Вот так, дурачась и подначивая друг друга, мы и дошли до цели. На смородиновом крутояре не протолкнуться – гуляет народ. Корочун сегодня – самый короткий день в году. Большой праздник. Нарядные краснощекие девицы вышли себя показать, парни – на красавиц посмотреть, а кто постарше и посолиднее – развеяться, отдохнуть от целого года тревог и забот. Песни-пляски, снежки да салазки, прямо на середине реки расчистили мужики место под каток. Ходит-бродит с лотками промеж гуляющих торговый люд – кому прянички, кому конфеты-мармелады или печенье, а кому и чего покрепче да пожиже – на любой вкус товар сыщется, на любую мошну. И разносится над толпой веселая морозная песня:

 
Ах ты, зимушка-зима,
Ты холодная была.
Ты холодная была,
Все дорожки замела.
Э-эй, да люли,
Все дорожки замела.
Все дорожки и пути,
Негде всаднику пройти.
Э-эй, да люли,
Негде всаднику пройти.
 

Зигфрид с кем-то здоровается, отвечает на поклоны, улыбается. Почти своим стал студент. Угол ему у себя Платон Силыч выделил, столоваться с домашними завсегда приглашает. Значит, барону в нашей деревне почет и уважение. А может, староста его женить надумал? А что? У Силыча три дочери на выданье. Не все ж им по вечерам под окнами прясть в ожидании суженого. И на меня деревенские внимание обращают. Только внимание неприветливое, настороженное. Ну да ничего, мы привычные… Однако бессмысленное хождение начало меня утомлять.

– Пошли хоть на ледянке скатимся, – дернула я студента за рукав.

– Твоей бабушке обещано было, что озорничать не позволю, – поморщился Зигфрид. – Слаба ты еще для таких подвигов.

– Ну, тогда хоть леденец на палочке купи… – заныла я.

Спутник только кивнул и ринулся в толпу лотошников. У кого-то характер от мороза, видно, портится. Ну чего ему стоило прокатиться по обледенелому желобу аж до другого берега, да с ветерком, с гиканьем, с посвистом молодецким? А то бродим тут на веселом празднестве, будто нам сто лет в обед. Бабуля, вишь, ему не велела! Тоже подлиза знатный. Носятся со мной, как с тухлым яйцом, уже которую седмицу.

– Ой, девки, глядите, как ведьмина внучка расфуфырилась, – донесся до меня визгливый злобный голосок. – Небось всю восень морду в щелоке держала.

Это кто у нас смелый такой? Ага! Лизавета – младшая дочка старосты. У самого берега, где начинается укатанный ледяной спуск, веселится компания молодежи. Парни и девки отвлеклись на минутку друг от друга и все уставились в мою сторону. Мелькнуло лицо бывшей подруженьки, слегка вытянутое от удивления. Мне показалось – сейчас Стеша подойдет поздороваться. Нет, отвернулась равнодушно, что-то шепнув стоящей рядом девице. Ну правильно, не ровня я ей. Не очень-то и хотелось! А вот Лизавету надо отбрить. А то меня живо эти курицы заклюют. Проходили, когда они еще цыплятами желторотыми по деревне бегали. Поэтому я вдохновенно заорала, перекрывая ровный гул толпы:

– Ты, квашня, на себя посмотри! Всю свеклу из клетушки на румянец извела? Так у тебя одна щека выше другой получилась! И за косу держись покрепче. А то, может, кто-то еще не знает, что она у тебя приплетная-а!

Вот так-то! Вишь, разозлилась как – так покраснела, что уже и не видно, чего у нее там выше. Правда – она завсегда больнее брехни колет.

 
Я дорожку размету,
Сама к всаднику пройду.
Э-эй, да люли,
Сама к всаднику пройду.
 

Я гордо развернулась и… бамц! – получила в голову плотным снежком, аж в ушах зазвенело.

– Ой, люди добрые, Федор-то чернавку осчастливил! – захлебываясь, визжала Лизавета.

Вот ведь как полезно кавалера под рукой иметь. А мой где-то петушков липких выбирает. Федька – потный и раскрасневшийся кузнецов подмастерье – уже споро лепил другие снаряды. Ах, значит, так? Мало я тебя в детстве колотила! Время-то идет, а ума у некоторых не прибавляется. Я зарылась по локти в ближайший сугроб. Силы, конечно, не равны, да только я быстрее. Р-р-раз! – и огромный ком снега залепил лицо противнику. Федька только отряхнулся по-собачьи. В следующую минуту я согнулась под градом холодных колобков. Приятели Федора – Мишка и Гришка – поспешили на помощь недорослю. И я стала отбиваться. Остальные радостно скалились нежданному развлечению, улюлюкали, кричали, но в баталии принять участие не стремились. По уму, мне следовало отступать – бежать домой или искать Зигфрида, чтоб спрятаться за его широкую спину. Да только овладел мною какой-то злой кураж – я носилась подобно грозовой туче, мои наскоро слепленные снежки разили без промаха. Вот уже схватился за глаз Мишка, Федор стал явно прихрамывать. Я уворачивалась от атак, используя любую неровность, любой снежный занос или куст, неожиданно переходя в контрнаступление. И лилась, лилась разудалая песня:

 
Ах ты, всадник молодой,
Ты возьми меня с собой.
Э-эй, да люли,
Ты возьми меня с собой.
Ты возьми меня с собой
Молодой своей женой.
Э-эй, да люли,
Молодой своей женой.
 

А сердце бьется часто-часто, горят щеки, покалывает морозцем руки – варежки потеряны в пылу борьбы. И Гришка, видимо уже порядком потрепанный, куда-то подевался. Скоро будет пора праздновать победу да песни величальные самой себе петь.

Ага! Разбежалась! Дальше все происходило одновременно – подвернулась нога, со спины на меня накинулся неожиданно появившийся Гришка, схватил за руки Федор. И мы орущей куча-мала кубарем скатились с крутояра. Пока я отплевывалась и отвешивала затрещины, стали подтягиваться зрители – вся честная компания. «А бережок-то нас от гуляющего люда очень удачно прикрыл, – почти равнодушно подумалось мне. – Теперь уж и студент не отыщет, и никто из взрослых не заступится, если что…» Меня за шкирку вытащили из снега, поставили на ноги. Двое парней держали за локти, пока походкой королевишны к нам приближалась Лизавета.

– Ну что, чернушка, получила на орехи? Будешь теперь знать, на кого тявкать.

Я только подбородок вздернула.

– Думаешь, меха нацепила и чудо как хороша сделалась? Или в зеркало никогда не глядела? Так я тебе покажу, а то так в неведении и помрешь. – Редкие мелкие зубы ощерились в недоброй ухмылке.

Порывшись в богатой поясной сумице, Лизавета вытащила круглое зеркальце.

– На, любуйся! – И сунула вещицу мне под нос.

Я зажмурилась. Нельзя, нельзя мне туда смотреть… Бабушка узнает, заругается. Чьи-то злые руки дергают за волосы.

– Смотри! А не то косу тебе отрежу. Федор, ножик дай.

– Может, ну ее… – бубнит Федор. – Может, хватит?

– Это я решать буду, когда хватит.

Лизавета непреклонна. Вот же повезет подмастерью с женой – попадет под каблук, пикнуть не успеет. А стальное лезвие уже холодит затылок. Еще чуть-чуть, и прощай моя гордость – толстая девичья коса.

Эх, пропадать, так с музыкой. Я широко раскрыла глаза, успев увидеть в зеркальце свою перемазанную физиономию с синяком на скуле. А потом гладкая полированная поверхность пошла трещинками и, мелодично тренькнув, разлетелась на тысячу мелких осколков.

– Ведьма! – ахнул кто-то испуганно.

И я почувствовала, как в волосы вгрызается закаленная сталь Федькиного ножа. Из моего горла вырвался низкий нечеловеческий вой.

А потом пришла пустота – страшная и звенящая. И будто четыре тугих каната обхватывают меня за пояс, вздергивают над землей, и я взлетаю над головами мучителей, широко раскинув руки. И с севера в мои рукава проскальзывают шаловливые струйки Бора, и с юга веет жарким ароматом раскаленной земли, восточный ветер и западный тоже приходят, потому что кружит меня, будто оказалась я внутри огромного воздушного водоворота. И с любопытством гляжу я сверху на разбегающихся людей, на сорванные ураганом крыши, на группу закутанных в черные плащи всадников, несущихся ко мне прямо по блестящему речному льду. А вон и Зигфрид, простоволосый, без шапки, пытается пробраться поближе, преодолевая порывы ветра. Падает, поднимается, опять падает, на четвереньках пытается ползти вперед. Снежный вихрь на минуту скрывает от меня фигуру барона, а когда снег опадает, я вижу, что Зигфрид лежит неподвижно.

– Нет! – кричу я и камнем падаю вниз.

Поздно вечером я, уставшая и зареванная, тихонько сидела дома на лавке, сжимая в руках кружку с мятным взваром. А бабушка бушевала. Такой я Ягу никогда не видела. Прихрамывая, она носилась из угла в угол, увязывала мне в дорогу какое-то барахло и бухтела, бухтела:

– Вишь, кавалерию они прислали… Стихийников у них тут отродясь не было… И не будет, с таким отношением!

Я шмыгнула носом.

– Не реви, – подлетела Яга. – Это еще не сила, а так – предвестники. Хорошо еще, не погиб никто. А за хозяйства разоренные я расплачусь, не сомневайся. Про что тебе вещун там нашептывал?

Я вспомнила черные плащи, серебряные маски, выглядывающие из-под капюшонов…

– Говорил, чтоб теперь не боялась, что учить будут.

– Ага! Эти научат…

В горницу без стука ввалился Зигфрид, серьезный и собранный, с огромным заплечным мешком.

– Фрау Ягг, нам пора.

– Бабуль, а нам обязательно вот так, на ночь глядя, убегать? – вдруг испугалась я.

– Иначе никак. С утра придут эти… – Тут ведьма употребила такое слово, что даже у студента уши покраснели.

Родственница, как всегда, права. К «этим» в лапы попадать очень не рекомендуется. Недобрые мутные слухи ходят про вещунов. Некоторые говорят, что и не люди они вовсе…

– Лутоня. – Бабушка повесила мне на шею янтариновый шарик на цепочке. – Будут там спрашивать, «по какому праву вы, донья Лутеция, вступили под сень…», ты им сразу кулончик под нос. У тебя прав-то поболе, чем у других, будет.

– Хорошо. – Я спрятала подвеску в вырез мужской рубахи.

– Теперь ты, – повернулась ведьма к студенту. – Бери то, за чем приходил, передашь наставнику.

И сунула студенту ворох пергаментных клочков. Зигфрид ошалело стал распихивать добычу по карманам.

– А на словах обскажи, – Яга на мгновение задумалась, – что октавы у него проваливаются, пусть инструмент лучше настраивает. Ну все, присядем на дорожку…

Мы помолчали. Хороший обычай, правильный. Как раз чтоб вспомнить, ничего ли не забыто впопыхах. Ёжкин кот! Я ринулась к запечному тайнику и одним движением сгребла в мешок всю захоронку. Бабушка посмотрела на меня строго, потом подошла и сухо поцеловала в щеку. У меня сердце сжалось от скорой разлуки. Еще пара минут, и коренастая лошадка, терпеливо дожидающаяся у забора, унесет меня от всего привычного и родного. Втроем мы вышли на крыльцо. Засада! На улице нас поджидали закутанные в плащи фигуры. Первой сориентировалась Яга:

– Через изнанку пойдете. Быстро!

– Куда? – уточнил студент.

– В баню, – шепнула я, подталкивая его в нужном направлении.

Мы бросились к пристройке, я рванула на себя заледеневшую дверь, развернулась.

– Спиной вперед входи, – успела скомандовать, прежде чем ухнуть во влажное изнаночное нутро.

– Интересно девки пляшут, – пробормотал Зигфрид, осматриваясь.

А чего тут смотреть? Пыль и запустение. Как и положено. Вон только стайка мелких юрких банщиков спряталась за расколотой шайкой. Торопиться надо. Изнанка – тварь хитрая, все силы выжрет, если надолго задержимся. Хорошо еще, дорогу помню. Из лесу – на тракт, а там уж как повезет.

Послышался скрип. Барон дернулся.

– Не бойся, – взяла я его за руку. – Это в яви кто-то за нами увязался, небось вещуны обыск затеяли.

– Куда дальше?

– Ты лучше глаза закрой, а то с непривычки…

Зигфрид доверчиво зажмурился, и я его повела – сквозь стену по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Когда мы наконец очутились в лесу, уже занималась заря. Заря моей новой жизни.