Если бы я предполагала, если бы только могла подумать о том, как плохо будет Орлику без меня, я ни за что не ушла бы. Что бы я сделала тогда? Своей рукой убила бы Доброгневу, прекратив этим заговор, или сделала бы что-то ещё, я не берусь предполагать.
Но я не осталась. И теперь я гнала мысли обо всех, кого оставила позади. Если бы позволила себе думать о них, я не ушла бы и до ближайшего городка. Но я выбрала путь и шла по нему. Я уйду так далеко, как смогу. Что Лай-Дон увязался со мной, даже и неплохо, будет изображать моего брата или мужа, там поглядим, когда станет заметен живот, и мы дойдём до новых поселений. Что там впереди, на юге, это становилось даже интересно.
Да, воспаление в груди досаждало мне, било кашлем и ослабляло, и принимать действенных средств из-за ребёнка я не могла, потому что все эти лечебные травы могут повредить ему или даже вызвать выкидыш. Белогор помог бы, легко избавил бы меня от этой глупой простуды. Но и о нём нельзя думать…
И я лежу на краю, наконец иссякшего, леса, думая о том, что, когда завтра мы выйдем за последние деревья, что сегодня ещё прячут нас от поднявшегося с вечера ветра, то начнётся новая веха в моей жизни. Я физически ощущала эту границу, которую перейду завтра.
Не границу Севера, его мы покинули уже восемь дней назад. Тогда я и заболела, кстати, словно уходя с моей земли плачу дань немощью, овладевающей мной с каждым днём всё больше. Там я не болела никогда, если не считать раны, нанесённой мне предательской стрелой.
Что же, придётся как-то справляться и с этим. С тем, что здесь, на чужой земле, я слабее, чем на своей. Ладони на живот. Я каждый день трогаю мой живот. Я не могу ещё ощутить ребёнка в моём животе руками, я чувствую только счастливую тягость во всём теле. А что если их двое?.. Я растопырила пальцы, полностью накрывая себя над лоном. Двое…
Я слушала потрескивание костра, храпение лошадей, легко привязанных в двух шагах, чтобы их беспокойство из-за приближения зверей мигом разбудило нас, недовольное ворчание Лай-Дона, что никак не может привыкнуть к этим ночлегам на голой земле. Хотя ему, сколоту, это должно быть привычно, но, как он рассказал, они не имели обыкновения ложиться на голую землю: хотя бы войлочный коврик, но всегда предохранял их тела от твёрдости земли.
Между крон, качающихся от ветра деревьев, кажущихся перьями в хвосте какой-то жуткой птицы, видно чёрное небо усыпанное множеством мелких и крупных мерцающих звёзд. Вон та – голубоватая, особенно крупная, по этому маленькому кусочку неба я не могу распознать какая именно это звезда, да и не такой я искушённый звездочёт. А вон та толстая, красная…
Я чувствую спиной холод. Это неприятное чувство, на моей северной земле я ни разу не чувствовала холода под спиной, даже засыпая на снегу…
…Рассвет застал нас спящими, Онега всегда вставала первой, поэтому я так удивился, проснувшись и поняв, что рассвет давно минул, а мы всё ещё спим. Солнце скоро встанет уж над нами, в том узком прогале между раскачиваемых ветром крон. Меня вдруг пронзила мысль: а что если она убежала, бросила меня?! Я резко сел, но нет, обе лошади здесь и сама Онега здесь, вот она…
Но… что-то не то с ней самой. Я такой её ещё не видел. Или я просто не видел её спящей?..
Я проснулся среди ночи от охватившего меня ужаса и крика: «опоздал!». Я вылетел из моего шатра с воплем, полуодетый и лохматый, распугивая дремлющих на карауле ратников:
– В путь! В путь немедля! – я не узнаю даже свой голос.
– Что… Великий Белогор?! Произошло что?!..
– Немедля в путь!
Я проснулся с колотящимся сердцем задолго до рассвета, порыв ветра распахнул окна в спальне разом все, влетев страшным вестником. Я сразу понял этот знак. Ничего доброго не предвещал мне этот привет от Авиллы. Она будто разбудила меня, будто толкнула. Я весь покрылся потом, в этот миг, решив для себя со всей твёрдостью, что моя смерть последует за её тут же, я не заставлю её ждать меня на том берегу годы и годы, как ждала моего отца моя мать. Нет, Ладо, я сразу пойду следом. Живым трупом я не останусь среди людей. Мой отец заставлял себя жить ради меня, ради царства, у меня нет наследника, и царство моё распадается у меня на глазах, как колос, поражённый болезнью, рассыпается в зловонную пыль…
Я встал к окну, ветер, будто её привет, словно её руки, обнял меня. Обними меня ещё хотя бы раз, Ладо. Хотя бы один раз. Потом пусть смерть, только ещё раз…
И вдруг я заметил нечто в черноте ночи, что вернуло меня в Солнцеград. Зарево на восточной оконечности города. Там, где Лунный двор…
Я кликнул людей, я разбудил стражу, ратников, но… я понимал, что поздно: Яван был прав, Доброгнева ударила раньше – там пожар, стало быть…
Конечно, я решила бежать. И лучшего способа, чем пожар не придумать. Проще простого: я разлила масло из лампы у дальней от входа стены и, дождавшись, пока пламя разгорится, как следует, стала колотить в дверь… В сумятице и панике забегали все, в том числе и мои стражники.
Поначалу я думала просто сбежать, добраться до любого города и на Лунном дворе и на свободе подумать о том, как победить моих врагов. Но потом мой верный телохранитель, мой раб и помощник Колокол поманил меня за собой и мы прошли, не очень-то и скрываясь от тех, кто носился по двору с вёдрами и узлами с тряпьём, каким-то ларцами, что они в них спасают, снадобья что ли? Он привёл меня в постройку, где мы оставляли на льду покойников, со смертями которых не всё было очевидно.
В одной их каморок здесь… Явор! Я увидела его через окно, он, связанный, лежал на нескольких скомканных одеялах, что заменяли ему, очевидно, тюфяк. Так соврал мне этот голубоглазый мерзавец Яван, жив Явор! Мы победим теперь!
– Развяжи его сейчас же! – крикнула я Колоколу.
И приказание моё было исполнено немедленно.
– Предательница… – зашипел, было, Явор.
– Будущему царю Великого Севера не к лицу ругать свою верную соратницу, – невозмутимо проговорила я, глядя как он поглаживает затёкшие плечи.
– А что Белогору говорила…
– Что я должна была ему говорить? Что люблю, что обожаю моего Явора?! – я смотрю на него так, что не поверить мне он не может. – А ты… ох, тоже мне, купился! И с мечом на меня! – с укоризной проговорила я. – Из-за проклятой этой крови Белогоровой у меня теперь шрамы на руках, на плече останутся…
Он вышел из двери, оттиснув моего раба. Сжал мои плечи ладонями:
– Так что? – и глядит, пучеглазый, чтоб тебе провалиться, почему именно ты мне так необходим?..
– Принимай царство, Явор! – сказала я, озаряя его самым чарующим своим взглядом. – Скачем в войско, поднимай против наших ворогов. Всех убить! Авиллу проклятую первой, щенка Ориксая повесим на ограде, а Белогора я сама буду протыкать копьём на длинном древке в самые болезненные места, пока вся его проклятая ядовитая кровь не вытечет из него в землю. То-то его Солнце разозлится!
Явор поцеловал меня большими своим губами, и я опять возненавидела Белогора новой волной, за то, что он заставил меня выбирать Явора. Что не принял мою сторону, что так и не полюбил меня. Неблагодарный, подлый негодяй! Каждым взглядом, каждым поцелуем, каждым словом, каждым подарком своим щедрым лгал! А я верила, хотела верить и потому верила! Ну, ничего, только сначала ты увидишь, как сдохнет твоя Ава, твоя молочная река с мёдом и солнцем в волнах. Я сама буду, наслаждаясь, смотреть, как разорвётся твоё сердце, когда она подохнет.
Явор, которого Ава отлично подлечила, между прочим, своими травами, на скаку поймал напуганного пожаром коня, схватив за болтающуюся уздечку. Конь взвился на дыбы, но мощный и огромный Явор удержал его, рвущегося, огласившего и без того расшумевшийся Лунный двор громким ржанием. Вскочил на спину ему и подал мне руку. Седла не было, из конюшни выскочил конь, расседлали уже, но не сняли узды, не успели? Но это не имело уже значения, важно, что он попался нам как раз сейчас. Теперь, чем скорее мы окажемся в войске, тем скорее всё будет кончено.
У меня радостно задрожали руки и словно искорки побежали по коже. Я чувствовала себя сейчас как перед свиданием так же волнительно и с предвкушением удовольствия.
Имя Гордоксай сменило моё забытое на Севере имя Дамагой, как до того Дамагой сменил Ольга. Новое имя будто убивает прежнее. Оно перечёркивает всё, что было до него. Начинает не то, что новую главу. Нет, новую книгу. С новым героем и новой судьбой. Вот и у меня началась новая судьба.
У южных сколотов я почувствовал себя так, будто весь мой век прожил среди них. Очень быстро я, всегда обладавший тончайшим чутьём на людей, хладнокровный и умный, оказался в ближнем круге самых высоких сановников. А через ещё совсем короткий срок стал побратимом царевича.
Сестра его, юная Арника влюбилась в меня с первого взгляда и Голоб, старший сын царя уговорил отца выдать её за меня. У царя было двенадцать дочерей, и для меня одна была не лучше другой, но Арника была ближе всех своему брату-наследнику, и я был счастлив стать царским зятем. Так я всего за какие-то полтора года вошёл в царскую семью. Царь хворал изнуряющей его тяжёлой болезнью и угасал с каждым днём, приближая моего названного брата к трону.
Моя жена в первый же год родила мне сына, а на другой и второго. Теперь же у меня уже росли четверо сыновей и две дочери. Богатым стал отцом. Царь умер, не дождавшись и второго внука от дочери Арники, новым царём взошёл мой названный брат Голоксай.
Все эти годы, наблюдая воинственных сколотов вокруг себя, которые легко завоёвывали любые города и рушили их, или брали полностью под свою власть, я не переставал лелеять мечту вернуться победителем на мой Север. Во всех походах прежнего и нового царей я участвовал и проявлял себя всегда смелым до безрассудства и ловким, удачливым воином, а потом и полководцем.
Мне легко было быть бесстрашным и могучим. Я не дорожил ни своей жизнью, ни чужой, поэтому лучше меня воина просто не существовало ни в какие времена. Я бился ради битвы. Победа для меня не была целью, только средством приблизится к цели. А цель была одна вернуться на Север.
Я следил за всем, что происходило на моём Великом Севере. И я страшно напился, когда узнал, что Колоксай пришёл туда и побил и моего отца и всех моих родичей. Я отчётливо осознавал свою вину в этом. Никто и никогда даже не зарился на Великий Север – это была вечная непобедимая земля, неколебимая твердыня. Но гонимый алчностью и наглой завистью Колоксай осмелился напасть и легко взял Великий Север под себя.
Однако недолгой и непрочной оказалась его власть. Великсай, по-настоящему великий воин, всеми уважаемый царь междуреченских восточных сколотов, теснимый с юга и востока своими братьями, выгнал с Севера Колоксаевы орды. Сам он имел идею возвращения и объединения некогда разделившегося народа. Эта идея понравилась мне самому. И я решил взять именно её на вооружение. Тем более что я, северянин, среди сколотов уже начавший своё собственное объединение.
Теперь осталось убедить Голоксая пойти на Север. Однако ему, сытому, утопающему в золоте, жирных землях, тысячных стадах, богатейшему на земле владыке, незачем было озадачиваться этим. Но мои многолетние уговоры, посулы, обещания, рассказы о чудесах Северных земель, осточертели, наконец, Голоксаю и он, по-моему, чтобы избавить уже себя от моих докучливых увещеваний, сказал:
– Гордый, стань ксаем, ты муж царевны, мой брат, я дам тебе войско. И будь Гордоксай. И как царь иди на Север. Хочешь его – возьми себе, мне он не нужен. Ни снега эти твои, ни берёзы, ни медленные реки, ни Северный океан. Тоскуешь по нему – бери и царствуй. Будем соседями. Великсай умер, его сын молод и горяч, отними у него свой Север.
Вот так я и стал благословенным Гордоксаем. Я взял войска столько, сколько захотели пойти со мной. Этих двадцати тысяч было более чем достаточно, чтобы покорить мой Север. Население там никогда не было воинственно, привыкло жить мирным трудом, получая благословение от Бога Солнца каждые девятнадцать лет.
И укреплений в городах даже не строилось никогда. Пришедшие сколоты за эти годы, что уже прошли, тоже осели и из воинов перекати-поле стали мирными и сытыми горожанами, обросшими семьями, земельными угодьями, какими-нибудь мельницами, скотом, лавками, ремесленными мастерскими, которыми справедливо гордились северяне, так что степняки перестали быть настоящими сколотами. Поэтому в победе моего войска я не сомневался. Тем более что мне мальчишка, сын Великсая? Я и самого Великсая не побоялся бы.
И теперь, оставив беременной седьмым ребёнком Арнику на попечение брата, оставив всё, что могло казаться прочим пределом мечтаний любого, кроме меня, я вырвался, наконец, навстречу своим настоящим мечтаниям – трону Великого Севера. Никакой мальчишка-сколот не может царствовать на троне моего отца. Каким бы достойным он ни был, каким бы ни был прозорливым и мудрым, как рассказывали о нём те, кто его знал.
Я был уверен, что все, кого я помнил, давно умерли. Для меня прошло не девять лет. Для меня прошли века, так много жизней я успел прожить за эти годы. Внутри себя.
Но только теперь для меня начиналась настоящая жизнь. Та, которую я хотел, о которой только и думал, не забывая ни на миг. Это имена моих детей я забыл через несколько дней, как забыл имена моей жены и детей, что остались на Севере, когда я сбежал оттуда. Я забыл даже, как я сбежал. Я не хотел об этом помнить. Я помнил только одно – мою жажду трона Великого Севера. Больше ничто для меня не было важно. Тем более никто.
Но северян в моём войске я приветствовал и, приглядываясь, повышал, приближая к себе. Так, мне очень понравился Волк – его имя идеально подходило ему. Немногословный и резкий, он не имел ни привязанностей на Севере, ни среди сколотов. Он злобен и холоден.
Однажды за чаркой крепкого вина я спросил его, что он оставил на Севере. Он ответил, не моргнув глазом:
– Ненависть. И любовь.
Я удивился, подумать только, я-то его подобным себе полагал ледяным, а он, что же, порождение вулканов и горячих гейзеров?
– И кто твой обидчик? Законный сын твоего отца? – ухмыльнулся я.
– Нет. Женщина.
– Сестра? Дочь твоего отца? Знакомая история, я будто слышал её.
– Нет, Гордоксай. Моя сестра мирная девушка, тихая, как домашняя овца. Нет-нет. Та – шлюха, которая раздвигала свои подлые ноги для всех, кроме меня.
Его чёрные глаза полыхнули страшным огнём.
– Тебе-то и не дать? – удивился я. – Да любая счастлива была бы.
– Любая. А эта… – у него даже голос сел от злобы.
– Что ж ты сделал? Убил её?
– Я убил, но она как змея из кожи выползла и опять жива.
– И что ты тогда сделал? – меня всё больше увлекал этот занимательный рассказ.
Давно я не слышал подобных историй. Я ещё не видел ни в ком такой жгучей, как раскалённый металл, ненависти. Даже моя собственная никогда такой яростной не была. Моя распекала, растворяла, как медленный яд.
– Я сжёг её вместе с её женихом, чтобы в своём пепле вспоминали меня.
Я захохотал:
– Тогда зачем тебе на Север?
Он, как ни в чём, ни бывало, качнул головой:
– Думаю, эта паскуда опять жива и… – он грязно выругался.
– Хочешь убить её? Найти и убить?
– Убить – непременно, но вначале… – он показал такой красноречивый и горячий жест, что даже мне привычному к самым грубым словам и жестам, стало не по себе, – и убью теперь медленно и очень больно за все шесть лет, что я ношу её в моём сердце, я отомщу ей.
– Может, её нет в живых всё же? – я с интересом смотрел на него. Оказывается Волк не ледяной, это я обманывался… Но так, ещё лучше: люди с огнём в крови всегда сильнее и полезнее хладнокровых.
– Живая, – сказал Волк поднимаясь. – Я её сердцем чую теперь. На то я и волк.
– Кто ж она? Если не овца…
– Как кто? Волчица, разумеется, – ответил Волк, удивляясь моему вопросу. – Волчица, которая стала сукой.
О проекте
О подписке