Я не ожидал прихода Орика этой ночью. Я ещё не спал, когда заглянул служка объявить, что пожаловал Ориксай. Я отложил книги, и свои записки, оставив закладки, чтобы не вертеть потом в поисках оставленного места. И поднялся из-за небольшого стола, за которым сидел.
Орик вошёл усталый, серый от усталости. В серой простоватой рубахе, промокшей от пота под мышками, волосы – спутанные кудри.
– Ты что это? Случилось чего? – немного обеспокоился я, разглядывая его.
– А?.. – растерянно поговорил Орик. – Нет, – мотнул кудрявой головой. Переночевать пустишь?
Странно. Ава говорила, что поссорились, так серьёзно, что он спать к ней не пошёл?
Но государю отказа быть не может.
– Ночуй, пожалуй, только здесь не слишком просторно у меня, но я тебе своё ложе уступлю, оно тут обширнее, чем в моём тереме было.
Он покивал, развязывая пояс. Будто и не слышит.
– Да, кровати у них тут в Ганеше… для великанов делали что ли? – пробормотал Орик, задумчиво.
– Сейчас баню прикажу, – сказал я.
– Что, духмяный? – усмехнулся Орик невесело, поглядев на меня.
– Да не без этого. Опять же, после бани и спится слаще.
– Может, и вином напоишь?
– Для государя всё найдётся, Орик.
После Авиных сегодняшних выходок, слёз, удивляться, что Орик так странно появился у меня, не приходилось. Воображаю, чего он наслушался, если спать домой не пошёл. Небось, и сам в долгу не остался. Но расспрашивать царя о таких вещах не след, тем более что мне примерно ясно.
Я успокоил бы его, уговорил, не принимать близко к сердцу капризы беременной жены, причём так, что он помчался бы обратно, ещё и прощения бы просил и помирились бы. Конечно, я сделал бы это, если бы не испытывал сейчас мстительной радости от того, что его, кого Ава так любит, к кому я ревную до безумия, отвергли. Меня сегодня отшвырнула, но и ему досталось. Пусть на один день, но всё же выгнала из спальни.
Орик вернулся из бани, переоделся в рубаху, что принесли для него из мягко сотканного жатого льна, я сам люблю такие, от них тепло и не жарко, они не натирают кожу.
– Твоя рубашка? – спросил Орик, оглядывая её, прежде чем надеть на своё стройное красивое тело.
Такой стройный, тонкий даже, и такой сильный, удивительно. Хотя, что удивляться, вона, какие мышцы играют под гладкой светлой кожей… Да и не мышцы, сила-то разве в них. В нём самом сила. И поболе моих, магических и всех чудесных…
– Нет, моя тебе коротка оказалась бы, – усмехнулся я.
– Мягкая. Мои ломкие, жёстче, – Орик ощупал ткань на рукавах.
– Так ты заказывал бы такие.
Орик посмотрел на меня:
– Ты, я слыхал, сластолюбец. Потому и знаешь о таком чудесном полотне.
Я засмеялся:
– Не поверишь, но я и кожи отменной мягкости могу тебе порекомендовать. Нашьешь штанов себе. Рубах. Это не всякий замечает, какая ткань, какая кожа. Коли заметил, стало быть, и тебе надо. Я тебе скажу, какие купцы здесь, в Ганеше торгуют такими.
Орик посмотрел, качнул головой:
– Уже? Умеешь ты устраиваться, Белогор, я смотрю, и покои у тебя уютные, вона, как всё красивенько ровно стоит… Авилла такая же, тоже любит, чтобы всё в линейку, по росту… Вы, златокровые, все такие что ль?
Я пожал плечами. Ава такая, да, а каковы были все другие наши с ней единокровные сродственники, какие имели привычки, я не интересовался, близок ни с кем не был. Так что, нечего мне ответить на этот насмешливый вопрос.
Принесли ужин очень лёгкий, запечённых перепёлок, вина, мёда, лепёшек и сливок со сметаной.
– Ты, Орик, лучше мёда на сон грядущий выпей, не туманься вином, поздно, будет сердце колотиться, спать не давать, – сказал я, глядя, как он взял кувшин с вином.
Орик посмотрел на меня:
– Сердце, говоришь?.. – но кувшин оставил, налил мёду.
Ел без аппетита, молча и мрачно, мне казалось, он хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли так устал от своих собственных мыслей и мук, что не имеет сил говорить. Поэтому говорю я, без умолку болтаю, рассказываю о том, что здесь, в Ганеше рожают, оказывается, больше, чем в Солнцеграде, что болеют меньше, и стариков много, живут дольше.
– Думаю, здесь, Ориксай, у здешних людей настрой на жизнь намного сильнее, чем где бы то ни было. Поэтому и не поддавались на гнилые выдумки заговорщиков наших. И сирот брошенных нет. Везде на Солнечные и Лунные дворы берут, в ученики, кто постарше к ремесленникам. А тут в семьях живут, как своих воспитывают, и учат своему делу… – рассказываю я с воодушевлением. – Хороший город.
– Почему? – Орик поднял голову, в глаза возвращается присутствие.
Где ты был, Орик? Впрочем, я знаю, где. Как удивительно мне в нём, кого я так хорошо знаю, видеть такого огорчённого влюблённого, помнится, он по смерти наложниц так не расстраивался. Как говорила некогда Доброгнева: «Сердце отверзнешь царевичу», я не верил, что это может быть. А вона, передо мной сидит, бедняга, сам не свой, всего-то – поссорились.
– Вопрос, – ответил я. – Ты как думаешь?
– Это Явана надо спросить. Он здесь два года просидел. И сейчас, прямо помолодел, порхает, сияет, не пьёт ни капли, – ответил Орик с плохо скрываемой злостью.
– Даже не пьёт? – удивился я, ни для кого из нас, тех, кто был близок царской семье, не было секретом, что Яван сильно нажимает на вино, а иногда и на дурманы разнообразные с наших дворов и с Солнечного с Лунного. Нехорошие, злые дурманы. И он здесь не пьёт теперь?
– С чего, интересно? – брякнул я, не подумав.
И понял свою ошибку сразу. Яван – вообще тема тяжёлая, а тем более Яван и Ганеш. И особенно сегодня, когда Орик и Ава… Может, как раз на этой теме и поругались?
Он загорелся, факела не надо к стогу этому подносить…
– С чего?! – воскликнул он.
Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!
– Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! – имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно… – Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!
Я смотрю на него молча, ожидая, что же ещё он выдаст, прежде чем сердце перестанет гореть злостью. А он вопит сам не свой:
– А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! – даже палец в меня выставил, как пику. – И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! – выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: – Царя и мужа!
И шарахнул кулаком вдоль стола, смахнув на пол и тарели, и кубки, и кувшины, наведя полный раскардаш в моей чудесной горнице. Ну, может всё теперь?
– Давай спать ложиться, царь-государь, – сказал я, с досадой разглядывая безобразие на полу. Хорошо, ковров не успели настелить здесь.
Ориксай нахмурился, потирая лицо ладонью. Всё же взрыв полезен, Орик чуть притих.
– Была у тебя сегодня? – глухо спросил он, дождавшись пока служки, убрали грязь с пола и ушли.
– Ты… спать давай, – сказал я, садясь на широкую лавку, где мне приготовили постель.
Орик встал, смотрит на меня:
– Дураком меня влюблённым считаешь? – даже голос ссохся у бедолаги.
– Слушай, ты, чего от меня-то хочешь? – я посмотрел на него снизу вверх. Ещё немного и я проникнусь к нему сочувствием.
И вдруг я подумал, будто вспомнил: когда у них всё хорошо, и мне ведь хорошо, а вот они рассорились и я получил. Может помирить их, правда? Ох, черти…
– Орик, – сказал я. – Ты… если, правда, такой влюблённый, какого чёрта ко мне спать пришёл? Подумаешь, поссорились… Ава тяжёлая, в крови то пусто, то густо, то мутит, то сны страшные снятся, то слёзы льёт, то хохочет, ну что ты, второй раз беременная, не привык? Да и мало у тебя было уже брюхатых? Все они дурят. Без бремени-то дурят, а так – подавно…
Он вздохнул, будто крышку открыли на котле, уже меньше стал бурлить. Сел со мной рядом прямо на тканое моё одеяло. Пахнет так славно – горячей силой. Конечно, как не любить такого?..
– В тот раз не была вроде такая… – задумчиво проговорил он. – А тут… Ганеш этот… Яван, как куст жасминовый расцвёл…
Я покачал головой:
– Знаешь, что я тебе скажу, Ориксай прекрасный? Был бы нужен Аве Яван, никто и никогда её от него не оторвал бы. Как от тебя. Ты слыхал бы, что она думала о тебе до вашей встречи! – я не боюсь это говорить, зная, как всё переменилось и, зная, что они не очень ладили поначалу.
– Ведь… Именно на Аву ставила изначально Доброгнева. И кому было выгоднее всего и легче всего заговор этот поддержать и остаться одной на троне? – я смотрю на него.
Он повернул голову, вспомнил, слава Богу.
– Вот то-то и оно, – продолжил я. – А ты, всё перезабыл, к Явану прицепился, вспомнил, тоже мне… Спрашиваешь, была здесь? Была. Рыдала в три ручья до рвоты, вона, рвало в кадушку… себя корила, еле успокоилась… Так что… и ты успокойся и спать ложись. А завтра сам поймёшь, что делать…
Он смотрит как ребёнок, которому отменили наказание. Ох, это ты наказание для меня…
– Всё, вали на ложе, не мни мне одеяло, расселся… – я толкнул его в плечо.
Орик улыбнулся, сначала в глаза вернулась улыбка, искорки радостные заиграли. Ох, пацан ты, вечно пацаном будешь. Твоё счастье… Но и моё, наверное.
Утром Яван, весьма удивлённый, застал Ориксая завтракающим со мной.
– Это что у вас, заговор новый? – изумлённо проговорил он, снимая шапку у входа.
Мы обернулись к нему оба:
– Ага, против Ганешских красавцев, – усмехнулся Орик, глядя на меня, я подмигнул ему, поддерживая, действительно, сложно нам обоим не завидовать красавцу Явану, который купался в счастье здесь. – Но не боись покамест, ты у нас ишшо только под приглядом.
Яван снисходительно покачал головой, понимая нашу с Ориком насмешку, и взялся за дверь:
– Я подожду тебя на дворе.
Ночь у Белогора и, особенно, разговор с ним, облегчили мне сердце как ничто. И, когда я вышел из терема к Явану, я сказал ему, что поеду в терем. Он во второй раз за утро изумлённо посмотрел на меня.
– Без меня поезжай сегодня на стройки, Яван, вечером на Совет соберёмся, – добавил я, уже в седле, разбирая поводья.
Когда я вошёл в нашу горницу, застал там и Авиллу, и детей. Люда почему-то смутилась моего неожиданного прихода, но Авилла посмотрела так, что я понял, как правильно поступил, что пришёл и не промедлил до вечера.
Не успел я снять шапку, и, бросив её у порога, подойти, как Солнцелик вдруг чихнул, а Ярогор уморительно вздрогнул от неожиданного звука, удивлённо округлив глаза. Я засмеялся вместе с Авиллой и Людой.
– Не заболел? – спросил я.
– Я отвезу к Белогору, пускай уберёт это чихание, – сказала Авилла, продолжая улыбаться.
– Обоих повезёшь? – спросил я.
Люда смутилась ещё больше. Но Авилла сказала с тихой улыбкой глядя на наших сыновей:
– Их разлучить нельзя.
Мальчишки скоро начали капризничать, проголодались, как сказала Люда, она взяла их, как были с голыми задиками, и унесла, оставив нас с Авиллой вдвоём. Она посмотрела на меня:
– Ясный… пришёл. Простил меня?
…Это такая радость, что она так смотрит, что так говорит.
…Такая радость, что ты пришёл! Что смотришь так, что опять светлым небом полны твои глаза. Ясень. Как я обидела тебя вчера, что ты целые сутки не приходил, милый мой Ясный, не уходи больше.
О проекте
О подписке