– Вот что, любители отходно-доходных промыслов. Мы вас вычислили и просчитали. Торгуете собой по всему Верту вы почище, чем Дочери Энунны. А теперь либо ты, Кьяртан, женишься и отдаёшь все нажитое тяжким неправедным трудом аббатству нашей Бельгарды – либо тебя будут судить за кражу высоких технологий и промышленный шпионаж в особо крупных размерах. Да и за то, что королевскую кровь попусту транжиришь, а она, кстати, является общим национальным достоянием. Сам понимаешь, насчет суда – не очень-то шутка. Прецеденты казни венценосцев имеются в достаточном количестве, что у нас, что в Рутене. Да тебя и тяжкий венец пока не защищает. Что до Бьёрна, то его, скорее всего, простят как несовершеннолетнего и отдадут на поруки родителям. То есть Тору и мне.

– Я не хотел торопиться, – пробормотал главный виновник. – Зигрид… ну, она не совсем бы вам подошла, по правде говоря. Незнатная вовсе.

– Кому это – нам? Бывшей укротительнице плотских недугов, отставной жрице любви и коварной ведьме? – отчеканила Эсти. – Не валяй дурака где попало, если не хочешь сам в том же дерьме изваляться. Родословие придумать… отыскать при желании – пара пустяков. Вот образованность не подделаешь и царственный характер не привьешь.

– Я думал, вам по нраву будет красивая… – промямлил он, чем с головой себя выдал. Вторично.

Потому что если кавалер не считает свою даму красивейшей из женщин, если он хоть немного да объективен…

Врёт он. И ясное дело, зачем, холостяк огнеупорный, девственник ненатуральный.

– Некрасивых среди нас нет, – мягким кошачьим голоском ответила Библис. – Как среди хороших самоцветов нет таких, чтобы не принимали в себя игру, будучи правильно поставлены ювелиром.

Последняя фраза навела нас на некую каверзную мысль. Чисто женскую.

Но об этом позже. Сначала приведем разговор великой и ужасной матери аббатисы с ее упрямой протеже.

Когда Зигги в очередной раз предъявили светлым очам досточтимой Бельгарды, она отчего-то оказалась не в своем обыкновенном рубище, но в очень даже пристойной блузе и длинной юбке. Крепкие башмаки на ней тоже имелись: очевидно, собралась надзирать за случкой призового жеребца и одной из дочек кобылы Хрустальные Глаза, а это такое волнительное занятие, что ноги тебе оттопчут в единый миг.

Аббатиса смерила ее длинную, нескладную фигуру одним взглядом и сказала:

– Свершилось. Короля вконец раскололи, и теперь он согласен пожертвовать ради твоего освобождения и вящего процветания нашего монастыря все нажитые человеко-машинным кровосмесительством капиталы. Те самые, кои он и сулил тебе. Не для того, надеюсь, чтобы увидеть ускользающий хвост ящерицы, которая юрко шмыгнула в кусты. Так что ты свободна… выйти за него замуж и стать нашей и моей повелительницей.

Зигрид не удержалась: ойкнула.

– Мать пресвятая! Я же…

– Знаю, лгунья ты бессовестная, – ответствовала Белла на редкость мягко и сердечно. – Посмеяться решили над моими сединами?

(Надо сказать – редкими, в отличие от основной массы белокурых волос, подстриженных плотной шапочкой. Ни того, ни другого здешний народ практически никогда не видел под тугой повязкой. Монашеский устав не позволял.)

Зигги с неким сокрушением произнесла:

– Я ведь… я только хотела остаться здесь навсегда.

– И когда эти… куры привозному архитектору строила?

Молчание.

– Вот что. В инокини не одних девственниц берут. Разные бывают монастыри. А тебе не грех и попробовать, что такое настоящий мужчина, если уж Всевышний сам к этому подталкивает. Что такое женщина, я тебе, увы, не могу ни показать, ни даже намекнуть. А это значит, что настанет день, когда ты будешь биться о стены своей любимой клетки.

– Клостера или брака? – приоткрыла наконец рот наша Зигрид.

– Да считай всё едино.

– Вы меня продали. Точно простую лаборанту.

– Именно. С большой прибылью, а может статься, и с убылью. Говорят, что король не склонен решать вопрос о бенефициях и делении на диоцезы в пользу матери нашей, нохрийской церкви. Ибо под ногами у него путается еще невесть сколько религий.

– Наверное, мне придется слушать теперь одного моего владыку.

– Я думаю, ушки у тебя чуткие, а норов покладистый. Так что ступай с миром, дитя мое, и отныне мойся каждый день с самым дорогим мылом и умащай свою плоть наилучшими ароматами. Благословляю.

Вот так мы постепенно и подтаскивали наших деток друг к другу, не щадя ни себя, ни их.

Когда мы до конца деморализовали и выпотрошили Кьяртана, а заодно и лукавца Бьярни, Эстрелья сказала сыну:

– Так как ты проявил себя как послушный мальчик, то заслужил награду. Негоже венчать короля с той, которой он ни разу не видел как следует.

– Да знаю я ее, – пробурчал король. – Как облупленную. Одного раза с лихвой достало.

– Никто не знает женщины до конца, пока она сама не захочет открыться, – философски произнесла Библис.

– И к тому же мы не ортодоксы какие-нибудь заскорузлые и замшелые, чтобы вслепую новобрачных потомков сводить, – заключила я. – Существуют всякие красивые обычаи: Разверзание Покровов, Счастливое Предзнаменование, Благоприятный Взгляд… Со времен достославного царя Ашоки. И какой ты сам царь, если обычаи с самого начала нарушаешь?

Как на фронте говорят, пустячки махнем не глядя, но главный товар покажем лицом, чтобы купца раззадорить.

К тому времени мой милый Торригаль уже спутешествовал на Елисейские Поля, договорился там с кое-каким даровитым народом и выправил всем им выездные визы, а также получил горячие уверения тамошнего начальства в том, что назад их примут с радостью – когда и буде они захотят.

Куафер по имени мсье Леонард, что с относительно недавних пор именовал себя визажистом, некогда прославился тем, что водрузил на голову одной знатной даме четырнадцатипушечный корвет со всей парусной оснасткой. К сожалению, во время Французского Переворота сия дама одномоментно лишилась и прически, и головы, что мать Бельгарда сочла прескверным предзнаменованием.

– К тому же, я думаю, подобное сооружение отвлечет взор жениха от неких выдающихся черт лица невесты. Лучше будет, если он их всё же заметит – несколько облагороженными.

– Тем более что эти бесцветные… гм… лохмы так просто не отпустишь, а по причине редкого оттенка и не надставишь, – согласился мсье. – К счастью, подросши, они сами собой завились на кончиках. Сделаем невесте прическу «паж», или «боб», как известной Амели, подчеркнем серый цвет глаз – от природы он холодноват, но именно это и привлекает. Уберем смуглоту – для этого довольно светлой пудры и нескольких линий более темной, чтобы подчеркнуть линию скул. И, разумеется, нос – это же, пардон, сущий молодой картофель, испеченный на солнце. Только поострее.

– Что, этот румпель подчеркнуть? – ужаснулась аббатиса.

– Напротив, сударыня. Я имею в виду, что он – моя основная забота, если уж нельзя его отре… Подвергнуть его небольшой пластической операции.

И в самом деле: искусно положенной пудры, сухой и жидкой, капли румян и локона, как бы случайно выпавшего из общей массы, было довольно для того, чтобы фас королевской невесты приобрел благообразие, а целеустремленный профиль – завершенность. Как говорится, минимум средств – максимум эффекта.

Пойдем теперь далее. Как известно, в монастыре запрещены зеркала – чтобы у его насельниц не возникало тщеславных помыслов. Но когда к своим трудам приступила одна из Великих Матерей «от кутюр», великолепная Аликс Гре, огромное стекло в рост человека таки пришлось установить, причем в самом главном святилище – зале для сбора всего франзонского капитула. Использовался этот зал редко, лишь когда Бельгарду одолевали финансовые или военные заботы общего порядка, к коим неизбежно должны быть привлечены епископы. Зал был оснащен также великолепным камином, обогревавшим лишь одну стену: вдоль по другим постоянно гуляли сквозняки. Хотя, с другой стороны, в разгар лета сие было даже кстати: мадам Аликс устроилась в апартаменте безвылазно, пуская к себе лишь подопытную Зигрид и поставщика особенных шелковых тканей, гибких и легких, ниток для скрупулезного ручного шитья и прочей галантерейной мелочи, включая еще добавочную пару зеркал – правого и левого вида. Повар появлялся на оккупированных мадам площадях куда реже.

Ма Аликс, мелкая, худенькая старушка с большим апломбом, завладела Зигрид окончательно. Бесконечные подгонки, драпировки, прищипывание складок, щелканье ножницами, скользкие полотнища редкостных цветов, что валялись под босыми ногами обеих женщин, лоскутная пыль создавали особого рода атмосферу душной женственности. Для того чтобы работать с живым манекеном, мадам приходилось вставать на низкий табурет.

– Это же форменная дылда, – жаловалась мадам. – Именно то, что вошло в моду незадолго до моего отбытия на Поля Блаженства. Рост мужчины, костяк подростка. И помните: никаких высоких каблуков. Жених тоже статный, говорите? Ну-ну…

– Ни груди, ни бедер, – продолжала мадам. – И хорошо: девственная красота на пороге расцвета. Будущий спутник не должен полагать, что невеста уже выносила и выкормила по крайней мере двойню. Воздержимся от прямых указаний и ограничимся намеками.

– Какие выразительные руки, – продолжала она свой монолог. – Пальцы длинные, пластичность невероятная. Отращивать ногти и не пытайся, милая. Холеность твои грабельки обретут года через два, не раньше. Напротив: обрежь когти покороче и подкрась телесным лаком. Да я и сама это сделаю. А чтобы придать всему этому аристократизм, рукав мы опустим до половины кисти. Всё внимание пальцам, поняла?

– Ноги всегда соответствуют рукам, но это подол скроет, только не бей ими уж очень-то. Жениха тоже. Был бы каблучок – показались бы миньятюрней, ну да ладно. Большому корпусу – большая и подставка.

В конце концов, госпожа сотворила целых три туалета.

Для первичного просмотра – жемчужно-серое платье с пелериной, дополненное коралловыми бусами (в цвет глаз и губ). Оно навевало мысли о Морском народе, чья кровь легла в основу Дома Хельмута и с тех пор питала его силу, и в то же время придавало облику невесты некую мерцающую загадочность. Туфли были серыми, кожаными, очень простого покроя.

Для совместных выходов за монастырские стены – ансамбль лазурного шелка: юбка, блузон и накидка, дополненные аквамариновым кулоном, оправленным в червонное золото. Золотистые шагреневые ботиночки. Всё, чтобы попасть в тон жениху, говорила мадам. Он ведь у вас рыжий?

И, как увенчание каторжного труда, – платье для самой свадьбы.

Было решено, что не стоит злоупотреблять ни классическим белым, ибо скондийские гости примут его за траур, ни древнеримским красным, напомнившим Аликс о христианских мучениках.

– Хотя это самый лучший цвет для блондинки, – комментировала великолепная старуха.

Символикой цвета она, по правде говоря, не владела нисколько – особенно вертской. Однако, выбрав для кружевного блио соломенный, почти желтый оттенок, свойственный лучшему ручному «валансьену», мадам попала в самую середку мишени. Ибо сей тон здесь отнюдь не означал измены, как в европейском Рутене, но символизировал солнце, скрытое за утренней дымкой.

Одежда невесты была двуслойной: тонкий шелковый батист служил чехлом, мельчайшие складки на нем создавали впечатление естественности. Само кружево совершенно такого же оттенка ниспадало вниз прямо и непреклонно, как струя замерзшего водопада, растекаясь по полу шлейфом. Древний силуэт одеяния, казалось, не позволял передвигаться, однако скрытые разрезы по боковым швам при нужде распахивали блио до самой талии, а его узкие рукава – до плеч. Застежки на подоле и запястьях были из редкостного белого янтаря – никакой показной роскоши невесте, хотя бы и царской, не полагалось. В том же стиле были выполнены и туфельки: кружевные и с небольшими янтарными пряжками. Пройти до алтаря хватит, как уверял башмачник.

Далее в игру вступил главный нос, или нюхач города Грасса мсьё Зюски́н Фрагонар.

– У мадемуазель… О! У сэньи Зигрид очаровательный запах, подаренный самой натурой. Нет, не сена, отнюдь. И не хлева, как можно так шутить над собою. Привядшей зелени, ночных фиалок и ненюфар, а под всем этим – легкая теплая нота кожи. Последнее – мужской стиль, но мад…сэнье это пойдет. Подчеркнет все природные дары. Я составлю вам ваш личный парфюм, красавица моя, и, уверяю вас, это будет сногсшибательно. Все кавалеры и дамы падут пред вами!

– Спасибки и очень спасибки, но вроде как лишнее. А на племенного быка по кличке Сэтон подействует, как вы думаете? Вот ведь скотина зверская: уйму монеты потратили, а ныне хоть ты его охолости.

– Маэстро, – вопросила мать Бельгарда, коя как раз случилась поблизости, – не имеется ли у вас еще и ароматических пастилок для жевания? Таких липких, знаете, чтобы ей хоть на свадьбе рот заклеили? Глядишь, за умную сойдет.

Вопросы эти относились, как вы понимаете, к разряду риторических.

Потому что не за горами был день показа. Точнее, нашему Кьяртану предъявили невесту уже на следующие сутки после завершения основных работ – дабы готовое изделие не успело испортиться.

Как был наряжен сам подневольный жених – не столь важно. Главное, что когда его завели в приемную аббатисы и поставили перед изящной, как плакучая ива, фигурой, задрапированной поверх своих кораллов и жемчугов в полупрозрачную вуаль, он опешил и даже несколько отступил назад. Бьярни же с ходу выпрыгнул из ножен и оборотился голым мальчишкой в шортиках и с каким-то длинным чехлом через плечо.

– Что ты стал-то, братец? Бери, коли уж куплено.

– Ты уверен, что я покупал именно это, побратим? – полушепотом спросил король. – Как бы наша досточтимая тетушка добавки не потребовала.

Однако тут покрывало откинулось напрочь, Зигрид усмехнулась и подала ему руку.

– Не хотите ли свежего лимонада, мой король?

– Лимоны вроде как не созрели, – ответил он. – Не сезон, однако. Или у вас в оранжереях это стало возможным?

– Да, когда судьба того пожелает. У нее на нас лимонов наготовлено в достатке, однако, даст Бог, и сахару найдем.

На том и порешили: искать сахар. Ровно через месяц, в первую ночь после свадьбы.

Однако жизнь, как водится, внесла свои коррективы.

Известно, что перед самым венцом обрученных разводят по разным углам, сколько до того они ни общались. Правило это не каноническое, только одно дело мирянин, а другое – сам король, фигура практически сакральная.

Так что хоть Кьяртана с его верной Белушей охраняли не весьма, но вот невесту держали в самом секретном месте клостера. В башенке бездействующей колокольни. Ибо венчание было решено провести тут же, в старинном кафедральном соборе аббатства, своей красотой превосходящем и столичные.

Тем не менее перед самой торжественной церемонией, какую могли придумать воспаленные мозги королевских подданных, в девичье оконце, что находилось в трех человеческих ростах от земли, отчетливо постучались. Зигрид подошла и глянула.

– Кьяр, тебе чего? Вечер, поздно уже. Да ты заходи, коли уж здесь.

– Не надо, я на выдвижной лестнице стою, там стакан из решетки наверху.

– А, это ж наша ремонтная. Пожертвование ба-нэсхин.

– Точно. Слушай, я придумал, как им всем под конец нос натянуть.

– Нет, правда?

– Я тебя сейчас украду и увозом женюсь. «Коли уж зонтика нет, лезь в пруд» называется.

– Слушай, а это дело. И придраться не сумеют – мы ведь по их пожеланиям окручены. Только как?

– Ты на каком этапе? Уже в платье сидишь?

– Лежу в платье и прическе, голова на таком жестком валике. То есть уже не лежу.

– А в макияж этот – макнули уже?

– Нет. Это завтра, между мантией и фатой. Первую мне еще не показали.

– Черт, вот зачем у меня старую королевскую одежку с горностайными хвостиками из гардероба вынули. А фата?

– Здесь.

– Самое главное после обручальных колечек. Давай.

Кьяртан смотал в клубок драгоценное творение мадам Аликс и сунул за воротник черной косухи.

– Полезай сюда. Там внизу Бьярни управляется.

Девушка перелезла через подоконник, завернув юбки наизнанку. Механизм чуток скрипнул и пополз к земле.

– Ох, добро хоть решетки посовестились на окна ставить. А дальше куда? – спросила невеста.

– Тут у меня Белуша ждёт в грядах черной смородины. Ворота не заперты – свадебных гостей принимают. Сами гости тащатся вялой струйкой, что нам тоже на руку. Сторожиха – наш человек. Морской. А потом… Фарсангах в пяти есть большой старинный храм. Там мой друг настоятелем. Прихожан у него немного, так что он будет только рад поработать.

– Подработать.

– Ну да. Ты как, исповедалась попу, что ещё дева? Потом некогда будет.

– Вчера. Вот только не уверена, что после Белуши ею останусь.

Кьяртан прыгнул в седло, заткнул кинжал за пояс, нацепил шлем.

– Садись мне за спину. Там сиденье эр… эргономичное, под любую задницу подстраивается. Платье подбери, а то на спицы намотает. Шлем твой – вот.

Белуша мягко рыкнула – сказывалась ее прирученность – и легко тронулась с места.

Байк плавно устремлялся через поля и леса, прорезая тьму янтарного цвета фарами. Наконец, Кьяртан затормозил у темного здания в готическом стиле и слез. Бьярни мигом перевернулся в мальчишку, причем одетого: на сей раз ножны у него белые, как мое платье, торопливо отметила Зигрид.

– Давай. Он ждет.

– А свидетели?

– Обещал доставить.

– А кольца?

– За кого ты меня принимаешь? Уже у него.

Говоря так между собой, они торопливо шли по каменным плитам дороги. У самого портала перекрестились, юноша рванул на себя высокую дверь – …И орган торжественно и торжествующе взревел, возгласив прибытие брачующихся.

Тут же зажглись тысячи свечей в канделябрах, алый ковер будто сам подкатился им под ноги.

Сидений не было уже давно – видимо, то, что не доел червь, пустили на растопку. Каждая пядь пола с его знаменитым шахматным рисунком была занята нарядными фигурами. Священник, улыбаясь, ждал в разукрашенном алтаре.

– Подстава, – чертыхнулся Кьяртан, торопливо вытаскивая фату из-за пазухи и напяливая невесте на голову. – Засада. Ведь это ты, братец, нас продал.