообще сорвется с места. Но рядом с ним…

Вот оно. Тоже с далеких островов и тоже у девки отнято. Страпон, или страппато. Тисненая кожаная броня на трех пахотных бычков – одного длинного, двух коротких. Ремни, чтобы укреплять эту гадость на талии и бедрах. Прорезы по всей длине тарана. И на самой середине сплошняком вживлены (иначе не скажешь) крошечные мутноватые алмазики с колючей гранью. Кому из гостей могло быть такое по нраву? Вопрос не ко мне, а скорей к готской же Супреме, что обожает судить всякие извращения.

– Теперь выбирайтесь из воды, сэниа Гита.

Я слегка поддержал ее – лесенка, чтобы входить в воду и выходить из нее, крутовата. Почти что на руки принял. Усадил на каменную скамью.

– Сэниа, – облизнул губы. – Меня тут нет вообще. Ладно? Такой вам сон снится.

Развернул пелёнку и не обинуясь вложил пальцы в отверстие. Ну да, прямой пергамен, который от воды только слегка набух, но не стал намного мягче.

– Вот, – кинул ей горячую тряпицу, что дожидалась своего часа в самом низу лежанки. – Сожмите крепче, чтобы не остыть. Я сейчас.

С лихорадочной быстротой разделся в углу и напялил на себя сбрую. Подошел и раздвинул своими бедрами ее бедра, откинув в сторону ветошь. Крепко уперся руками в стенку.

– Глаза прикройте. Сейчас будет боль. Но не самая страшная, верите?

– Хельмут, – ответила она тихо, – я собиралась уйти, не познав ни одного из проклятий нашей праматери. Ни первой брачной ночи, ни родов, ни даже тяжких регул… Нет ничего плохого в том… что на самом пороге… одна из тех бед меня таки настигла.

От первых же слов моя крайняя плоть восстала, и когда женщина договаривала последние, я уже с предельной осторожностью погрузился в тесное отверстие. Гита застонала сквозь стиснутые зубы, но я, как по наитию, запечатал этот стон поцелуем. Повел чуть дальше – и внезапно ударил со всей резкостью. Слегка повернул и тотчас вышел в струе тяжелой и темной крови.

– Всё, милая, – почти прошептал я. – Закрой там поплотнее, а то вся твоя священная влага вытечет.

Поспешно закрутил вокруг чресел тряпку, черпнул свежего кипятку из чистой посуды, что тоже стояла на огне, и пошел заваривать травяное питье. Прихватил и склянку с мазью.

– Вот, сэниа, держите, – втолкнул ей в руку «пивной бокал». Это отвар пастушьей сумки. Отменно кровь затворяет. Знаете?

– Сама чуточку ведьма.

– А раз ведьма, то мазью сами намажетесь, уж это я показывать не буду. Да!

Тут я сообразил, что в банной комнатке слишком жарко и опасно для раны, и поспешно объяснил Гите, что надо отсюда уходить. Но пока не в ее палату. Пока объяснял, загреб ее в охапку и понес.

– Вы ведь не побоитесь вида этих…

– Посмотрим.

Я опустил ее на одну из скамеек и накрыл сухим, а потом отошел к противоположной стене и отвернулся.

Всё-таки слышно, как она там возится. А скотский хомут рассадил мне всю промежность, и оттого я никак не могу успокоить свое мерзкое желание…

– Что, получше стало, сэниа?

– Да, Славно холодит, однако. Мята?

– Есть немного.

– Хельмут!

– Да, сэниа?

– У тебя есть на чем покататься, кроме как на шибенице и на растяжке?

Меня круто развернуло от стенки прямо к ней.

– Во дворе детские качели на дубовую ветку заброшены. Старые совсем.

– Неплохая мысль, но на двор мне пока не хочется, – Гита рассмеялась почти неслышно, но так… так, что я снова вспомнил те отцовы слова.

– Госпожа моя, в чем дело с вами?

То есть, не съехали ли вы часом с панталыку от переживаний.

– В том, что эту твою мазь потребно втереть в рану тем же оригинальным особом, каким рану нанесли. А у меня ноги в коленях подкашиваются и вокруг самого устья как заноз навтыкали.

Тут она встает, придерживаясь за стенку, – и направляется прямо ко мне. Молча подтягивает меня к одному из макетов и нажимает на плечи, сажая на основание. Продевает кисти рук в обе глухие петли дыбы.

– Блок твоей игрушки на стопоре?

– А?

– Думаю, что да. Берись обеими ручками за раму и держись вмертвую. Не шелохнись только, за-ради Бога.

«Командовать всецело буду я».

Теперь уже моя набедренная повязка летит на пол. И Гитино покрывало. Она встает передо мной, так же крепко, как и я, удерживаясь руками за петли, как я за косяки. Легко дотрагивается до моего бунташного приятеля своей порослью. И вдруг садится на него верхом – крайне бережно, едва касаясь, и от понимания, как ей снова больно несмотря на то, что главный вес приходится на руки, от ужаса и непоправимости того, что я вот-вот совершу, меня захлестывает волна абсолютно безрассудного наслаждения.

И мы тотчас размыкаем связь.

Чуть поостынув, я слышу Гитино:

– Хельмут, всё моё тряпье сожги во дворе. И беспременно чтобы земли не касалось. Там, конечно, не одна кровь, но всякое прочее. Проследишь?

Я кивнул, едва ли понимая ее слова. Мы оба еле дышали, однако отчего-то улыбались, как парочка заговорщиков.

– Знаешь, как нашу малую шуточку называют суны? «Тот, кто разбил ворота крепости тараном, остаётся в ней, чтобы владычествовать».

– Как длинно-то, сэниа. Теперь я с вами в расчете?

– Скорее опять задолжал. Да ты не бойся, жидовских процентов не потребую. Одевайся пока и мне позволь то же.

Она уходит, я поспешно натягиваю всё, что раньше сбросил. Открываю внутренний засов соседней двери, плотно запираю смежную.

В своей камере меня ждет сэниа Марджан: густо-синяя камиза и такие же шевровые башмачки.

– Я вас слушаю, высокая сэниа.

– Хельмут, я хочу увидеть твой Торригаль.