Глава третья

То, что они успели вернуться раньше, чем я пришел из школы, выдавало только отсутствие тапочек в прихожей. В квартире царила тишина.

Сестра сидела с ногами на подоконнике в своей комнате и, прижавшись головой к стеклу, будто бы дремала.

– Ты как? – спросил я у Алины.

Но ответила мне не она:

– Дурачины, дурачины! Я дохтуру-то на рукав поплювала. Вот ему будет веселье, будет веселье. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Такое веселье, что мы расхохочемся.

– Что же ты привязалась к нам? – вырвался совершенно глупый вопрос.

И я никак не ожидал, что Палашка милостиво и по-змеиному улыбнется мне:

– А вот и благодарствуем тебе! Кабы не помог, я бы не проснулась. Бз-з-з! Вот удружил, дурачина!

– Дура, врешь!

Палашка, продолжая по-змеиному растягивать рот, показала мне змеиный же язык. Я заткнул уши и выскочил из комнаты. Ничего такого я не делал! И ни в чем не виноват.

Мне захотелось, чтобы мама, как в детстве, обняла меня и утешила, сказала, что все хорошо и она меня спасет. А уж папа вообще прогонит любого злодея. Опять захотелось поверить в это и не чувствовать постоянно эту давящую, ноющую вину…

Мама сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с чаем, и бездумно смотрела прямо перед собой на пустую стену. Услышав мои шаги, она будто отмерла и даже попыталась слабо улыбнуться. Да уж, теперь точно не время бежать за утешением к маме…

– Мам, как она себя вела там?

Мама закусила губу, сморщилась. Вздохнула.

– Никак. То есть нормально себя вела, как Алина. Я чувствовала себя еще большей дурой, чем когда отцу твоему рассказывала. Мне кажется, доктор в следующий раз меня саму к психиатру отправит. Я рассказываю, Алина молчит, вообще никак не реагирует. На вопросы отвечает только «не знаю», «не помню» и «если мама говорит, то так и есть». Я хотела в следующий раз принести можжевельник, чтобы эту дрянь спровоцировать, но доктор так резко меня осадил, я чуть не сорвалась там. И Алина мне руку сжала, чтобы я не волновалась. Мне еще хуже стало от этого. Будто я сама все выдумала про свою хорошую девочку…

Мама быстро вытерла глаза. Я растерялся. Не знал, что делать, как утешить. Взять, как сестра, маму за руку, обнять? Чтобы у нее сработала ассоциация? Поэтому только спросил тихо:

– Вы больше не пойдете туда?

Мама выпрямилась, лицо ее приняло решительное выражение.

– Конечно, пойдем. Пусть для твоего отца справку выпишет, что Алина здорова. Пусть еще раз скажут, что с ней все в порядке. А скажут мне провериться, я пойду. Пусть лучше я окажусь полоумной, чем моя девочка. Пусть лучше так…

– Мам, но я ведь тоже вижу. Я первый же увидел… И Алина… Она сказала, что врачу на рукав наплевала.

– Вот врет, сволочь. Ничего она там не делала, к счастью. Может, боится врачей. Тогда мы тем более пойдем еще раз!

Мамин телефон неожиданно заорал корабельной сиреной. Она всегда этот рингтон ставила на важные номера.

– Ой, из поликлиники, – почему-то шепотом сообщила она, посмотрев на экран, и тут же ответила.

Я не слышал, что ей говорили, но мамино лицо из напряженно-взволнованного стало сначала недоумевающим, потом тревожным, потом будто постарело сразу.

Невролог, к которому сестра была записана на следующий прием, попал в аварию. Прием переносился на неопределенное время, потому что ситуация была совсем плохая. Конечно, маме особых подробностей не рассказали, хотя медсестра у нас в поликлинике болтливая. Но мы-то поняли.

Наплевала на рукав.

Мама глубоко вздохнула и пробормотала:

– Так, мыслим позитивно. Хорошо хоть, у нее жениха нет, а то бы точно бросил. А ей дополнительные переживания ни к чему.

Я на секунду даже дар речи потерял. Понятно, что она это себе говорила, но что за фигня?

– Ты вообще о чем сейчас, мам?

Она как-то суетливо вскинула на меня глаза и ответила скороговоркой, с той же интонацией и тем же выражением, с каким говорила обычно отцу, чувствуя себя виноватой, но защищаясь:

– Ой, ладно. Ой, все. Как есть, так есть.

Логика покинула чат. Единственный позитив – что жених не бросил Алину только потому, что его нет. Ну да, отчего ж не порадоваться, что она не связалась с уродом, готовым сдристнуть при первой проблеме. Может, нам еще праздник устроить по этому поводу?

Всего этого я, конечно, матери не сказал. Забрал из прихожей рюкзак и потащился в гостиную, чтобы немного поиграть в телефоне, а потом сделать уроки. Правильнее, конечно, наоборот, но мне нужно было слегка успокоиться.

Сестра уже сидела там, смотрела на планшете фильм, отгородившись от всего мира наушниками. В этой скрюченной, позе, съежившаяся, она была сейчас такой маленькой и несчастной. Меня больно кольнуло воспоминание – что же я сотворил с ней из-за этого дурацкого планшета? Это же моя родная сестра, Алина, и никто другой. Ее я не боялся и ничего, кроме искренней жалости и сочувствия, к ней не испытывал. И сестру было жалко, и маму, и… И себя.

Я тронул сестру за плечо, но она дернулась, будто я ее ударил. Потом вытащила наушники, захлопнула планшет и, глубоко вздохнув (я напрягся), тихо сказала:

– Прости, я… Я не ожидала. На нервах вся.

Сказала своим обычным голосом. Алининым.

– Ты чего врачу ничего не рассказала?

Сестра смутилась. Противно хрустнула суставами пальцев, но я на это не отреагировал. Понятно, что не нарочно.

– Слушай, Егор. Я струсила. Понимаю, что маму подставила. Но дико испугалась, сама не знаю чего. Как горло перехватило. – Сестра поймала мой взгляд и поспешила уточнить: – Нет, это не она. Это просто от волнения. И еще этот дядька, невролог. Я понимаю, он всего лишь невролог из поликлиники, не психиатр даже, но… Какой-то недобрый. Ну, в смысле, ко мне вроде добрый, а к маме нет. Сразу на нее стал наезжать, допрашивать. Прямо как папа. Вопросы правильные вроде задает, а таким тоном и в такой форме, будто обвиняет заранее. Понятно, что она смутилась, стала путаться. И, что бы я ни сказала, было бы только хуже. Все равно он не поверил нам. Чувствую себя ужасно…

Я собрался с духом, чтобы уточнить, потому что боялся спровоцировать новый приступ.

– А эта… Ничего не делала? Ты слышала, что она мне сказала?

Сестра сморщилась, побледнела:

– Не знаю. Не всегда. Я ее ненавижу, себя ненавижу. Почему это именно со мной? Что я такого сделала?.. Что она тебе сказала?

– Что плюнула врачу на рукав.

Сестра не успела ответить. Лицо ее немедленно приняло хитренькое выражение, губы утончились, и Палашка гаденько захихикала:

– Дурачина, дурачина! Так ему, так ему! Руку оторвало! Ха-ха-ха! Машиной-то – чик! А вот, а вот, а вот. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! А я ему поплювала. Ишь какой, ишь какой. Тпру-у, пру-у. Нет, говорит, никакой Палашки. Вот ему, вот ему! Полежит, подумает, каково ему без руки. Бз-з-з! Бз-з-з! Каково это – Палашки нетути! А вот, а вот, а вот!

– Пошла вон, тварь, – прорычал я тихо, чтобы мама не услышала.

Она же убеждала меня (и себя), что это просто у сестры подростковый кризис, что это все равно наша Алина. И Палашка – тоже наша Алина, поэтому нельзя относиться к ней иначе, чем обычно. Но я отлично знал, что Алина – это Алина, а Палашка – это Палашка. И никогда я Палашку не буду считать за свою сестру. Потому что есть Алина, а есть паршивая икотка.

Не знаю, действительно ли икотка послушалась меня или нарочно затаилась, чтобы насладиться тем, что Алине предстояло услышать.

– Что с ним, Егор?

Это опять была моя сестра. После каждого приступа ее лицо будто теряло все краски, кроме синей и черной. Даже синяки под глазами появлялись, словно ее кто-то отлупил.

Говорить или не говорить? Она все равно рано или поздно узнает. Надо сказать.

– Он в аварию попал. Только я не знаю подробностей, конечно. Эта говорит, что руку оторвало и он в коме.

Лицо сестры сморщилось, но я напрасно напрягся. Она просто заплакала, уткнув лицо в ладони, как самый обыкновенный человек. Как самая настоящая Алина.

Глава четвертая

Как всегда в такой ситуации я ощутил растерянность и полную беспомощность. Вот что мне делать? Частенько я изо всех сил хлопал сестру по плечу с воплем: «Забей, братан!» Сводил все к шутке. Но сейчас это казалось неуместным.

Я все же робко протянул к сестре руку, как вдруг Алина резко подняла голову. Это было темное, хитровато-злое лицо Палашки, не Алинино. Куда только делся его обычный человеческий, живой цвет? Даже аккуратные брови, которые Алина ходила делать в салон красоты, каким-то образом загустели, закустились. И нос заострился.

Завладевшее Алиной существо радостно всплеснуло руками, задергалось:

– Ну вот, ну вот, ну вот. А Алюха чуяла меня, чуяла. Ишь, умная какая. Искала про меня. Боялася. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой.

Я вообще раньше даже вообразить не мог, как человеку спародировать свой обычный голос. Но Палашке это каким-то образом удалось. Это точно не Алина, это проклятая икотка подделала Алинин голос. Издевательски пропищала:

– Диссоциативное расстройство идентичности. Как избавиться? Тпру-у, пру-у! – И тут же расхохоталась отвратительно, глумливо: – А я не така́, не така́! Ухо режь, кровь не каплет – никого не боюсь! Тпру-у, пру-у!

Я понятия не имел, что это за диссоциативное расстройство такое. Потом пошарил в поисковике – раздвоение личности. Психическое заболевание. Значит, Алина действительно считала, что сошла с ума. Искала способ помочь себе. Но разве сумасшедшие считают себя ненормальными? Что-то не слыхал о таком.

– Что ты к ней прицепилась? Она же хорошая, никогда никому гадостей не делала.

– А пошто мне плохая? Мне хорошая девка нужна, молодая. Ну вот, ну вот, ну вот она шла, вот она шла, окошко открыла. Чихала, чихала, ругалась, а я ей в рот и залетела! Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ну вот давно ее ждала, ну вот давно. Кашляла, кашляла, а я и залетела.

– Да почему ее-то? Других хороших, что ли, не было?

– Ну вот и были, ну вот и были, ну вот. А не звали. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! А она-то позвала. Давно я ждала, ну вот и дождалася!

Я прямо разозлился. Так бы и двинул этой Палашке, если бы только она не в моей сестре сидела.

– Не могла она тебя звать, врешь ты, дрянь!

Палашка мерзко расхохоталась, тоненько и пронзительно. Словно комар, который вроде у самого уха звенит, а когда подгадаешь момент и стукнешь, то хлопаешь со всей дури по собственному уху, так что голова гудеть начинает, а эта сволочь опять звенит, как издеваясь.

– Я-то знаю, я-то знаю. А ты дурачина! Ну вот, ну вот, дурачина! Звала, звала! На жениха гадала, звала! А какой жених так зовется? Рогатый! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Вота я заместо и пришла. А я лучше жениха, и вот, и вот! Тпру-у, пру-у. Меня хозяин старушке послал, а я к девочке пошла. Бз-з-з! Бз-з-з! Пошто мне, красавице Палашечке, старая старуха? Вот сидела, ждала. И вот, и вот сидела, она в окошко глядела. Ругнулась, я и вошла. Ругнулась, я и вошла. Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ты матюгнись, и в тебя войду. Хошь, войду? Ты же матюгаешься, хорохоришься перед Дашенькой. Вот он я какой смелый да крутой. А ей на тебя плевать. А вот, и вот, и вот! А и мне зачем ты такой?

Палашка показала мне язык. То, что в нормальном, Алинином, исполнении выглядело бы как обычная дразнилка, сейчас отвратительно исказило неузнаваемое сестрино лицо. Я даже старался не приглядываться: правда ли у нее язык раздвоенный, как мне много раз казалось, или нет.

И уж точно я никак не отреагировал на слова про Дашу. Никто не знал, это совершенно точно. Я ни с кем об этом не говорил, вообще ни с кем. Даже ни разу имени ее не произнес. И сейчас не хочу говорить.

Даша – очень красивая девушка, моя одноклассница. Я никогда не заговаривал с ней напрямую. Даже лишний раз старался не смотреть в ее сторону. Не обсуждал с приятелями, не делал никаких попыток сблизиться. Так у меня была хотя бы какая-то надежда, которая тешила мое самолюбие. Можно было представить, что Даша тоже сохнет по мне и только притворяется, что не замечает, потому что боится быть опозоренной отказом. Как я…

Алина не могла знать про Дашу, да ей и неинтересно было. А если бы узнала, сразу начала бы подкалывать, не стала бы момент выжидать.

Не знаю, каким образом об этом пронюхала Палашка, но я ни за что не дам ей повода развивать тему. И вообще, при чем здесь я? Главное – Алина!

– Нет, не брошу Алинку, хорошая девка. Не прогонишь, не прогонишь! Дурачина, вот дурачина! Никчемушина! – надрывалась Палашка.

– Вот опять врешь: Алина ни в какое окно не выглядывала.

Я сразу осекся: если не видел, то это не означает, что она что-то не делала. К тому же существуют еще открывающиеся окна в планшете, но это, прямо скажем, уж совсем несусветная чушь!

Палашка аж взвизгнула от восторга:

– А я молчала, молчала, и вот, и вот. А ты сказал про меня, я и заговорила. Тпру-у, пру-у. Все ты, дурачина!

– Егор! Уходи, уходи, пожалуйста.

Я вскочил, вытаращив глаза от неожиданности.

Алина тяжело дышала, держась за живот, будто ее только что ударили под дых. И говорила она сама, не какая-то там сущность.

– Уходи, уходи!

Непонятно было: мне она говорила или Палашке. Выяснять я не стал. Просто вышел и дверь за собой закрыл. По крайней мере, хоть сейчас я точно могу сделать то, о чем сестра просит.

Теперь, когда в нашей семье появился пятый, незваный и ненавистный персонаж, которого невозможно было выставить вон, не гость и не родственник, пятый член нашей семьи, хотя нас по-прежнему четверо, жизнь незаметно поменялась в худшую сторону. Возможно, только отец не замечал перемен или просто не говорил об этом, раз и мы молчали.

Алина никогда особо не любила сидеть дома, тем более с наступлением теплой погоды. Делить со мной комнату и гаджеты – так себе удовольствие. Подруг к себе не водила, с ночевками их не оставляла, немного стесняясь меня и почему-то побаиваясь отцовой реакции.

Однажды он сказал, что терпеть не может посторонних в нашей квартире и не намерен себя ограничивать на своей территории в угоду чужим людям. Но это было сказано, во-первых, в сердцах, когда они с мамой повздорили, а во-вторых, уже после смерти бабушки. При жизни тещи отец никак не показывал, что его стесняет бабушкино присутствие. Так что уж кому-кому, а Алине бояться было нечего. Но у каждого свои заморочки.

Теперь же я был очень удивлен, вернувшись уже под вечер и обнаружив сестру дома. Погода стояла отменная, теплынь, все цвело. Своими ушами слышал, как Алина с мамой обсуждали какую-то вечеринку, на которую собирался весь класс и еще какие-то ребята.

– Ты чего дома делаешь? У вас же тусовка. Даже я запомнил.

Никогда не было такого, чтобы Алина упустила возможность потусить. Но все когда-нибудь происходит в первый раз.

– Не пойду я никуда, – глухо откликнулась сестра. – Буду теперь с Палашкой тусоваться. Вдруг она при всех начнет вопить? Ты представляешь, что будет? Еще не хватало, чтобы меня и друзья психбольной считали.

– Никто тебя не считает психбольной. Я не считаю. И мама не считает. Ты же сама знаешь, что никакая не психбольная.

Никогда еще я не врал так легко.

Сестра посмотрела на меня огромными глазами, вдруг обняла крепко-крепко, обеими руками, и заплакала. Мне кажется, я никогда в жизни не слышал, чтобы у нее была такая истерика. Наверное, надо было маму позвать, но не вырываться же. Поэтому я просто обнял сестру в ответ, подумал – и по голове погладил. Раньше сестра посмеялась бы надо мной. Лучше бы как раньше…

– Я не могу так больше, братик, не могу… Мне плохо, и давит как-то… Как мне жить такой? Всем только лучше без меня будет. Хотела… Хотела что-то сделать с собой, но испугалась. И маму жалко. И страшно.

– Ты что, сдурела? Обалдела совсем? Даже не смей!

У меня даже затряслось все внутри при мысли, что сестра могла дойти до такого. Как можно из-за такой ерунды умереть? Ну подумаешь – иногда другим голосом разговаривает. Это даже прикольно, если особо не вникать. Люди вон без рук, без ног живут, а она…

Нет, плохое сравнение… Сразу тот врач из поликлиники вспомнился… Вот бабушка наша… Бабушка когда умерла, у нас и места больше стало, и никто теперь не доводил, а все равно – такое опустошение. И даже жалко, что огрызался на нее, мог бы и потерпеть, пропустить мимо ушей.

А тут Алина…

Вдруг сестра куда-то мне в плечо пробормотала:

– А вдруг она убьет кого-нибудь из вас, ты об этом подумал? Я же не переживу…

Внутри у меня похолодело. Не потому, что я испугался Палашки, а за сестру очень страшно стало. Одно дело, если бы ее упекли в больницу. Это совсем другое. Но убьет – вообще запредел.

– Ты глупая совсем, что ли? Ничего она нам не сделает. Это же только слова, Алин, только слова! Она ведь – только слова.

– А врач?

Сестра смотрела на меня уже совсем другими глазами: полными надежды, ожидания, что я сейчас все разрулю. Блин, но я ведь моложе нее! Почему если я пацан, то обязательно должен…

– Это совпадение, Алин. Просто совпадение, мы все это знаем. И мама. И ты.

– Но эта знала же, что будет…

– Врет. Заливает. Гонит.

– А вот и нет, а вот и нет! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Тпру-у, пру-у. Бз-з-з! Бз-з-з!

Прорвалась, поганая Палашка.

Алина при этом выглядела очень жутко: как будто почернела вся, да еще с этим бессмысленным бормотанием на самом деле напоминала какую-то нечисть. И ее зрачки…

Я специально смотрел в интернете: человек не может произвольно, усилием мышц или чего там еще, сделать свои зрачки горизонтальными, если только сразу не родился с такой аномалией.

– Заткнись! – рявкнул я на икотку, и, к моему облегчению, опять вернулась сестра.

Лицо ее расслабилось, постепенно вернулся человеческий розовый цвет, щеки снова стали пухлее, и только бисеринки пота, стекающие по Алининым вискам, напоминали о приступе.

Я проснулся как от толчка. Пару секунд таращился в темноту, ничего не соображая, и только потом до меня стала доходить причина: мозг среагировал на непривычный шум, которого ночью в нашей квартире быть не должно.

Когда живешь в семье, то уже по одной только манере щелкать выключателем, ставить чашку на стол, покашливать узнаешь человека, даже не видя его. Что уж говорить о шагах!

Так вот сейчас по нашей погруженной в ночную тьму квартире ходил чужак! Шаги были чем-то похожи на бабушкины, но не ее. И, скорее всего, я от бабушкиного шарканья не проснулся бы. Спящий мозг не вспомнил бы, что бабушка давно умерла, и не насторожился бы, потому что звук знакомый и безопасный.

Сейчас кто-то чужой шаркал по нашему коридору, как у себя дома! Ну этого, конечно, быть не могло. Даже с учетом того, что мы живем на первом этаже.

Я поднялся и, пошатываясь со сна, пошел посмотреть, что там такое. Свет включать не стал. Что я, не знаю свою квартиру? В коридоре никого не было, но шаги я однозначно слышал, это мне не приснилось. Может, на кухне?

Дверь в комнату сестры почему-то была приоткрыта, и я увидел, как низенькая коренастая фигура, будто бы обернутая чем-то вроде шали или вытянутой кофты, в темной рубашке с длинным рукавом, кажется, с платком на голове, сгорбившись, метнулась от окна к Алининой кровати.

Какая-то посторонняя старуха в нашей квартире! Так вот кто шаркал!