Глава первая
Первые контакты британцев с будущей российской императрицей: Была ли Екатерина английской шпионкой?

В отечественной и зарубежной историографии одной из дискуссионных до сих пор остается проблема зарождения в правление Екатерины II такого явления как англомания. Некоторые ученые полагали, что сама императрица являлась англофилом. К примеру, британский историк Д. Хорн считал Екатерину II англофилом, основываясь на том, что она любила читать переведенные на французский или немецкий язык труды британских ученых, философов и экономистов, восхищалась историческими работами Д. Юма и У. Робертсона. Императрица собственноручно перевела с французского или немецкого на русский язык несколько пьес У.Шекспира и способствовала постановке английскими актерами в театре Санкт-Петербурга ряда его пьес, в том числе «Отелло». Кроме того, Екатерина II позволяла российским студентам обучаться в университетах Шотландии⁴⁴. На взгляд А.Б. Соколова, императрица являлась англоманкой по своим интеллектуальным интересам⁴⁵. Известный британский ученый Э. Кросс был убежден в том, что не только сама императрица, но и все высшее российское общество при Екатерине отличались не просто «широко распространенной англоманией, но англофильством»⁴⁶. Однако, изучая указанную проблему, мы пришли к иному выводу: ни особого преклонения перед всем английским, ни стремления какой-либо части общества поддерживать во всем английские интересы (англомания и англофильство, по С.И. Ожегову)⁴⁷ в правление Екатерины II в России не наблюдалось⁴⁸. На наш взгляд, при этой императрице в стране заметно усилилось влияние французской культуры, в частности, закрепилось распространение французского языка в высшем свете. Однако это не означало, что британцы совсем перестали оказывать воздействие на политическую элиту России, как то бывало при Петре I. Их позиции при дворе, да и в высших слоях российского общества оставались по-прежнему достаточно прочными.

Активный интерес англичан к Екатерине как будущей императрице проявился еще до ее вступления на престол. Посол Великобритании Чарльз Уильямс сумел установить тесные сношения с «молодым двором» незадолго до начала Семилетней войны (1756–1763 гг.). Для великой княгини Екатерины Алексеевны это было первое знакомство с представителем официального Лондона.

Чарльз Генбюри Уильямс родился 8 декабря 1708 года в семье богатого промышленника из древнего аристократического рода, проживавшего в графстве Уорчестер. О юных годах Чарльза сохранилось немного информации. В 24 года он женился на наследнице знатного рода леди Фрэнсис Конингсби. В семье родились две дочери: Фрэнсис и Шарлотта. По семейной традиции 26-летний Чарльз занял место в палате общин, где с 1734 по 1747 гг. представлял графство Монмут, а в последние годы жизни избирался от графства Леоминстер. Чарльз всегда поддерживал партию вигов, преданно отстаивая ее интересы в парламенте и был известен как ярый сторонник политики, проводимой премьер-министром Великобритании сэром Р. Уолполом. Хотя Уильямс и не отличался особым красноречием, но быстро приобрел известность, отчасти благодаря изяществу своих манер, но главным образом из-за «едкости замечаний», которыми приправлял свои сатирические вирши. На взгляд издателя его переписки с молодой Екатериной С.И. Горяинова, это был человек, «любивший жизнь и умевший пользоваться ее благами». Поэтический и сатирический дар пригодился ему и на дипломатическом поприще, когда в 1747 году он был назначен послом при саксонском дворе в Дрездене. Его депеши отличались «живым блестящим слогом; он легко и правдиво рисовал портреты замечательных личностей, а в своих письмах к друзьям остроумно передавал всякие события иностранной жизни»⁴⁹. Спустя три года Уильямса перевели в Берлин, однако там он задержался недолго: его колкие замечания не понравились королю Пруссии Фридриху II, и тот потребовал отозвать дипломата. В феврале 1751 года Уильямс возвратился в Дрезден. Отсюда он неоднократно выезжал в Варшаву, где сблизился с семейством князей Чарторыйских и их свояка Станислава Понятовского. Очарованный сыном Понятовского Станиславом Августом, посол принял юношу под свое покровительство. И когда в 1755 году сэр Чарльз был назначен послом Великобритании в Петербурге, он предложил Станиславу Августу должность секретаря посольства. Это назначение сыграло важную роль в сближении молодой Екатерины с британским послом. Зародившаяся при содействии Уильямса любовная связь великой княгини и графа Понятовского способствовала усилению влияния сэра Чарльза на Екатерину.

12 июня 1755 года на торжественной аудиенции посол Великобритании был принят императрицей Елизаветой Петровной. Произнося приветственную речь, посол призвал императрицу «способствовать миру и тишине в Европе» и употребить свою «бесчисленную силу к благополучию своих союзников»⁵⁰. Король Георг II Ганновер поручил послу заключить договор с Россией для защиты своих владений в Германии от нападения Фридриха II⁵¹. С этой задачей дипломат справился успешно. Спустя три месяца, договор, по которому Россия, в обмен на ежегодную выплату 500 тыс. фунтов стерл., обязалась выставить для защиты ганноверских владений Георга II корпус в 55 тыс. человек, был подписан. Этот успех вскружил голову Уильямсу, и он, по утверждению С.М. Горяинова, «самонадеянно возмечтал, посредством своего влияния на великокняжеский двор и на великого канцлера графа А. П. Бестужева, управлять политикой империи в угоду интересам Англии»⁵². Большие надежды Уильямс возлагал на 26-летнюю великую княгиню Екатерину Алексеевну, с которой познакомился вскоре по прибытии в Петербург.

Первое послание Екатерине, в котором посол не только клялся доказать свою «вечную и ненарушимую привязанность», но и обещал извещать обо всем, что доходило до его сведения «по делам Европы», было отправлено 31 июля 1756 года. Однако, судя по доверительному тону письма, а также его содержанию (посол пытался убедить Екатерину Алексеевну в том, что прусский король склонен обсудить с императрицей и королем Великобритании «самые дружеские меры»), знакомство великой княгини и Уильямса произошло раньше. О.И. Елисеева полагала, что Екатерина выделила Уильямса из круга иностранных министров, когда на праздновании именин великого князя Петра Федоровича в Ораниенбауме между ними завязался разговор, «столь же приятный, сколь и веселый»⁵³. Неудивительно, что Уильямс сумел произвести на молодую женщину большое впечатление: по замечанию секретаря французского посланника Клода Рюльера, британский дипломат отличался «пылким воображением и пленительным красноречием». На этом же приеме Уильямс осмелился высказать Екатерине, явно намекая на ее унизительное положение при дворе Елизаветы Петровны то, что «кротость есть достоинство жертв, ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ни ее звания, ни ее дарований; поелику большая часть людей слабы, то решительные из них одерживают первенство». И далее Уильямс призвал молодую княгиню разорвать «узы принужденности», чтобы «жить по своей воле»⁵⁴. А затем посол представил Екатерине молодого поляка, бывшего в его свите – графа Станислава Понятовского.

Переписка Екатерины Алексеевны и британского посла, активно продолжавшаяся на протяжении года, с 31 июля 1756 г. по 2 июля 1757 г., насчитывала 157 писем. Автором 87 посланий являлся Уильямс, 70 – великая княгиня. Свою переписку оба корреспондента держали в строгой тайне. Уильямс, подписываясь литерою «A», передавал письма через Свалло, ставшего впоследствии британским консулом в Петербурге. Екатерина, подписываясь литерою «L», для передачи вручала свои письма камер-юнкеру Льву Нарышкину: при этом их содержание она излагала от имени мужчины. Уильямс неоднократно повторял ей, что их «сношения через письма» должны оставаться «непроницаемой тайной»⁵⁵. «Лучше, чтобы наша переписка оставалась тайною между нами обоими, – настаивал дипломат. – Способ сношений через Нарышкина и Свалло так удобен и окружен такой тайной, что никто не сможет проникнуть в него». Однако он сам же порой и нарушал эту тайну, передавая свои шифрованные записки через Понятовского. Как позднее вспоминал Станислав, став польским королем, Уильямс нередко давал ему читать «самые секретные депеши, поручал зашифровывать их и расшифровывать ответы»⁵⁶. Горяинов высказывал предположение, что Уильямс «давал списывать письма Екатерины до возвращения их обратно ей» (что и позволило сохранить переписку для потомков)⁵⁷. Таким образом, нельзя исключать, что с письмами великой княгини были знакомы не только посол, но и ряд высокопоставленных лиц Великобритании, включая монарха.

Следует отметить, что переписка великой княгини с британским послом, опубликованная в 1909 году, имела свою предысторию. В 1864 г. император Александр II передал в Государственный архив документ с указанием хранить его «запечатанным». Это и была секретная переписка Чарльза Уильямса с будущей императрицей. В 1881 г. документ затребовал император Александр III; ознакомившись с перепиской, он наложил резолюцию: «хранить за печатью Архива». Исследователь творческого наследия Екатерины II Я.Л. Барсков писал: «Двое царей живо интересовались письмами Екатерины Уильямсу, но не решились огласить их; это дозволил после революции 1905 г. Николай II, презиравший Екатерину II и высоко чтивший Павла I»⁵⁸. Таким образом, «высочайшее разрешение» на публикацию данного документа было получено лишь в 1909 г. Было ли сокрытие от общественности переписки с британским послом случайностью, или потомки императрицы это делали преднамеренно? Более детальный анализ источника даст на этот вопрос исчерпывающий ответ.

Заметим, что к указанному документу обращались многие ученые, изучавшие историю царствования Екатерины II, однако чаще всего они использовали его фрагментарно⁵⁹. Современные исследователи (З.С. Константинова, О.И. Елисеева) с большим вниманием отнеслись к эпистолярному наследию императрицы⁶⁰. Однако отдельные эпизоды, связанные с взаимоотношениями великой княгини и британского дипломата, остались историками незамеченными.

Надо признать, молодая великая княгиня произвела на посла неизгладимое впечатление. Ее привлекательная внешность, живой ум, рассудительность, умение вести беседы на самые разные темы, а также явно выраженное расположение к Англии не могли оставить 46-летнего британца равнодушным. «Моя привязанность к вам… не имеет границ…мои услуги и моя жизнь как честного человека в вашем распоряжении… Ваши возражения достойны здравого рассудка Ришелье и ума Мольера», – писал сэр Чарльз в одном из писем. В другом послании он восклицал: «Я дивлюсь вам, я вас обожаю с каждым днем все более». Наконец посол разразился целым потоком хвалебных слов в адрес великой княгини: «Вы одна имеете мой секрет; мое сердце, моя жизнь, моя душа вам преданы. Я смотрю на вас, как на существо, превосходившее меня. Я вас обожаю…»⁶¹. Читатель может задаться вопросом: уж не был ли Уильямс влюблен в великую княгиню? Увы, почитателей любовных романов ждет разочарование: опытный дипломат рассматривал Екатерину всего лишь как подходящий объект для манипулирования при достижении своих целей. Что это были за цели?

Здоровье императрицы Елизаветы Петровны в ту пору заметно ухудшилось, и европейские монархи были озабочены тем, кто наследует российский престол в случае ее кончины. Уже в одном из первых писем к Екатерине сэр Чарльз умолял сообщать ему все, что ей станет известно о здоровье императрицы. «Ничего нет на свете, что интересует меня более», – подчеркивал он⁶². И действительно, посол постоянно интересовался у княгини, в каком здравии находится Елизавета Петровна. Екатерина охотно отвечала, извещая Уильямса о том, что императрица не может «взойти на свои лестницы без одышки», подтверждением тому служат «подъемные машины, поставленные везде». Спустя месяц сообщала, что состояние Елизаветы Петровны резко ухудшилось: императрица упала в обморок, «пальцы рук сжались, ноги и руки охладели как лед, глаза лишились зрения. Тут ей бросили кровь, сильно и много, а зрение и чувства вернулись ей». В письме от 17 октября 1756 г. Екатерина более подробно информировала Уильямса о состоянии здоровья императрицы: «Вчера, среди дня, случились (у императрицы – Т.Л.) три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается и, когда спрашивают у нее, отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают ее… Ей дают пропасть снадобий, и она очень послушно принимает все. Мой хирург, человек очень опытный и разумный, высказывается за апоплексический удар, который сразит ее безошибочно». Тот же эскулап убеждал Екатерину, что частые боли у императрицы возбуждали у него «подозрение в раке»⁶³. Чтобы постоянно получать информацию о состоянии здоровья государыни, Екатерина даже разместила в ее покоях своих соглядатаев. «У меня имеются три лица, которые не выходят из ее комнаты и которые не знают, каждое в отдельности, что они меня предупреждают, и не преминут в решительный момент сделать это», – информировала она посла. В ответ Уильямс писал: «Я рад узнать, что вы так хорошо осведомлены о ее состоянии; это вам очень нужно»⁶⁴. Он почти не сомневался в том, что императрица доживает последние дни. В письме от 22 октября он извещал Екатерину о том, что Елизавета Петровна «кашляет кровью и задыхается; ноги ее распухли, и ее мучает грудная водянка».

Изучавшая мемуары Екатерины М.А. Крючкова подчеркивала, что в переписке Уильямса с великой княгиней просматривалась «смесь политического авантюризма, салонного жеманства и неприкрытого цинизма». Однако более всего автора поражало, даже шокировало в письмах «почти открытое ожидание смерти императрицы Елизаветы». Екатерина и посол сообщали друг другу признаки прогрессирующей болезни императрицы, «вовсе не притворяясь, что это их печалит»⁶⁵ .

Почему же британский посол уделял столь пристальное внимание состоянию здоровья российской императрицы? «Особое внимание, – писал известный историк XIX в. А.Г. Брикнер, – обращалось за границею на вопросы престолонаследия; иностранные дипломаты при русском дворе иногда старались содействовать их решению. Отсутствие закона о престолонаследии, недостаток в учреждениях государственного права давали полный простор подобному вмешательству»⁶⁶. Неудивительно, что правительство Великобритании проявляло заинтересованность в том, чтобы после кончины Елизаветы Петровны на троне оказалась Екатерина, а не склонный к прусским порядкам ее супруг великий князь Петр Федорович. Поэтому, совместно с великой княгиней, Уильямс проработал план ее действий после смерти императрицы. По сути, это был план государственного переворота.

Уже спустя неделю после начала переписки Екатерина упоминает о своем желании «надеть венец» и о поддержке ее в этом стремлении сэром Чарльзом. «Сколько я обязана провидению, которое вас прислало сюда, как ангела хранителя, для того, чтобы связать меня дружбою с вами. Вы увидите, что если когда-нибудь я надену венец на царство, я отчасти вам буду обязана в этом», – писала Екатерина 8 августа 1756 г. Она почти не сомневалась в успехе своего предприятия, убеждая посла, что «будет царствовать или погибнет». «Я, – сообщала она вскоре, – занята формированием, обучением и привлечением разного рода пособников для события, наступления которого вы желаете (выделено нами – Т.Л.), отчего в моей голове сумбур от интриг и переговоров».