Глава 2. Перемена участи

Я не сплю возле Белогора уже третью ночь. Он не умер, но он и не приходит в себя, после того, как впал в забытьё… Я обтираю его мокрой тканью, я заплела ему волосы на две косы, чтобы не сбились в колтуны и от этого он стал похож она странную девушку, это было бы смешно, если бы он не был так плох. Я пою его из рожка целебными отварами и говорю с ним. Всё время говорю. Вначале я чувствовала себя сумасшедшей из-за этого, но вскоре привыкла. Так много я не говорила за всю мою жизнь. И я уверена, что меня слышит. Я говорю не с пустотой.

–…Погода… милый, сегодня всё так же жарко, но, думаю, после обеда пойдёт дождь…

–…Звёзды сегодня, Бел! Вот там, наша Северная звезда, сегодня светит ярко…

–…Народу наехало с городов, деревень… Твои жрецы говорят, всегда приезжали, но… теперь копятся, уж скоро спать негде будет класть, хорошо – лето. За тебя все молятся, ждут, когда ты встанешь…

–…А знаешь, Горюша, любимый, ты теперь как младенец, такой же беспомощный, только на руки я взять тебя не могу… Тяжеленный ты, я тебе доложу.… Но могу вот так обнять твои плечи и голову…

И обнимаю и расчесываю его волосы, и целую его глаза, лоб и щёки. За эти дни на них выросла рыжеватая щетина, вначале колючая, но на другой день стала мягче… и я думаю, не побрить ли мне его. Но я не умею этого делать, это не косы плести…

Когда кончаются темы для разговоров, я пою ему песенки, все, что знаю, хотя я вовсе не умею петь и никогда не пела, на вечорки-то ходить мне не приходилось никогда в жизни, изгоям там не место.

Или читаю его книги вслух. Это получается у меня лучше, чем пение…

Орлик приезжает несколько раз в день, я выхожу к нему на крыльцо на несколько мгновений. В первый день он приезжал трижды, полуденное моленье провели все вместе жрецы, и Ориксай был с ними. А после мы постояли немного на крыльце.

– Что он? – хмурясь, спросил Орлик.

– Не лучше, – и я не могу не хмуриться.

– Что ты делаешь? Я имею в виду…

– Что могу, Орлик, – я погладила его по лицу, и он подставил лицо мне под ладонь, как подставляют под воду или солнечные лучи. Тогда я поцеловала его и обняла. Только после этого он улыбнулся и уехал со спокойными глазами.

Ещё бы… она целые дни и ночи при Белогоре. Их близость, их отношения не могут не волновать, не беспокоить меня, как колючка, застрявшая под седлом, беспокоит коня. Не будь Белогор Белогором, я отправил бы его какой-нибудь Ледовит и дело с концом. Но он мне нужен. И его взгляд на мир, и происходящее в этом мире, и влияние, и… да что перечислять – Белогор как фундамент. Он сам и есть Великий Север. Не напрасно Великий жрец здесь всегда был почти наравне с царём. И то, то он может умереть пугает меня. Пугает и Авиллу, но, увы, совсем по другой причине. И это та самая колючка…

Каждый день она выходит ко мне от него на несколько кратких мгновений, но они необходимы мне, чтобы увидев её глаза, знать, что моё Ладо со мной…

Приезжала и Доброгнева. Она даже похудела на лицо за эти дни. Впрочем, думаю, я ещё хуже… но зеркал у Белогора в покоях нет, поэтому до чего я «хороша» три дня без бани, всё в том же платье, не берусь и предполагать. Но Доброгневины печаль и неуверенность, внушают мне… ревность.

А уж какую ревность испытываю я! Кто бы знал!.. Я, которая никогда не знала, что это такое, потому что никогда не было женщин привлекательнее меня. Но сейчас, вот такая, то лохматая, то с слишком строго заплетённой косой, худая и бледная, сама будто больная, Авилла пронзительно, необычайно красива и я понимаю, если Белогор очнётся и увидит её рядом… И, хотя это моя цель, я начала терять способность к рациональности!..

И еще за эти дни я приняла твёрдое решение вывести Белогора из-под удара. Что угодно, но он должен быть жив… Наверное, он должен был заболеть, чтобы я поняла, что без него для меня вообще всё потеряет смыл. Чем я стану наслаждаться, когда мы достигнем всех наших целей? Властью? Этого мне мало. Только бы он выздоровел теперь.

Как мне заинтересовать его в моём заговоре? Как заставить Явора принять Белогора в наш заговор? Впрочем, не всё ли равно Явору, кто останется Великим жрецом, если при этом он сам будет на троне? Пожалуй, это плата. Явор – станет царствовать пока царевич, сын Белогора, подрастёт.

А Авилла… Прости, детка, ты всю жизнь для всех только средство достижения целей, для брата, для жениха и вот для меня теперь. Мне жаль, что ты так строптива и умна, я вынуждена избавиться от тебя. Вы с Ориксаем не вписываетесь в мой прекрасный будущий мир, где всем управляю я. Если бы ты выросла, как должна была, покорной и несмелой, считала бы меня своей ближайшей советницей и подругой, ты прожила бы долгую, спокойную и счастливую жизнь. Но ты прошла такую школу, которая выковала в тебе стальной стержень, ты непредсказуема и независима, а значит ты помеха, ты лишняя во вселенной, где всё должно вращаться вокруг меня. Второй оси быть не может.

Так и Ориксай. Как ни удивительно, но вы оказались удивительно похожи. И не просто похожи: вы как части одного целого. Не меч и ножны, нет. Как меч, вы вдвоём – это меч. Кто мог предположить? Будто из одного железного прута ковали вас. Ну, вот и разделите одну судьбу на двоих…

Теперь только одно интересовало меня: чтобы Белогор поправился. А дальше я сумею его убедить, улестить, запугать, но заставить. Он станет моим союзником. Он так умён и дальновиден, он не может не понять очевидной выгоды нашего с ним союза. Поэтому я приезжала на Солнечный двор каждый день, но так, чтобы Явор не знал этого, его ревность мне ни к чему. Тем более, что по возвращении он вспыхнул страстью ко мне куда большей, чем до отъезда…

Опасаясь, что от Агни после её разоблачения, могут потянуться ниточки в войско или на мой Лунный двор, я приказала тайно расправиться со всеми её людьми. Всех их отравили быстрым ядом, а человека, который принёс этот яд и добавил в воду для пленников, тихо придушили и труп сбросили в выгребную яму, как труп Агни накануне.

Исполнитель, мой верный человек, служивший мне уже лет пятнадцать, с тех пор, как пришла на Лунный двор ещё девчонкой, приблизившийся и ценимый мной все эти годы за безоговорочное подчинение и обожание, и особенно же за то, что он был глухонемой. За то, что раз или три раза в году я позволяла ему насытиться своим телом, он готов был не просто отдать за меня жизнь, но взять любую чужую. Он, а звали его Колокол, очевидно, в насмешку, был моей личной ратью. И куда более надёжной, чем всё войско Ориксая, которое уже предало его.

Мы с Яваном встретились с верными воеводами. Вначале с Ковылем и Чернышом. При этом я начал чувствовать себя заговорщиком. Будто не я царь, законно занявший трон моего отца, а непонятный узурпатор. Всё в моей природе противится этому. Пока из игры выведен Белогор и не понятно ещё вернётся ли вообще, я и Яван остаёмся одни. Ковыль спросил об Авилле.

– Ориксай, а царица… Она с ними? Или всё же с тобой? Или она ничего не знает?

– Да что она знает, баба есть баба! – пренебрежительно хмыкнул Черныш.

И добавил:

– Между прочим, осударь, из-за закона этого и наказаний за вольности с девками и бабами, теперь столько жалоб стало, что все мужики вроде только и насильничают. Так что наворотила царица тоже… – зло добавил он. – Я же говорю: баба есть баба, волос долог, ум короток.

Резонное замечание. И верно, за прошедшие месяцы, количество жалоб на насилие и выплаченных, в связи с этим, штрафов так сильно увеличилось, что невольно приходило на ум, нет ли тут бессовестного обмана со стороны женщин. Что ж… это стоит обмозговать.

Я усмехнулся:

– Ну, вот царица и разберётся с этим. Закон мы с её рук приняли, пусть проверит, как он стал работать, её детище. Проверит жалобы и разберётся. По-моему, за лживые обвинения наказывать надо, так же как и за само преступление. А насчет наших дел… сами сказали: баба есть баба. Незачем ей и знать.

Я не хотел, чтобы Авиллу воспринимали серьёзно именно для того, чтобы и у неё самой было больше свободы и в случае любого предательства она не пострадает.

Моления Богу Солнца, моления богине Луны и всем прочим богам, возносили всем Солнцеградом, да все царством во имя выздоровления Белогора. Но всё же с теми, кто может стать Верховным жрецом, если Белогор всё же не выйдет из своих покоев живым, я встретился.

Мы расселись с ними за столом в большой горнице, где положено принимать самых почётных гостей, устраивать переговоры, сдобренные вином, медами и угощением. Поблескивали золотые кубки и тарели, с уложенными на них в красивые замысловатые фигуры и украшенных цветами сладчайшие сливы, вишни, яблоки и груши. Горками лепёшки и булки из белой и ржаной муки, испечённые с мёдом, ягодами, орехами. Сливки и сметана в изобилии. Но мяса на нашем столе нет, как и на столах всех Солнечных дворов и простых северян: в дни болезни Великого Белогора все воздерживаются пользоваться плодами Смерти, чтобы не будоражить её и не призвать ненароком…

Их было пятеро кандидатов: все относительно молоды, но только один моложе самого Белогора, это при том, что сам Великий уже был Верховным жрецом пять, нет, шесть лет. Но никто из претендентов и близко не был таким как он.

Эти очень широко и глубоко образованные люди, искусные лекари, жрецы, которые хорошо знают своё дело, но никто из них не обладал ни его даром провидения, ни магическими, или какими там, способностями врачевать, свидетелем чего был я сам.

Я спросил об этом у них самих.

– Великий Белогор не для красного словца прозван Великим, государь, – с достоинством, даже с некоторой гордостью, сказал один из них.

– Он был избран Горисветом, который сам обладал многими знаниями и был могучим лекарем, но и он говорил: такие как Белогор рождаются в пятьсот лет один раз, – добавил другой.

– Реже, – покачал головой самый старший. – В наших книгах только раз и упоминается кто-то подобный ему… Подобный, не такой.

Я слушаю их и мне интересно, они это говорят из одного уважения к умирающему, но просто первому среди равных или…

– Нет, Ориксай, – покачал головой третий. – Он не среди равных. Никто из нас не может быть равен ему. Даже его сыновья, если бы у него они у него были, не обязательно унаследовали бы его Дар.

– Но кто-то мог бы получить его! – заспорил первый.

– И даже сильнее, чем у отца. Да если бы Белогор взялся учить его! Одного Дара одного недостаточно, – вставил третий, самый младший из всех.

– Если Верховный жрец выходит из царского рода, как Белогор, ему позволено жениться, но только взять царевну, чтобы не пропала, не растворялась его золотая кровь. У царей всегда было много детей, много сестёр и братьев, племянников и племянниц чистой солнечной золотой крови. Колоксай положил этому конец. Но, надо заметить, ещё до его прихода, девочек вообще рождалось мало. Белогору невесты пришлось ждать до двенадцати лет.

– Да, странно… – задумчиво пробормотал один из них. – Такой многочисленный род… А всё свелось к царевне Авилле и Белогору.

– И много жрецов вышли из царского рода? – спросил я.

Вообще всё это и раньше интересовало меня, но сам Белогор, хотя и рассказывал, и, как мне казалось, достаточно подробно, выясняется – не всё…

– Были. Это ведь заранее не определишь, мальчиков присылают на Солнечный двор пяти-семи лет, а вот способности определяются годам к пятнадцати. С Белогором всё было ясно уже в семь лет. Он при мне оживил бабочку, которую я случайно зашиб, – сказал самый первый из говоривших. – Он даже удивился, что мне это кажется необычным, он это мог всегда.

– Но почему же тогда ваш Великий кудесник не победит смерть? – усмехнулся я.

Их восхищение Белогором начало вызывать во мне невольную ревность.

На мой вопрос тот же жрец ответил:

– Смерть нельзя победить.

Я это уже слышал, от самого Белогора. И всё же я не унимался:

– Хорошо, Смерть нельзя, но все болезни, все раны…