Употребление и распространение наркотических веществ строго запрещены законом, и правильно: человеческие потери на этом фронте огромны и кошмарны.
Но вот какое дело… Нечто вожделенное, производящее в организме эйфорию, чего желают всем существом, что становится каждодневной необходимостью, к чему привыкают страстно, – это что? Одна женщина призналась друзьям, что в течение месяца съела пятнадцать тортиков определённой марки, по половине торта за вечер. В своё оправдание несчастная выдвинула тот аргумент, что в этом торте нет бисквита, а только безе, крем и орехи. Так наркоманы лепечут: «Подумаешь, это всего лишь травка». Конечно, тортик не разрушил личность поедательницы, не принёс сокрушительного вреда организму, не исказил психику таким образом, что наша сладкоежка пойдёт воровать, дабы удовлетворить свою потребность. Но сам набор: вожделение, эйфория, привыкание к эйфории, потребность в дозе желанного вещества – он определённо наркотический.
А сериалы? Люди жадно спрашивают друг друга об интересных, захватывающих сериалах, ждут выхода новых серий, начинают смотреть – и не могут оторваться. Некоторые прямо плачут – ах, закончился мой любимый сериал, что делать! Создателей отличного сериала про Пуаро с Дэвидом Суше зрители прямо-таки осадили с требованием продолжить – те объясняли, что экранизировали все романы и рассказы Агаты Кристи с участием Пуаро, больше ничего нет, но этот аргумент публика сочла негодным. Подумаешь, текст закончился – пишите сами, пусть суррогат, нам сойдёт и суррогат. То есть все приметы абстиненции налицо.
Когда вы видите бегунов в парке, вы принимаете их за героев здорового образа жизни и тихо вздыхаете о своём несовершенстве. Известно ли вам, что примерно через сорок минут бега или быстрой ходьбы организм начинает вырабатывать эндорфины – наркотики морфиевой группы? Таким образом, объясняется ли прыть наших бегунов одной лишь тягой к здоровью? Что же получается – мы все наркоманы, что ли…
Вообще-то именно так и получается. И в идеале надо провести строгий «аудит вожделений» под девизом, известным нам с древнегреческих времён: «Ничего слишком». Русским следует быть особенно внимательными, ведь воскликнул же замечательный писатель Василий Розанов сто с лишним лет тому назад: «Есть ли на земле ещё такая же острая, пряная, артистическая, наркотическая нация, как русские?!» Страстно вожделеть, получать эйфорию от загадочных веществ и явлений (кайфовали же революционеры от «Капитала» Маркса) – это наше. Осторожно, товарищи! Полторта за день и восемь серий за вечер – безумие.
Даже если наутро вы броситесь бегать и прыгать. Возможно, это ещё страшнее…
Бывали такие времена, что мнение одного человека (литературного критика, допустим) могло вознести или унизить автора, потому как для публики требовался в дополнение к автору – авторитет. Тот, кто подтвердит или опровергнет ценность сочинения. Расхвалил Белинский Лермонтова – всё, юнец прописан в литературе прочно. Объяснил Добролюбов, что Катерина в «Грозе» Островского – это луч света в тёмном царстве, и Островский спасён от поношений. Правда, в дальнейшем положение дел осложнилось, выяснилось, к примеру, что авторитет не бывает абсолютным – для одних авторитет, а другим плевать на него. И власть авторитета не безгранична: никому не удалось ещё впарить публике откровенное фуфло на длительный срок или уничтожить реальный талант. Как ни пытались критики-современники растоптать Лескова, Чехова или Булгакова – ничего у них не вышло, хотя, разумеется, крови они им попортили немало.
Совсем недавно мнение авторитетного критика, скажем, из газеты «Нью-Йорк таймс» могло чрезвычайно повлиять на судьбу книги, фильма или спектакля: отрицательный отзыв неумолимо означал провал у публики. В культуре действовала целая группа страшных людей, мнения которых ждали и жаждали, боялись и мечтали о нём. Понятно, что у нас всё по-своему, однако и на родных равнинах авторитеты водились – не только криминальные, но и культурные. Вопрос: а где они теперь? Они существуют? Есть люди, чьё мнение может повлиять на публику, властно определить ценность произведения и его судьбу?
Главный авторитет нашего времени – «сарафан», то есть «сарафанное радио», то, что одна соседка сказала у колодца другой соседке. Определяя для себя, читать или не читать, смотреть или не смотреть, идти или не идти, люди ориентируются на «сарафан», который у каждого свой. Конечно, мнение популярной радиостанции или модного блогера тоже учитывается публикой, но уже не в качестве точного навигатора, а так – вот, дескать, этот говорит то-то, а там толкуют вот это. Реально повлиять на судьбу произведения может только мощное объединение мнений для травли или воспевания того или иного явления. То есть действующий авторитет может явиться только в виде хора. Такой совокупный хоровой авторитет, причём дирижёр этого хора чаще всего публике неведом.
Вот хор завопил, что «главный писатель современности, создающий новую русскую классику» – это мистер Икс. И попробуй теперь докопаться до истоков, кто первый запел эту песню и с каких щей Икс главный, и что это вообще такое – быть «главным» в литературе и производить новую классику. Остаётся терпеливо ждать, когда Икса с его новой классикой поглотят пески забвения, которые сегодня работают быстро и решительно…
В больших системах, как учит физика, поведение отдельных частиц не важно. Но мы люди, а не частицы, и знаем, как важен бывает один человек. Так что смелей, потенциальные авторитеты, не таитесь и не бойтесь: настоящий солист в силах и хор затмить. Если голос есть.
Есть такой устойчивый образ: бабушка. Уютная, в морщинах, седенькая, с внуками сидит и – непременно вяжет. Конечно, этот трогательный раритет не исчез вовсе, но в принципе многие женщины решительно взяли курс на ликвидацию «бабушки» как образа жизни. Седая, в морщинах, вяжет? Стройная, загорелая, на днях уехала с бойфрендом в Италию. О вязании при такой тенденции смешно и вспоминать. И какой в нём смысл, в этом вязании, когда больше нет дефицита и всё можно купить, так зачем тратить время, спрашивается?
Вообще-то, конечно, ручное вязание – ужасно обаятельное занятие, сама его эстетика (клубки, спицы, тихий вечер, движения рук) говорит о мирной, спокойной, но и творческой жизни. Ведь изделие надо продумать, выбрать нить и фасон, терпеливо созидать, не спешить, хладнокровно распускать изделие, если в вязку вкралась ошибка. Но, кроме творчества, вязание – это ещё и профилактика. Профилактика чего? Да того, что теперь кличут «Альцгеймером», а раньше называли просто – слабоумие. Ведь постоянные мелкие движения пальцев возбуждают нейронные связи мозга. Или что-то в этом роде, точно не помню, но, короче говоря, такие движения способны предотвратить слабоумие. Ни фитнес, ни косметические процедуры, ни поездки на юг этого не предотвращают, а мелкая моторика рук – может. Конечно, гипотетически лучше всего укрепляет мозг: 1) игра на фортепьяно (пока что вроде бы не было ни одного слабоумного пианиста); 2) занятия живописью (художники, бывает, сходят с ума, но в целом это путь крепких людей, не ведающих Альцгеймера); 3) дирижирование симфоническим оркестром (это вообще профессия ясномыслящих долгожителей). Но, согласитесь, такая дорога доступна немногим!
А вязание доступно буквально всем. Научиться основам вязания можно за один вечер. За три вечера связать простейшее изделие – обычно новички изготавливают шарф. Затем можно сколько угодно совершенствоваться, творить чудеса, вывязывать кружева, копировать из книжек невероятные узоры. Или хотя бы делать для собственного удовольствия простые хорошие вещички. Для тех же внуков. Ведь в том, что сделано любящими руками, таится благодетельная энергия.
Я немного умею вязать, меня мама в детстве научила. В студенческие годы я вязала довольно часто – сама выдумывала диковинные свитера с узорами. Что-то перепало детишкам. Дарила я друзьям шарфы на дни рождения – хороший выход из вечной проблемы подарков. Последний раз удалось доделать вещь года три назад, но вот уже три года скучают руки по вязанию. Что-то забросила я это дело. А ведь оно приносило мне удивительное успокоение, я бы даже сказала – умиротворение. Это своего рода медитация. Вот как у мужчин рыбалка, так у нас – вязание. И вовсе не обязательно к вязанию прилагаются морщины и седины. Вполне можно быть модной современной женщиной, а на досуге иногда вязать…
Так что на вопрос «Вязать или не вязать?», я даю уверенным голосом ответ: «Вязать». Мне кажется, даже сам вид женщины, вяжущей или вышивающей, несёт в души окружающих мир и радость.
Эстетика русского сувенира – вещицы на память о России – сформировалась давно и накрепко. Намертво, можно сказать. Как и во многих странах мира, тут в ход идёт самое узнаваемое, расхожее, известное – к примеру, изображения знаменитых соборов, дворцов, башен. Из сувенирных фигурок Эйфелевой башни уже можно было бы сделать десять «Эйфелек» в натуральную величину. Кстати, вспоминается, как один бешеный итальянец звезданул сувенирным изображением Миланского собора по лбу тогдашнего премьера Берлускони… но это нецелевое использование сувенира. Вообще сувенир должен быть абсолютно бесполезен. Это его предназначение.
Сувенир вбирает в себя всю могучую энергию местного колорита и воплощает её в виде символа. Матрёшка. Балалайка. Шапка-ушанка. Валенки. Самовар. Баба на чайник. Перестройка и девяностые годы добавили советскую атрибутику и лица вождей на матрёшках. Двадцать первый век – изображения действующего Президента. В целом канон сформировался. Турист поставлен перед довольно богатым выбором (одна шапка-ушанка на европейские глаза чего стоит! Они стоят перед ней со счастливыми лицами!). Есть, конечно, происки национальной оригинальности – так, в одном магазине мне встретились консервы (баночка) с надписью «Русская земля». Пользовалась спросом. Турист, он кто, по мнению продавца сувениров? Турист – овца. Мы-то сами, оказавшись туристами, что покупаем в иных странах? Те же «матрёшки и балалайки», только местного извода…
Но есть в этой чёткой сложившейся практике некая нота. Это петербургская нота, заветный вздох неполного удовлетворения. Чего-то вот не хватает, по мнению многих петербуржцев, в эстетике русского сувенира, когда она раскидывает своё мощное тело под сенью нашего города. Балалайки и самовары – это явления недискуссионные, так сказать, федерального пространства. Но у Санкт-Петербурга своё место в истории. Как его воплотить в образе сувенира?
Неоднократно на Московском вокзале я разглядывала сувениры с петербургской символикой. Стаканы, чашки, медали с силуэтами достопримечательностей, копии Медного всадника… Банально, аляповато, безвкусно. А ведь как ни крути, вкус у зодчих Петербурга определённо был. Встретилось оригинальное сочетание «русского» и «петербургского»: кукла-неваляшка «Исаакиевский собор» (изображение Исаакия красовалось на пузе игрушки). Всё бы ничего и даже смешно, учитывая баталии вокруг собора, да дело портила физиономия куклы. Румяная, улыбающаяся идиотической ухмылкой. Не наше, не петербургское выражение лица!
О проекте
О подписке