Цитаты из книг автора «Татьяна Москвина»

Триста лет одиночества – вот как называется жизнь «жильцов» в Петербурге. Жизнь тех, кто все откладывает свое настоящее обустройство «на потом», а сейчас – ну, как – нибудь, пожуем чего-нибудь. Вот и сейчас мы мечтаем – пройдет же это треклятое трехсотлетие. И тогда…

домик мой расположен в одном из поэтических уголков Петроградской стороны – там, где река Карповка остается без каменных набережных и, простоволосая, пустырями-огородами, как гулящая деваха, убегает в Неву;

Говорят все эти щиколки и запястья кратко, по делу. Иди сюда, глупенький… или там… любила я вас, Николай Александрович! То есть вроде бы это предметы одушевлённые, но не больше, чем пирог с капустой. Что-нибудь у них обязательно, по описаниям автора, яблочное, а что-нибудь – медовое или золотистое. Они пахнут, они приятного цвета и вообще – вкусные. Их существование за пределами аппетита и осязания героя писателя не занимает. В конце концов, всё прах и тлен под безжалостными звёздами, так хоть вспомнить приятно перед отправкой в небытие, каких пирожков поел.

А. П. Чехов живописал союз мужчины и женщины как безвыходный ужас или, в лучшем случае, комическую пошлость. Он с гуманностью доктора не прописывал изменщицам смерть, но лишь разлуки, мучения совести и неиссякаемое несчастье. М. А. Булгаков, сам сманивший чужую жену, предлагал любовникам совместную смерть и отлёт в вечный покой, откуда уж – ни ногой никуда. Сиди возле мужа, слушай Моцарта. Геологический переворот, совершённый И. А. Буниным, сделал, однако, революцию в способах уничтожения источника жизни. Он, конечно, тоже баловался чахоткой и смертью в родах. Но он мужественно разорвал связь между индивидуальностью героини и возбуждением героя: все женщины – маскарад природы.

Шансон и есть подлинные звуки этого времени. Песни вырвавшихся из зоны на волю рабов, желающих теперь погулять «по-господски».

«Перемилово». Картины Владимира Любарова

Всё уладилось, а страх жил. Я не жаловалась (вот она, проклятая скрытность), никак себя не выдавала, с четырех лет предпочитая чтение всем видам жизни, и чрезвычайная впечатлительность оставалась моим одиноким уделом. Под чрезвычайностью я подразумеваю особую глубину и длительность ощущений, которые не сменяются напрочь другими ощущениями, а „весомо, грубо, зримо“ остаются в душе. Я могу вспомнить сегодня, сейчас любое чувство, испытанное когда угодно, – и горько заплакать, если дам себе волю к погружению. Правда, могу и заулыбаться счастливо… Это так называемая аффективная память, память испытанных чувств, обязательная для актёров. Для жизни это обременение значительное, хотя в таком переживании жизни есть своя прелесть. Есть люди, понимающие, о чём я говорю, – им-то и стоит читать мои книги…

А ведь неумение отличить главное от второстепенного – основной признак слабости разума

Шварц в обожаемых мною дневниках писал

А женщин после пятидесяти вообще надо собирать в мусорные кучи и сжигать. Это было бы несправедливо, но милосердно.