– У бабушки моей двоюродной сестры такая кровать на даче стояла. И однажды я, когда у них гостила, потихоньку шарик открутила и украла. Не знаю зачем. Потом было так стыдно, до слез. Думала, как бы вернуть. В конце концов двоюродной сестре отдала, но она забрать забрала, а обратно прикручивать не стала. Ей этот шарик тоже показался уж слишком прекрасным для кровати.

Мама взяла шарик у меня из рук, подбросила на ладони пару раз и решительно прикрутила на место:

– Все, гештальт закрыт!

Во всем домике царила нежилая тишина. Только часы тикали: чу-чи, чу-чи, чу-чи… Я пошарила взглядом по стенам, но так их и не увидела.

– Вы на одной кровати поместитесь ли? – Неожиданно послышался за нашими спинами голос дяденьки Митяя.

– Да-да, спасибо, не волнуйтесь, – рассеянно кивнула мама, даже не оборачиваясь.

А мы с Лесей чуть не подпрыгнули, так он незаметно подкрался. Мы про него и забыли. Он вроде снаружи оставался, из вежливости дал нам время осмотреться.

– А я вам что принес, чтобы, значит, не продрогли. Во! Калорифер!

Дяденька с гордостью бухнул на пол аппарат, на который мы с Лесей немедленно прибежали посмотреть. Но калорифером оказался обыкновенный электрический обогреватель, только допотопный. Подключенный к розетке, он сначала не проявил никаких признаков жизни, но потом совершенно неожиданно щелкнул так, что мы вздрогнули.

Дяденька Митяй рассмеялся:

– Ишь, расщелкался. Тут у нас-то тихо. Разве что какой коловертыш шмыгнет или в соломе в сенях пошуршит, пошуршит, повздыхает и замолкнет. Ледащий.

– Кто-кто? – переспросила мама, наконец-то выныривая из своих мыслей.

– Ледащий же. Соломы дух. Зимой спит, просыпается весной. Не видел его никто, только слышит. И вы не пужайтесь.

Дядя Митяй словно умышленно начал нести какую-то ересь, да еще нарочито деревенским языком.

– Мы, когда вместе, и так ничего не боимся, – очень вежливо откликнулась мама.

Отвернувшись от дяденьки, она скорчила нам гримасу, означавшую: «Вот человека понесло!»

Мы с Лесей едва сдержали смех. А дяденька тут же подхватил:

– И правильно! И правильно! Нельзя детишек одних оставлять. Ни в коем разе! Вона у нас че было. Мужик с парнем поехал в лесную избушку и не спросился. У дедушки избяного не спросился, у домового, стало быть. Мужик ушел и парня свово оставил. Приходит потом, а парня-то и нет. Звал его, звал. Ивашка, Ивашка этот парень. Нету нигде. Пропал. А через месяц приехал за сеном к той избушке, а парень мертвый на крыше, и глаза выклеваны.

– Тут дети! – вскинулась мама с досадой, не успела заткнуть словоохотливого дяденьку.

Хотя лично мне страшно не было, только интересно. Но у Леси уже испуганно округлились глаза, да и мама, скорее всего, просто опасалась, как бы дальше не пошли конкретные кровь-кишки. Но дядька совсем не понял намека и продолжил:

– Да и парню десять лет было. Ивашке. Нельзя детей оставлять. Правильно, мамочка, при себе держишь.

Он одобрительно улыбнулся маме. Похвалил то есть. Обалдеть.

Мама инстинктивно прижала нас к себе:

– Ужасная история. То есть отец оставил ребенка одного в лесу, в какой-то избушке, потом не нашел и вернулся только через месяц?

– Ну да.

Мама недобро сощурила глаза, как всегда делала, если была сильно возмущена, но воспитание не позволяло говорить об этом:

– И никто не искал десятилетнего мальчика целый месяц?

– Ну как. Поискал, его нет. Чего искать-то дальше. Он же в избушке его оставил, а не под кустом. Но, вишь, не спросился. Нельзя детей оставлять, ваша правда.

– Мы если оставались, то все нормально было, – вставила Леся, явно обращаясь к самой себе.

– Было, да сплыло, – нараспев вставил дядя Митяй и довольно хмыкнул, как квакнул: – Ну давайте, располагайтесь. Потом заходите в дом-то.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Мам, а что он говорил про избяного дедушку, которого надо спрашивать? – спросила Леся, удостоверившись, что дяденька нас не слышит.

Мне тоже было интересно.

– Это местные суеверия. Я ничего такого не знаю.

– То есть на тех, кто не верит, не сработает?

Мама как-то неопределенно пожала плечами.

– Мама, скажи! Если я не поверю в избяного дедушку, то со мной ничего не случится?

– Слушай, Леся, все мы во что-то верим. Кто-то в избяного, или домового, или, там, ледащего, кто-то исключительно в науку, кто-то в Бога, кто-то в могущественный интернет. Кто-то верит, что его от всего на свете спасет МЧС. Чаще всего помогает именно то, во что мы верим. Если не срабатывает, мы начинаем искать другие известные способы, в которые верили наши родители, например.

– А что тогда произошло с тем мальчиком? – не унималась Леся.

Мама фыркнула:

– Отличный способ снять с себя ответственность, вот что это такое. Не папаша оставил ребенка в опасности, а якобы какая-то потусторонняя сила виновата.

– Как там наш папа? – загрустила Леся. – Он там совсем один, без нас.

– Очень надеюсь, что совсем скоро приедет.

Мама принялась копаться в сумках, а я стала обходить наши новые владения, стараясь не особо принюхиваться. Не сказала бы, что пахло отвратительно, но какой-то плесневелой сыростью точно несло, хотя в доме было сухо.

При беглом осмотре на полке в буфете нашелся радиоприемник. Наверное, именно про него говорил дядя Митяй. Сам аппарат был пластмассовый, черный, покрытый ровным слоем сероватой пыли. Прежде чем я успела руку протянуть, вездесущая Леся уже протерла корпус радиоприемника влажной салфеткой. Вот неугомонная!

Мне кажется, радиоприемнику было не меньше шестидесяти лет, а то и все сто. С отколотым краем, с потертой переносной ручкой, он был примитивен до безобразия. Всего два колесика с надписями «Настройка» и «Громкость» и клавиша «Диапазоны». И панель со шкалами и цифрами, которые мне абсолютно ничего не говорили.

За дверью раздалось предупреждающее покашливание. Мы ждали, что наконец-то появится пресловутая Изосимиха, но вошел опять дядя Митяй со стопкой постельного белья. Видимо, решил на этот раз не пугать нас своим неожиданным приходом.

– Хозяйка моя передала, – пояснил он, торжественно протягивая белье.

Мама вежливо поблагодарила. Вид у простыней и пододеяльников был лежалый, но, судя по тому, как спокойно мама забрала эту стопку, все было чистое. Или мама решила ничего не принимать близко к сердцу. Забить, проще говоря.

– Какие слова переговорил, какие недоговорил, все слова пристаньте, – пробормотал дяденька, стоило маме взяться за простыни.

Хотя, возможно, мне это только показалось. Никакого ведь смысла в его скороговорке не было. Да и к тому же он немедленно принялся объяснять, где чего лежит и как что включается.

Уже на пороге дяденька потоптался и со своим квакающим смешком, как бы оправдываясь, поставил нас в известность:

– Я, это… Мы на ночь-то запираемся, дом-то. Так что если что надобно, то пораньше темноты говорите, а то так не пустим. И вы дверь-то запирайте.

Мама вежливо кивнула (очень осторожно из-за своей мигрени) и снова поблагодарила.

– Обращайтесь, ежели что. А, и поесть приходите.

Наконец-то дяденька ушел. И дверь за собой прикрыл.

Мама снова принялась рыться у себя в сумке, пытаясь найти таблетки от головной боли.

– Куда они запропастились? Всегда же здесь были… Зато у нас есть крыша над головой, и вполне себе нормальная.

Только Леся была, как обычно, недовольна.

– Здесь все подозрительно! – бурчала она. – И хозяева подозрительные. Зачем они нас приютили? Чтобы обворовать?

Я закатила глаза и воздела руки к потолку, хотя, честно говоря, не могла не согласиться – люди здесь были подозрительные. Правда, мы и видели всего-то двух: мерзкую Клавдию Матвеевну и дяденьку Митяя. Но они оба подходили под эту категорию.

Мама изо всех сил встряхнула свою сумку и терпеливо проговорила:

– До чего же ты мнительная, Леся! Да у нас и брать-то нечего. С точки зрения преступников мы интереса не представляем.

– Откуда ты знаешь, какая точка зрения у преступников, мама? Ты же не преступник! – гнула свое Леся. – И в кровати здесь, может быть, клопы или вши!

Этого, конечно, мы с мамой никак знать не могли, поэтому переглянулись, соображая, как ответить на Лесины страшилки. Как всегда, первой придумала я:

– Если тут клопы и вши, то мы еще в машине заразились. Просто прими это как данность и смирись. – И добавила для пущей весомости: – Леся, забей!

Но успокаиваться сестра отчего-то не захотела. Наоборот, принялась бешено чесать голову и ныть, что уже чувствует укусы насекомых. Блин…

– Вот уж точно, недостаток информации делает вероятными любые предположения!

Мама, хотя я процитировала одну из ее собственных любимых фраз, осуждающе посмотрела на меня:

– Инка, тише. Лисенок, нет у тебя никаких насекомых. Они так быстро не начинают кусать. Наверное… И вообще в этом домике давно никто не жил, все насекомые померли от голода… – Мама осеклась, с тревогой посмотрела на Лесю и, пока та не начала переживать за жизнь несчастных клопов и тараканов, быстро добавила: – К тому же полно средств для их выведения, пойдем потом в магазин и купим.

Можно было бы на этом закончить и не провоцировать больше мою младшую сестру, поскольку в Лесе вполне себе мирно уживались сочувствие к помершим от голода вшам и стойкое их неприятие, которое оправдывало уничтожение агрессивных насекомых. Но меня уже было не заткнуть:

– Да, теперь все можно купить! А раньше тебя бы налысо обрили. Прикинь, ты бы в школу в платочке ходила!

– Инка! – хором вскричали мама с Лесей, и я замолчала.

Хотя про бритье налысо нам мама сама рассказывала. Я всего лишь вспомнила и повторила. Невозможно же спокойно слушать сестринское нытье и чуть-чуть не поиздеваться над ней.

Побросав вещи, мы заново обулись и отправились к туалету. Было что-то детсадовское в том, что мы шли туда гуськом и все вместе.

К добротному дощатому домику с ироничным вырезанным сердечком на двери вела еще одна тропинка между грядками, но уже не возделанными, а еще с прошлого года заросшими сорной травой, одуванчиками и лопухами. Дверь туалета была закрыта на деревянный вращающийся ромбик, и мама, поколебавшись, все же протерла его влажной салфеткой, услужливо предложенной Лесей.

Дверь распахнулась, и на нас дохнуло не ожидаемой отвратительной вонью, а прелой листвой и плесенью.

– Что. Это. Такое.

Леся была подавлена.

– Я думала, будет намного хуже, – оптимистично откликнулась мама.

– Реально… – только и подытожила я.

В темном узком домике с зияющими щелями между досок было холодно и немного сыро. Стены покрылись мхом, но сам настил с дыркой посередине, похожий на лавку в бане, выглядел крепким и сухим. Настолько сухим, что как бы не насажать заноз.

– Похоже, им сто лет никто не пользовался. Хозяева – точно. Но это же и к лучшему! Зато чистенько.

Мамина радость выглядела несколько наигранно, но выбора у нас все равно не было.

– Какое-то средневековье! – безостановочно бурчала Леся. – Я хочу домой! Когда папа приедет? Никогда больше не поеду в деревню. Фу! Фу!

Мы с мамой молчали, стиснув зубы. Понятно, что дядя Митяй не горел желанием пускать нас в санузел в своем доме. Мы, может, тоже его к нам не пустили бы в похожей ситуации, но все же я не ожидала ничего подобного.

Так же молча мы вернулись в свой домик и долго, очень тщательно мыли руки. Неужели те, кто бросает городскую жизнь и уезжает жить на природу, готовы мириться с этим? А у хозяев-то небось в доме нормальный туалет. А нас заставляют страдать!

Закончив наконец копаться в сумках, мама печально вздохнула и тут же улыбнулась как ни в чем не бывало:

– Пойдем спросим, где здесь можно поесть. Вы ведь хотите?

Уверена, что ответ мама слушать не стала бы, даже если бы мы сто раз сказали, что еще не хотим.

Опять гуськом мы направились по дорожке к хозяйскому дому. Мне показалось, что на кромке грядок в траве – вперемешку прошлогодней сухой и новенькой свежевыросшей – кто-то передвигался, сопровождая нас, но стараясь остаться незамеченным. Только качались одуванчики и листья лопуха. Какой-то зверек, что ли? Разглядеть я его не смогла.

Поднявшись по рассохшимся ступеням крыльца, постучав в открытую дверь (мама постучала) и тщательно вытерев обувь о валяющийся у порога половичок, больше похожий на тряпку, мы вошли в дом. Снимать или не снимать кроссовки? Леся явно страдала, что мы грязним пол в жилом доме, но, судя по всему, предпочла бы надеть одноразовые бахилы, чем пройтись здесь в своих чистеньких носках. С другой стороны, ни в прихожей, ни в комнате не было никаких ковров и дорожек, только окрашенные коричневой краской скрипучие доски. И выглядели они отнюдь не так чистенько, как в нашем домике при бане. Во всяком случае, на этот раз Леся побрезговала проверить их пальцем.

На первый взгляд в комнате никого не было, хотя сразу за входной дверью на огромных, вбитых в стену железных крюках висела многочисленная верхняя одежда, в том числе знакомая телогрейка, а под ней на полу неаккуратно валялись разношенные ботинки и калоши.

Мы остановились на пороге, не решаясь идти дальше. Сразу при входе, буквально в прихожей, стояла огромная печь, а жилая часть была наполовину отгорожена старинным шкафом или сервантом. К стенке этого шкафа была приставлена раковина с рукомойником, очень похожая на ту, что стояла в нашем домике, только размерами побольше, но, судя по пятнам жира и ошметкам овощных очистков, прилипших тут и там, ее часто использовали.