– Да у тебя здесь простые стеклышки, – коллега, успевшая нацепить мои очки на свой востренький носик, любовалась своим отражением в зеркальце. Зеркальце было забавное, будто детское. Посеребренную пластинку охватывал хоровод латунных паучков.

– Я их для солидности ношу, – пояснила я. – А ты у младшей сестры вещицу отобрала?

– Это? – Ляля усмехнулась. – Это, моя дорогая провинциальная подруга, наимоднейшая забава среди молодежи Мокошь-града. Называется «Сети любви».

– Игра?

– Ну, пусть будет игра. Погоди, я покажу.

Ляля потянулась к телефонному аппарату, крутанула ручку раз, другой, затем сняла трубку и четко проговорила:

– Суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный! – и, смеясь, повесила трубку обратно на аппарат.

– И дальше что?

– Смотри!

Она протянула мне зеркальце. На его поверхности проявлялась какая-то надпись. Да почему это какая-то? Я вполне могла ее прочесть: «Швейный переулок у кафешантана два часа до полуночи». Буковки опять расплылись и пропали.

– И что это значит?

– А то, что ежели я в указанное время в указанное место отправлюсь, там встречу свою судьбу.

– Ты уже пробовала? Оно всегда по ночам свидание назначает? Как оно действует?

– Как действует, не знаю, – обстоятельно отвечала Ляля. – Только мне кажется, что это какое-то простенькое колдовство, на телефонной магии повязанное. Свидания оно назначает в разное время, как повезет. И я им еще не пользовалась. Потому что только сегодня эту вещицу в лавке купила.

– Давай посмотрим, – хулигански предложила я.

Не то чтоб меня свидания интересовали, просто первый день требовал какого-то шикарного завершения. А то что? Добреду в свою комнатенку, чаю похлебаю и почивать?

– Сейчас?

Я постучала пальцем по приколотым на груди часикам.

– Уже девять, за два часа до полуночи – это ровно через час. Это же совсем не поздно еще будет. Или тебя родители дома заругают?

– Да какие родители, – Ляля усмехнулась, на этот раз грустно. – Сирота я. У дядюшки в приживалках живу, все никак не соберусь отдельные апартаменты подыскать. А двадцать пять годков мне еще весной исполнилось, сама себе хозяйкой стала.

Двадцать пять – это был важный возраст для любой незамужней женщины. В двадцать пять ты уже могла ходить по улицам без сопровождения, не попирая приличий, жить отдельно от родителей, и хотя считалась старой девой, обретенная свобода сие обидное звание искупала.

– Вот подыщу себе жилье, смогу хоть в полночь с тобой бродить, хоть за полночь. А пока… дядюшка строг, военного воспитания. Если до десяти вечера домой не явлюсь…

– Выпорет? – ахнула я, всплеснув руками.

– Я не знаю. Еще ни разу не опаздывала.

Ляля накинула на плечи отороченную кружавчиками пелеринку, надела шляпку, тоже до крайности кружевную – уж не дядюшка ли ей велит так одеваться? – и мы вместе спустились на первый этаж.

За конторкой сидел вахтенный, двери всех выходящих в приемную кабинетов были заперты, царила сонная нерабочая полутьма.

Ляля показала мне, как расписываться в книге приходов и уходов, обозначая точное время.

– Дядюшка за мной коляску прислал. Если хочешь, я тебя подвезу.

– Не нужно. Мне пешком недалеко. После насыщенного дня лучше пройтись.

– Понятно, – девушка улыбнулась с лукавинкой. – Кажется, новому чардейскому сыскарю не терпится самой все проверить?

Я непонимающе приподняла брови.

– Держи! – Ляля вложила в мою руку паучье зеркальце. – Развлекайся, коллега.

И выскользнула за дверь. Пока створка не захлопнулась, я слышала дробный стук каблучков по мрамору ступеней.

– Евангелина Романовна Попович? – вдруг отмер вахтенный, рассматривая мою подпись в книге приходов.

– Именно.

– Для вас тут сообщение оставлено.

Он порылся в отделениях конторки, пошевелил губами, читая адресатов, потом протянул мне записку. В ней крупным твердым почерком сообщалось, что одолженный мне для хозяйственных нужд фонарь я должна вернуть в хозяйственную часть не позднее восьми часов утра следующего дня. В противном случае мне грозил денежный штраф.

Я поморщилась. Фонарь я оставила внизу, когда нападала на ни в чем не повинного неклюда. Значит, мне придется или вернуться в присутствие до половины восьмого – а ежели учесть, что время работы заведения было с десяти, радовала меня эта перспектива мало, – или спуститься за казенным имуществом сейчас. Я выбрала второе.

Вахтенный мне с новым фонарем помочь не мог, но дорогу я помнила прекрасно, как и то, что в коридоре имелись магические светильники, которые не позволят блуждать в темноте.

Спустившись наощупь по вытертым ступенькам, я пошла вперед, а через несколько минут – уже на свет. Потом стала поглядывать под ноги. Зеркальце, подарок Ляли, отвлекало, и я засунула его во внутренний потайной кармашек сюртука. Фонарь все не находился; я уже миновала место славной баталии с бородатым Бесником, прошла чуть дальше, до самой арестантской, дверь в которую была прорублена справа по стене. Заглянула я в нее просто так, без планов обыска. На широкой лавке, стоящей вплотную к клетке, сладко спал и, кажется, похрапывал во сне мой непосредственный начальник – Семен Аристархович Крестовский. Но влек меня в арестантскую совсем не он, а мой фонарик, лежащий здесь же, в изголовье почивающего льва.

Перфектно! Вот она, пропажа! Стараясь не потревожить спящего, я на цыпочках приблизилась к лавке. Какой же он красавчик! Не фонарь, знамо дело, а рыжий ирод. Особенно когда спит. Черты лица расслабились, сглаживая мимические морщинки между золотистыми бровями, губы не сжимались в брезгливой или недовольной гримасе, а тоже… Отдыхали? Предвкушали?

Я заметила, что дышу через раз, и сердце опять заколотилось в груди. Эх, Гелька, надо было в разбойный приказ идти. Там, небось, полицмейстеры постарше и пострашнее обитают.

А забавно получается. Значит, начальство нас на службе в одиночестве оставило, чтоб тихонько пробраться в арестантскую и здесь покемарить? Его дома, что ли, не ждут? Жена там, детишки или старушка-мать? Надо будет завтра у Ляли про семейное положение нашего льва расспросить. Так, на всякий случай. Нас на курсах учили, что сбор информации для сыскаря – наипервейшее дело.

Для того чтоб дотянуться до фонаря, мне пришлось наклониться над спящим, максимально вытянуть корпус, затем и руку. Я поморщилась, чувствуя, как ноет плечевой сустав – еще чуть-чуть, и он хрустнет от усилий. Очки съехали на кончик носа, но мне было не до них, – я тянула и тянула вперед руку, одновременно стараясь не свалиться на спящего. Бамц! Очки упали, задев начальственный подбородок. Бум! Лев открыл свои сапфировые очи. Ба-бам! Подошва моего ботинка соскользнула на гладком полу, и я упала плашмя. На Крестовского! В полный рост! Прижавшись к нему грудью!

Как я не сгорела, не сойдя с этого места, я не поняла. Хотя почему не поняла? Не могла я с места сойти, потому и не сгорела. Его высокородие, видимо, в силу армейской выучки, быстро обхватил меня за спину:

– Мне весьма льстит ваш, госпожа Попович, энтузиазм. Но позвольте узнать о цели ваших странных маневров.

Его рот в это время был в двух вершках от моего, и до меня донесся едва заметный аромат ментола.

– Фонарь хотела забрать! – смотреть ему в глаза, да еще без очков, было почти физически больно.

– Понятно, – он распрямил руки, отстраняя меня, затем сел и подал мне казенное имущество. – Этот?

– Да, благодарю, – я покраснела, наверное, до бордовости, поэтому присела, поднимая с пола очки.

– Что у вас в кармане?

– Что?

– Что вы прячете на груди, барышня Попович? Я почувствовал это, когда мы… кхм… Револьвер?

Я замахала руками, полезла в карман, достала зеркальце. Крестовский, уже поднявшись с лавки и поправляя галстук, тряхнул головой. Когда он увидел зеркальце, на мгновение замер:

– Откуда оно у вас?

– Подруга подарила. Это…

Мне стало невероятно стыдно. Даже стыднее, чем начальство таким неподобающим образом будить. Что он сейчас обо мне подумает? Наш новый сыскарь – легкомысленная финтифлюшка? Дурочка провинциальная?

Крестовский ждал ответа.

– Это игра, – сказала я. – «Сети любви». Если телефонировать куда угодно и вслух проговорить «суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный», на зеркальце появится адрес и время встречи с суженым.

Интонации мои были такими казенными, что я даже взбодрилась. Есть еще порох в пороховницах – не все на борьбу со странными мыслями потратилось!

– Какое?

– Что какое? – я уже подумывала прищелкнуть каблуками, для придания себе вида придурковатого, так ценимого всяческим начальством.

– Время и место встречи с вашим, Попович, суженым?

Вот, значит, как? Значит, барышню мы по дороге где-то потеряли? И на Евангелину Романовну свой драгоценный речевой аппарат трудить не намерены? Значит, я теперь у нас Попович буду?

– Швейный переулок, у кафешантана, два часа до полуночи! – отрапортовала я.

– Пойдемте, – Крестовский повел рукой, приглашая меня к выходу.

– Куда?

– Я хочу посмотреть на счастливца, с коим вас свела судьба.

– У меня еще фонарь… Хозяйственная служба… Штраф…

Я лепетала уже на ходу, едва поспевая за широким шагом начальства, но потрясала фонариком в воздухе для демонстрации важности и неотложности возвращения казенного имущества на место непосредственного складирования оного.

Крестовский взлетел по лестнице, ни разу не запнувшись (я заподозрила, что он, как кошка, видит в темноте), и ждал меня в освещенном дверном проеме.

– Разберемся мы с вашими, Попович, штрафами, – бросил он мне раздраженно, отобрал фонарь, поставил его на конторку.

Вахтенный вытянулся во фрунт.

– Он отдаст ваш фонарь в пересменку, – обернулся ко мне Крестовский. – Поспешим. Мне хотелось бы быть в Швейном переулке незадолго до назначенного времени, – зеркальце он мне так и не вернул.

Мы вышли на набережную и быстро пошли вдоль парапета. Дорога была мне знакома, потому что именно по ней я сегодня утром в приказ шла. Дождя не было, над влажной брусчаткой зажигались фонари. Мы свернули в какой-то переулок. Я подумала, что, оказывается, квартирую неподалеку от кафешантана. Потому что ежели пройти вон туда…

– Вы первый раз это делали? – спросил Крестовский через плечо.

– Что?

– Попович, будьте расторопнее. Где ваша хваленая смекалка? Сколько раз вы себе суженого вызывали?

Я решила Лялю не выдавать. Мне-то что: все плохое, что его высокородие мог про меня сегодня подумать, уже подумал, а ниже дна не упадешь.

– Сегодня впервые. На моей малой родине о подобных забавах еще не знают. Видимо, от недостатка телефонной связи в провинции.

– Как оно работает?

– Точно не знаю. Но немножко колдовства, завязанного на телефонное…

Крестовский остановился под фонарем, достал из кармана мое зеркальце, повертел его, рассматривая, и опять спрятал.

– Понятно.

Он замер, о чем-то размышляя, я стояла рядом, дура дурой. Мимо шли люди, некоторые поглядывали в нашу сторону с удивлением. Еще бы: чиновничья дама в мундире и нарядно одетый господин. Кажется, в присутствие в казенном хожу у нас только я и младшие чины, которым это по должности полагается.

– Кафешантан где? – я заметила перемену в лице начальства и подумала, что уже вопросом его от дум не отвлеку.

– За углом, – Семен Аристархович посмотрел на меня с отвращением. – В следующий раз на дело переоденьтесь. Ваш мундир за версту видно.

Я кивнула. Обязательно, всенепременно. Особливо ежели меня перед делом кто-нибудь озаботится об этом самом деле уведомить. Сию же секунду переоблачаться брошусь… Сундук! Я так и не забрала свой багаж!

Скорбные думы о запасных платьях, нижнем белье и премиленькой шляпке с зелеными лентами заняли меня настолько, что я осталась равнодушной и к ярким кафешантанным афишам, на которых изящная барышня поднимала над головой ножку, отчего были видны кружевные панталончики, и значилось: «Богиня любви Венера, проездом из Парижа!», и к нарядной публике, ожидающей начала представления у входа.

Крестовский откинул крышечку карманных часов.

– Десять. Кто из них ваш суженый, Попович?

Я не знала. Из широко раскрытых дверей раздался звонок, возвещающий о начале представления, и публика приливной волной устремилась внутрь. Через полторы минуты мы остались перед входом одни. Служитель, неодобрительно на нас поглядевший, закрыл двери, и теперь даже музыка доносилась до нас приглушенно.

– Какая неожиданная встреча! – из-за угла, расставив руки, как будто собираясь кого-то обнять, к нам подходил Эльдар Давидович Мамаев. – Вы-то здесь какими судьбами?

Я уж открыла было рот, чтоб рассказать про зеркальце, но была остановлена властной начальственной рукой. Рука эта ухватила меня за локоток и сжала так сильно, что мне пришлось сдерживаться, чтоб не пискнуть придавленной мышью.

– Экскурсию по местным трущобам для нового служащего провожу, – ответил Крестовский. – А вы, коллега, за какой надобностью в эти нехорошие места забрели?

– Это же не допрос? – хихикнул Мамаев. – Тогда о своих целях я вынужден буду промолчать даже под пытками.

– Понятно. В таком случае не смеем вас задерживать, – Крестовский, все так же держа меня за локоть, развернулся и потащил меня прочь.

А интересно, это Мамаева Ляле зеркальце напророчило? Это с ним она увиделась бы, коли на встречу пошла бы?

– Будьте расторопнее, Попович!

Я ускорилась. Мы почти подбежали к остаткам развалившейся церкви. Только здесь Крестовский отпустил мою руку и сел на слом стены, будто силы его оставили. Я огляделась. До меблированных комнат «Гортензия» минут семь неторопливым шагом. Улица была безлюдна, только какая-то коляска вывернула из-за угла, лошадка, чью голову украшал затейливый плюмаж, процокала по разбитой мостовой до следующего поворота.

– Ежели наше дело закончилось, я хотела бы пойти домой, – противным голосом проговорила я в пространство.

– Наше дело, Попович, только начинается, – он тоже умел говорить противным голосом. – Завтра с утра обойдете все лавки, где продают ваши «Сети любви», и узнаете, кто в столице такие безделушки производит. Докладывать лично мне.

– Слушаюсь.

– Я видел похожее зеркальце на месте убийства… Идемте, найдем вам извозчика.

– Не стоит, – моя голова уже занята была планированием завтрашних поисков. – Я живу неподалеку.

– Здесь? – он, кажется, удивился. – Тогда вас необходимо проводить.

Я не возразила оттого, что голова уже другим занята была. Сперва надо найти посыльного Гришку – он меня на лавочников выведет. Если я просто в лавку зайду и начну спрашивать, не узнаю ничего или очень мало. Над легендой потом подумаю – у меня для этого целая ночь впереди. А вот над маскарадом голову поломать придется уже сегодня. Мне срочно нужна другая одежда. Ходить в мундире на задание – глупо. Я, конечно, заслужу определенное уважение в глазах опрашиваемых, но откровенных ответов не дождусь. Где же одежду до завтрашнего утра взять? Да не просто абы какую, а к случаю подходящую. Может, у начальства совета спросить?

Я искоса взглянула на Крестовского. Сапфировые серьги в его ушах блестели при свете фонарей. Колдун! Чардеище! И чем-то очень взволнован. Мне-то он пока не скажет, что его тревожит. Начальство… Длинное слово, мне не нравится. Вон он быстро применился меня просто Попович называть. Коротко и по существу. Мне для него тоже надо прозвание придумать – так сказать, общение уравновесить.

– Шеф! – выпалила я неожиданно даже для себя. – Я свой багаж в поезде забыла, мне завтра на дело не в чем идти. При приказе какая-нибудь костюмерная имеется для таких форс-мажорных случаев?

Он посмотрел на меня с таким видом, как будто заговорила каменная стена или разверзлась геенна огненная.

– На вашем багаже была магическая метка?

Я кивнула. Матушка настояла, дабы, случись что, Гелюшкины платьица в пути не потерялись.

– Тогда его уже должны были вам отправить.

Я припомнила, как наговаривала над меткой адрес меблированных комнат «Гортензия», и повеселела. Кстати, мы незаметно к ним и подошли.

Я рассеянно сообщила о сем факте Крестовскому, потому что опять стала думать о завтрашнем мероприятии, а организм мой устроен таким образом, что думать сразу о двух вещах я не умею.

Шеф не ответил, стоя у входа на манер соляного столба. Я проследила за его взглядом. Вывеска заведения тети Луши сменилась. То есть название осталось прежним, только под ним теперь была еще одна доска, на коей намалевана была большегрудая рыжеволосая барышня в чиновничьем мундире, держащая под мышкой горшок с ярко-синими цветами – по-видимому, гортензией.

– Кхм… – я решила прояснить ситуацию: – Мне приходится таким образом доброе к себе отношение хозяйки отрабатывать.

– Понятно.

Я от его высокородия это «понятно» за сегодня, наверное, раз пятьдесят слышала. Наверное, это его паразитическое слово или как там оно по-научному называется.

Я попрощалась, оставив Крестовского любоваться шедевром живописи, и поднялась к себе в комнату. Сундук, мой миленький вожделенный сундучище, уже ждал меня там. Я чуть не расплакалась, проведя пальцами по его треснувшей с одного боку крышке. Теперь мы на дело в правильной одежде пойдем, и дело сделаем, и шефу доложим. А он зыркнет своими глазищами благостно и скажет: «А вы на диво расторопны, Попович!»