Образование может и хорошее, но где на Москву взять денег?

– Решу. – От всех сомнений и доводов баба Гарпина отмахивалась, как от несущественных. – Будут деньги, Олька. Твое дело – учиться, человеком стать. Я отцу твоему обещала, а слово свое я держать умею.

Отца Ольга никогда не видела. Впрочем, как и маму. Знала только от той же бабы Гарпины, что людьми они были очень достойными, не чета многим. Мама умерла в родах, а отец погиб еще раньше. Как погиб, баба Гарпина не рассказывала, лишь однажды обмолвилась про ужасное несчастье. Вот так и остались они вдвоем. Сначала, пока Оля была совсем маленькой, жилось ей беззаботно, но очень скоро баба Гарпина взялась учить ее странной и непонятной науке.

– Все тебе, Олька, не скажу. Все тебе знать пока без надобности, но самое главное расскажу, чтобы, когда начнется, когда поднимется в тебе это, ты не испугалась, устояла на ногах.

Помнится, Ольга тогда спросила, что поднимется и чего ей не нужно бояться, но баба Гарпина лишь махнула костлявой рукой и велела:

– Тетрадь бери и перо, завтра учебу начнем. Сегодня сил что-то нет. Суставы крутит, наверное, к грозе.

Она не ошиблась, в тот же вечер приключилась гроза такой силы, что ветром валило деревья, срывало крыши с сараев, поднимало в воздух телеги. Была в бабе Гарпине эта особенная чуйка на перемену погоды. И на другое всякое, если уж на чистоту. А учить Ольгу она начала только спустя полгода. Ольга уже и забыла про тот разговор, но баба Гарпина не забывала ничего.

Это были странные уроки. Иногда странные, а временами страшные. Настолько страшные, что по вечерам Ольга боялась спать без света, и тогда баба Гарпина приносила в ее комнату свечу, ставила на стол, хмурила совершенно седые, но все еще густые брови и говорила:

– Тебе не надо этого бояться, Олька. Ты только учись прилежно, запоминай, что нужно делать, как нужно защищаться, случись что.

Ольга не хотела ни запоминать, ни защищаться, она хотела во двор к друзьям. Хотела забыть всю эту дикую, неправильную какую-то науку. Пришло время – и забыла. Баба Гарпина заставила забыть, заглянула ей в глаза, нащупала невидимую петельку, потянула.

– …Придет время, вспомнишь… – Ее сиплый голос растворялся в вое ветра. Снова начиналась гроза. – Самой не пригодится, девочкам передашь. Вот так же, как я тебе, и передашь. Пусть знают.

– Каким девочкам? – ее собственный голос тоже был едва различим. Ольга почти оглохла и почти ослепла в этой грозовой круговерти. Ее длинные волосы рвал ветер, и она все пыталась пригладить их, вырвать из цепких грозовых лап.

– Нашим… Твоим девочкам передашь. А пока не нужно, пока не время.

На голове бабы Гарпины был привычный черный вдовий платок. Может, поэтому, а может, еще почему, ветер обходил ее стороной, не трепал не то что волос, даже подола длинной юбки не касался.

– А тетрадку свою в сундук положи рядом со всем остальным. Придет время – откроешь, прочтешь. Ох, хочется мне тебя уберечь, Ольга! Но, видать, плохая из меня защитница, даже сейчас не могу всей правды рассказать…

Всей правды? А то, что рассказано, еще не вся правда?! То, от чего в жилах стынет кровь? То, что разум отказывается понимать и принимать? Спросить бы, за что ей все это…

Она и спросила. Закричала, перекрикивая ветер.

– Почему я?!

– Потому что доля такая у тебя… – Баба Гарпина провела ладонью, словно гладя по холке какого-то невидимого, но очень крупного зверя, и ветер тут же утих. Может, это его она и гладила? – Потому что за все нужно платить… Она заплатила. Думала, справится. Думала, остальных это стороной обойдет, а оно вона… не обходит. В крови это, Оленька. В крови! А кровь – не водица. Мне ли не знать? Я много всякого знаю, много помню. И рада бы забыть, но не могу. Сама не могу, а тебе, детка, помогу. Ну-ка, вспомни все, что я тебе рассказала!

Ветер стих, а Ольгины волосы все еще парили над головой, сплетались в косы, чтобы тут же распасться на пряди.

– Я не хочу!!! – закричала она и поймала свою косу, дернула со всей мочи, до боли, до слез.

– Вспоминай, – велела баба Гарпина строго. – Это важно, Ольга. Это наше с тобой наследие. Мы его не выбирали, но раз уж так вышло…

Не вспоминать… Не помнить… Не смотреть… Не видеть…

– А теперь забудь. – Голос бабы Гарпины звучал прямо у нее в голове. – Забудь, Оленька! А вот когда снова почувствуешь то, что сейчас чувствуешь, начинай вспоминать. Не все и не сразу. Сразу нельзя, опасно! Сначала про петельку вспомни, потом про тетрадочку свою. А дальше уже легче все пойдет. Ты к тому времени уже взрослая будешь, сама решишь, как с этими знаниями поступить. Одно помни всегда – это такие силы, с которыми шутки плохи. Никто их не звал, никто не просил. Сами пришли. Сами в горло вгрызлись. Они не виноваты. А кто виноват, того уже давно нет на этом свете.

Коса в руке сделалась твердой, словно из стальных прутьев сплетенной. И не коса это вовсе, а ошейник. Тонкий, серебряный ошейник. Лежал на дне сундука, пока Ольга не взяла его в руки. Там еще много разного – на дне, но ей сейчас нужна тетрадка. Вот эта, пухлая, с истрепанными, пожелтевшими страницами, исписанными по-детски старательным, аккуратным почерком.

…Сначала про петельку вспомни, потом про тетрадочку свою. А дальше уже легче пойдет…

Пойдет ли? Что ж не предупредила ее баба Гарпина, что так тяжело будет вспоминать? Так тяжело и так больно…

Бордовая и густая, как вишневая настойка, капля упала прямо на тетрадный разворот, закрасила красным самое первое предложение. Ну и пусть! Ольга помнила его наизусть.

«Этого не может быть!» Вот, что она написала много лет назад. Тогда не верила, а сейчас что же? Повзрослела? На старости лет поверила в сказки? Или почуяла?

Ведь почуяла же! Как петельку нащупать, как потянуть, как заставить другого слушаться. Тихий, едва различимый зов тоже услышала. И испугалась. Вот сейчас по-настоящему, до дрожи в больных, убитых артритом коленях. Не потому ли испугалась, что вспомнила? Или потому, что поверила?

Не важно! Решение принято! Там, на лютом мартовском ветру, что раскачивал парящие в рассветных лучах тела, принято. И назад дороги нет.

Никто их не звал, никто не просил. Сами пришли. Сами в горло вгрызлись.

Пришло ее время встать на защиту рода. Сколько там от того рода осталось? Она да Танюшка. Вот ради Танюшки и нужно решиться. Баба Гарпина не уберегла ее маму, а она не уберегла Лидию, свою единственную дочь. Не уберегла, отпустила на фронт вслед за Петром. Куда муж, туда и жена. Так шутила Лидия. Пыталась шутить, хоть и выходило плохо. Оба они понимали – и Петр, и Лидия – что, возможно, не вернутся уже никогда, что оставляют на нее свое единственное дитя. Понимали, но все равно ушли, потому что совесть, потому что долг, потому что «через полгода, мамочка, эта война закончится». А через полгода пришли похоронки. Сначала на Петра, потом на Лидию…

На то, чтобы не закричать в голос, Ольгиных сил хватило. И на то, чтобы спрятать похоронки, тоже. Не нужно Танюшке это знать. Не сейчас. Она расскажет потом, когда все закончится, когда не придется бояться каждого нового дня. А пока нужно крепиться, взять себя в руки, сцепить зубы и жить дальше. Ради внучки.

Наверное, именно тогда, пряча в укромном месте похоронки, Ольга и начала вспоминать, а теперь вот вспомнила окончательно.

… – Бабушка! – Тихий голос Танюшки заставил ее вздрогнуть, торопливо утереть закровивший нос. – Бабушка, чай готов! Ты где?

– Иду! – Ольга сунула тетрадь за пазуху, закрыла сундук. Надо будет навесить новый замок, но это уже потом. Сейчас нужно спускаться.

* * *

Пропуск ей выписали в комендатуре. Чтобы выписали без заминок, снова пришлось вспомнить уроки бабы Гарпины. На сей раз получилось быстрее и проще, головная боль вспыхнула, но почти тут же стихла. Куда дольше голова болела после разговора с внучкой. Танюшка не понимала, не хотела понимать. И отпускать ее в Гремучий ручей тоже не хотела.

– Бабушка, зачем тебе?! Бабушка, там же кругом эти звери! – Танюшка кричала, сжимала кулаки, словно готовилась ударить невидимого врага.

– Тише. Тише, Татьяна! – Она умела быть строгой. Пожалуй, она и была строгой. А после похоронок к строгости добавился еще и страх. Она никому не позволит отнять у нее внучку. И внучке не позволит наделать глупостей.

– Бабушка…

– Я сказала, замолчи! Замолчи и слушай! Сюда иди, в глаза мне смотри, Татьяна.

Найти Танюшкину петельку было легко. Тонкая, словно из шелка сплетенная, светящаяся. Ольга старалась сильно не тянуть, не делать больно. Ей просто нужно, чтобы девочка не мешала, чтобы кое-что забыла.

Подумалось вдруг, что баба Гарпина поступала с ней точно так же, стирала и заново переписывала воспоминания. Хорошо это или плохо? Тогда, много лет назад, Ольга бы сказала, что это отвратительно, но сейчас… Сейчас это была ложь во имя спасения. У нее никого больше не осталось, никого, кроме этой смелой и глупой девочки. Единственная ее задача – девочку уберечь. Какой ценой? Да любой! Баба Гарпина бы ее поняла и не осудила. Баба Гарпина многое знала наперед.

– Так надо, Татьяна. – Ольга отпустила петельку, погладила внучку по черным волосам. Глаза синие, волосы черные. Кто пройдет мимо такой красоты? Уже останавливаются, уже заглядываются. Пока только лишь заглядываются. – К ужину вернусь. Ты тут приберись пока.

Танюшка кивнула. Вид у нее был растерянный. Точно такой же, как у Мишани-полицая. Словно бы она удивлялась своему собственному решению. Или не принимала его.

Не важно, главное, что подчинилась, перестала задавать вопросы. А то, что зубы стиснула, да кулаки сжала, не беда. Горячая кровь. Пройдет.

До усадьбы Гремучий ручей был час ходу. А по молодости, помнится, Ольга добегала до усадьбы за сорок минут. Как давно это было! Словно и не с ней.

Гремучий ручей был местом особенным, тянуло к нему людей. И людей и, надо думать, нелюдей. Ведь не просто так там случилось то, что случилось. Пожар не просто так приключился. Хозяев не просто так «на вилы подняли». Про вилы рассказывал сосед дед Антип, рассказывал, как будто был очевидцем случившегося. Или даже участником. Старый, полуслепой, он любил посидеть летом на завалинке и языком потрепать был горазд. Про язык это уже баба Гарпина отмечала. Деда Антипа она на дух не переносила, и маленькой Ольге запрещала к нему приближаться. Но ведь интересно же! И вдвойне интересно, когда речь идет про усадьбу и все, что в ней приключилось. Потому Ольга бабу Гарпину не слушала, а вот деда Антипа очень даже наоборот. И то, что он рассказывал теплыми летними вечерами, не забыла. Может потому, что о рассказах этих баба Гарпина так и не проведала, не смогла стереть из Ольгиной памяти? Или потому, что рассказы были такими яркими, такими страшными, что их еще попробуй забыть?

– …Я малой тогда был, – сипел дед Антип, пыхая самокруткой. У самокрутки был такой ядреный запах, что у слушателей слезились глаза. – Ну, не такой малой, как вы, – он обводил детвору подслеповатым взглядом, – постарше на пару годков. Но помню все, как будто оно вчера приключилось.

И они хором спрашивали, а что же там такое приключилось в усадьбе Гремучий ручей?! Спрашивали, хоть и слышали эту страшную сказку уже много раз.

– Когда усадьбу только строить начали, все дивились: кому нужен дом в такой глуши! Низко, затишно, от цивилизации далеко. – Слово «цивилизация» дед Антип произносил медленно, по слогам, будто пробовал на вкус.

От цивилизации усадьба и в самом деле была далековато. Хотя, это смотря, что считать цивилизацией. Если их село Видово, так и не особо. Час неспешным ходом – разве ж это далеко? А вот если за цивилизацию взять город, так уже и далековато. Пешком, дай бог, чтобы за день добраться.

А про глушь неправда! Дом заложили в самой нижней точке лощины, на берегу небольшого водоема, который получился после запруды того самого Гремучего ручья, что впоследствии дал название всей усадьбе. Сама лощина тоже называлась Гремучей. Почему? Ответить на этот вопрос никто из взрослых не мог. Рассказывали про особенный шум ветра в кронах деревьев. А еще про ручей, больше похожий на неглубокую речушку, который, петляя по склонам лощины, срывался вниз маленьким, но звонким водопадом. В общем, версии были разные, и никого особо не интересовало, какая из них верная.

Как бы то ни было, а дом на дне лощины вывели быстро. Строили не свои, а приезжие. Неприветливые, дикого вида чужаки. С местными они не общались, жили там же, на стройке, а как только работы по дому были завершены, исчезли в одночасье.

– Как сквозь землю провалились, – сказал дед Антип, пыхая самокруткой, а потом, хитро сощурившись, добавил: – Или еще что похуже.

Они тут же спросили, что похуже, а он лишь многозначительно пошевелил кустистыми бровями, оставляя слушателям право самим додумать эту часть истории. И они додумывали. Особенно Ольга! Иногда она додумывалась до того, что приходилось спать со свечкой. И это еще до того, как баба Гарпина велела ей вести тетрадку.

– А потом почти сразу приехали хозяева. Ну, про хозяев вы тут все наслышаны! Миллионер этот из столичных. И жена его то ли венгерская графиня, то ли австрийская. – Дед Антип щурился, словно припоминая, откуда точно родом была молодая графиня.

Сейчас Ольга знала доподлинно, откуда, а тогда всякий раз сердце замирало в надежде услышать что-нибудь новенькое, что-нибудь особенное. И дед Антип не подводил. Иногда «графья» становились баронами, а иногда и вовсе беспородными помещиками. Беспородными, но очень богатыми!

А как же иначе?! Как без огромных деньжищ-то управиться, превратить дикую, непролазную Гремучую лощину в эдемский сад?! Как построить этакую домину, мало чем отличающуюся от дворца?! Никто из них никогда не видел настоящих дворцов, поэтому верили деду Антипу на слово. Усадьба Гремучий ручей и в самом деле выглядела необычно, даже вызывающе для здешних мест. И не понять, что теперь называть глухоманью: ее или ее окрестности. Так было раньше, в давние времена. До того, как приключилось то несчастье. Иногда дед Антип называл произошедшее вот так деликатно – несчастьем, но чаще – чертовщиной! Конечно, детям было интереснее про чертовщину! Интереснее, и страшнее.

– Сначала-то наши деревенские обрадовались! Экое развлечение: усадьба, иноземцы. Для нас же тут иноземцы были в диковинку. Кому просто любопытно было, а кто рассчитывал найти работу в Гремучем ручье. Это ж домина какая! – Дед Антип закатывал к небу полуслепые глаза, щурился на солнце. – А вокруг домины – парк. А рядом – пруд. И за всем этим добром присмотр нужен. Только вот зря надеялись! – На этом месте рассказа голос деда становился суровым и осуждающим, как будто он и сам был из числа тех, кто надеялся. Как будто его тоже обманули залетные иноземцы.

– Со всей челядью переехали! Никогошеньки из Видова на работу не наняли. Даже садовник у них был свой. Садовник! Кому нужны эти садовники и сады, когда кругом столько лесу!

Вот тут Ольга с ним никогда не соглашалась. Лес – это одно, а парк на дне Гремучей лощины – это совсем другое! Удивительное место с павильонами, диковинными статуями, с розовыми кустами, с прудиком. За всем этим непременно нужен уход, чтобы поддерживать в порядке этакую красоту. Вот только красота в Гремучей лощине жила недолго, порушили красоту…

– А еще все думали, что в усадьбу нашенские помещики станут ездить. Балы устраивать, и эти… – Дед Антип прищелкнул заскорузлыми пальцами, – фейерверки! Бесовская забава, сказать по правде. Ну ее! Да только не принимали эти басурмане наших господ. Хозяин, Дмитрий Дмитриевич Радич, всем рассказывал, что его молодая супруга хворает, и тревожить ее ни в коем случае нельзя. Они, дескать, потому в Гремучей лощине и поселились, что тут условия какие-то особенные, сильно способствующие избавлению от всяких хворей. Уж не знаю, поверили ли наши господа этому залетному выскочке, но навязываться не стали.

Это дед Антип говорил с какой-то непонятной гордостью за здешних господ.

– Однако ж сами про гостеприимство не забывали, соседей к себе приглашали. Особливо господ из городских. Эти, видать, не такие гордые были. Или чужие деньжищи им глаза застили? – В этом месте дед Антип принимался сворачивать новую самокрутку, а слушатели терпеливо ждали продолжения истории, хоть и знали ее наизусть.

…Вспоминать те славные времена было приятно. Словно Ольга снова вернулась в детство. Даже идти стало легче, и колени не отзывались болью на каждый шаг. Как же давно она не бывала в усадьбе? Если подумать хорошенько, то с полвека. Не было у нее в том особой нужды. Разве что в молодости, когда еще была жива баба Гарпина, а в ней самой кипел этот юношеский интерес ко всему загадочному и непознанному. А потом что же? А потом баба Гарпина потянула за невидимую петельку и велела забыть. Вот она и забыла. На многие годы. Тогда забыла, а сейчас начинает вспоминать.

Странно так, будто из глубокого сна выныриваешь и никак не можешь разобраться, где еще сон, а где уже явь. Вот эта мощеная красной брусчаткой дорога – это точно явь. До нее Ольга и раньше доходила по каким-то своим учительским делам. Тут и школа недалеко, а в школе прошла, считай, вся ее жизнь. Так уж вышло, что вот эта красная, точно кровью залитая дорожка сделалась для нее границей, которую она долгие годы не решалась переступить, а теперь вот переступила.

Сердце на мгновение перестало биться. Подумалось вдруг, что и не станет больше, что смерть ее будет наказанием за ослушание, за нарушение границ. Но ничего, сердце дрогнуло и пустилось вскачь сразу, как только граница из красной брусчатки осталась позади. Дальше пришлось идти по грунтовке, больше похожей на широкую тропу, но Ольга знала доподлинно, что этой дорогой пользуются так же часто, как и в мирные времена. Если не чаще, потому что Отто фон Клейст, тот самый фашистский вервольф, не захотел жить в Видове, устроил свое логово в Гремучем ручье. Почему? Может, чувствовал темную ауру этого места? Или ему просто нравилось жить в таком доме?

После пожара, случившегося еще в царские времена, усадьба долго стояла в руинах. Ну, не совсем в руинах, дотла сгорела только часовня, да повредило огнем восточное крыло, а основное здание почти не пострадало. Его, конечно, разграбили, разорили и вынесли все, что можно было успеть вынести до приезда полиции. Вынесли бы и больше, но полиция сработала неожиданно споро, разъяренных мужиков оттеснили за границы усадьбы, кое-кого даже ранили. Потом еще долго велись всякие разбирательства, приезжали следователи, оценщики и журналисты из города. Какой-то неведомый меценат или кто-то из дальних родственников хозяев попытался усадьбу восстановить. Получилось хорошо, ничуть не хуже первоначального варианта, только с тех пор в Гремучем ручье подолгу никто не жил, а когда случилась революция, усадьба перешла органам Советской власти. Но и тогда не сложилось. Здание пытались использовать по-разному, но в силу его отдаленности от той самой цивилизации, получалось это не очень хорошо. Да и слава за Гремучим ручьем у местных закрепилась дурная. Никто толком ничего не знал и не помнил, а вот поди ж ты! Не было жизни в Гремучей лощине, эдемский сад медленно, но верно дичал, пока не перестал отличаться от наступающего со всех сторон леса. И только перед самой войной жизнь, кажется, начала сюда возвращаться. Все благодаря источнику с минеральной водой, который открыли недалеко от усадьбы. Ну как открыли? Был он здесь всегда, и вода в нем была красноватая, солоноватая, вкусом похожая на кровь. Местные эту воду никогда не пили, а сам источник обходили седьмой дорогой. До тех пор, как какой-то ученый из области, снимавший в Видове на лето дачу, не решил взять пробы. Вода оказалась целебной, насыщенной железом и еще десятком других минералов. И местность вокруг него оказалась располагающей для отдыха и оздоровления советских граждан. Дом взялись реставрировать и даже успели отремонтировать восточное крыло.