Глава 11. Гуннар

Я смотрела на Гуннара, он совсем, конечно, не такой, как Берси. Уверенно и не смущаясь, смотрит мне в глаза, никакой игры, никакого двойного дна. Только, когда я сказала, что хочу поговорить об Агнете, он взволновался и покраснел.

– Я хотел просить вас, дроттнинг, и Сигурда позволить мне жениться на Агнете! – выпалил он.

– Агнета беременна, – сказала я.

– Тем более, тогда стоит поспешить!

– Погоди, Гуннар. Есть ещё один человек, который любит Агнету и хочет жениться на ней. – Асгейр Берси.

– Берси?! – удивился Гуннар, а потом добавил: – Никого он не любит, кроме себя!

– Может и так, но мы этого не знаем. Выбирать ей.

…Я смотрел на дроттнинг и, вдруг до меня дошёл смысл сказанных ею слов. Выходит так, что Агнета не знает, от кого она беременна. Вот, что… Вот, почему Агнета стала избегать меня… Значит, Берси пытается перебежать мне дорогу. Всегда мерзавцем был. С самого детства только всё портил! И главное просто так, просто назло. Любит он Агнету… да этого быть не может!

А я-то уже картины радужные рисовал, как мы с Агнетой будем жить. Вот как Сигурд и Сигню…

Но как эта прекрасная дроттнинг может верить, что Берси влюблён в Агнету. Она так умна, Сигурд советуется с ней, как ни с кем из нас. И она при этом верит Берси?

– Дроттнинг, не отдавайте Агнету за Берси. Я согласен признать ребёнка. Я ещё не разобрался, почему так произошло, что Агнета связалась с Берси… Но он, знаете, такой, он имеет поход к женщинам. Он соблазнил её…

– Выходит, ты прощаешь Агнету? – спросила Сигню, огромными синими глазами внимательно глядя на меня. – И не станешь вспоминать ей её измену? И ребёнка признаешь своим?

– Конечно, Свана Сигню!

Да я всё простил бы Агнете, если бы она бросила Берси. Но он может и не отстать, может нарочно портить мне кровь. Зачем он соблазнил её? Только, чтобы мне насолить, для чего она ещё ему нужна…

– Выдайте Агнету за меня, – твёрдо проговорил Гуннар, наклоняя вперёд бритую голову, будто бодался, чего ты бодаешься, подумалось мне.

А я подумала, глядя на него, а мог бы Сигурд вот так простить? Однажды мы говорили с ним о любви и ревности. После обсуждения того, как он планирует завоевать Свею, я спросила его:

– Ты любишь Свею больше меня?

Он улыбнулся светло и сказал:

– Свеи нет для меня без тебя. Так повелели Боги.

– Что может заставить тебя разлюбить меня?

– Ничто, – твердо отвечает он, – и никогда.

– Состарюсь, подурнею…

– А я не красоту твою люблю. То есть я люблю твою красоту, твоя краса радует меня, но я влюбился не в это.

– Когда я была некрасивой девчонкой, ты не влюбился что-то.

– Как раз тогда и влюбился, – засмеялся он. – И ты не была некрасивой девчонкой, только я ещё не умел тогда видеть. Но ты предназначена мне судьбой. А я – тебе, – он улыбается.

А потом посерьёзнел глазами и спросил:

– А за что ты разлюбила бы меня?

– Такого нет, – говорю я.

– Это потому, что я так сказал, – усмехнулся он, кивая.

– Нет.

– А из-за другой женщины?

– Ты же сказал, что как меня ты никого не можешь любить, – сказала я. – Даже Свею. Тогда к чему я стану ревновать? К телу?

Сигурд засмеялся тогда… Я не спрашивала его, разлюбил бы он меня из ревности. Смог бы простить то, что сейчас Гуннар прощает Агнете, хотя она и не просила ещё его прощения. Я вообще сомневалась, что она этого прощения хочет. Тут Гуннар прав, Берси имеет подход, он красив как эльф, и, конечно, Агнета выберет его, то, как она говорила о Берси, даже как произносила его имя, конечно, она влюблена. Но это её судьба и её жизнь. Если так случилось, может быть, так должно было быть зачем-то? И эта боль, что предстоит испытать Гуннару, может и она для чего-то нужна? Чтобы этот огромный силач почувствовал, что у него есть сердце?..

…Дроттнинг Сигню поднялась и, подойдя, обняла меня. Вблизи она оказалась такой тонкой и совсем небольшой. Я не видел её так близко ещё. От неё исходит удивительный мягкий, очень свежий и немного сладкий аромат. И тёплый. И вся она тёплая. Вблизи её лицо завораживало, её глаза затягивали, словно омут. Оказывается, она не холодное совершенство, она живая, вот волосы надо лбом на пробор, прядки чуть выбились на висках, серьги качнулись, путаясь в этих тонких прядках. Возле уха завиток спустился до самого плеча, тонкие ключицы были видны в вырезе рубашки… Женщина. Не небожительница изо льда и камня как мне казалось. Подняла руку, коснулась ладонью моего лба и щеки. Глаза похожи на цветы незабудки, полные розовые губы…

– Ты очень хороший человек, Гуннар. Добрый. Большое сердце.

Когда она обняла меня на миг, прижавшись головой к моей шее, я почувствовал, какие мягкие у неё волосы. Совсем не такие как у Агнеты.

– Я рада, что ты алай Сигурда, что ты мой алай, – сказала она, отходя от меня.

– Что вы решите, Свана Сигню? – спросил я.

– Разве это я решаю, Гуннар? Люди, даже конунги так мало могут. Мы все идём туда, куда велят норны.

Если она говорит, что может так мало, то, что остаётся мне? Я буду твоим преданным алаем, Свана Сигню…

…Я пошла за советом к Эрику Фроде. Он не жил в тереме, его дом был на площади совсем рядом, почти пристройка к терему, даже часть его окон выходила на наш задний двор.

– Здравствуй, Эрик, – сказала я, входя, впущенная прислужницей.

Эрик ценил удобство, вкусную пищу, красивые вещи, в отличие от аскета Дионисия, живущего в крохотной комнатке при библиотеке и неряхи Маркуса у которого вечно всё было разбросано, хотя старый римлянин в своём беспорядке всегда и всё находил безошибочно и быстро. Может быть то, что мне представлялось хаосом, для него было необходимым для того, чтобы чувствовать себя уверенно, ведь разобраться с его хаосом мог только он сам…

Здесь же, у Эрика царили ковры из заморских стран и тонко выделанных шкур, резная мебель, стеклянные сосуды, серебряная посуда. И за собой Эрик ухаживал идеально, даже брил, будто полировал лицо и лысоватую голову каждый день, отчего его лысая светлобровая голова казалась похожей на яйцо.

Он обернулся, когда я вошла:

– Дроттнинг Сигню, приветствую! Как первые дни на троне?

– Так…

– Что такое? Поспешность Сигурда с походом на Норборн всё же удручает тебя? – спросил он. Он решил, что я пришла поговорить об объявленной сегодня утром в Совете подготовке к походу на Норборн. Но нет, это мы давно обсудили с Сигурдом. – Так отговори его. Женщины всё могут, если захотят.

Я села на высокий стул, мои ноги едва доставали до пола, зато сидя на нём, было очень удобно писать на наклонном столе, к которому он был придвинут. Я это знаю, потому что много раз сидела за этим столом, когда Эрик занимался со мной.

– Нет. Не о походе речь. Это дело решённое. Здесь решает Сигурд и, если он чувствует, что идти надо этим летом, значит, поход будет этим летом, – сказала я.

Эрик прищурил нижние веки, глядя на меня:

– Это ты такая мудрая покорная жена или Сигурд может тебя убедить в чём угодно?

– У меня сейчас голова занята куда более насущной проблемой, чем предстоящий поход.

– Чем же? Лекарней твоей? – он усмехнулся, он считал блажью мои затеи с бесплатными лекарнями и Детским двором.

– Нет, лекарня почти готова, и Детский двор тоже, думаю через две-три недели малышей примет.

– И кто работать там согласился? – усмехнулся Эрик.

– Те, кто пожелал. Это почётно, Эрик, служить своему йорду и людям, все это понимают. Мы выбрали самых достойных, – сказала я серьёзно наперекор его иронии. – Но я пришла поговорить о другом… Скажи, мой отец советовался с тобой, жениться ли ему на моей матери?

– Нет, – удивился немного Эрик. – Вот жениться ли на линьялен Рангхильде, да, советовался. А когда встретил твою мать, ничьи советы ему стали не нужны. Что случилось, Сигню?

– Двое мужчин, одна женщина. И ещё деталь – она беременна.

Эрик сел напротив меня:

– Что, не можешь заставить жениться?

– Напротив, оба хотят. Несмотря на её измену. К тому же, двойную.

Эрик поднялся со своего стула, подошёл к столу, накрытому заморским узорчатым ковром, взял изящный серебряный кувшин и налил тёмно-красного вина себе и мне в маленькие кубки.

– Женское вероломство может разбить сердце навеки.

– Твоё сердце так разбили?

– Нет, – усмехнулся Эрик, – у женщин не было такой возможности.

– Ты никого не любил? – я пригубила сладкого и терпкого душистого вина, оно будто вобрало в себя горячее солнце неведомой страны, запахи нездешних цветов и теплой песчаной земли…

– Любил, – он опустил светлые ресницы. – И люблю. Она жива для меня.

– Она умерла? – я удивлённо рассматривала его. – Это грустно.

– Вовсе нет. Куда грустнее было то, что она никогда не могла бы быть моей. Она любила другого. Но моё счастье в том, что моё чувство живо до сих пор, а ревность давно похоронена. И я счастлив, видеть, что дочь той, кого я так любил, выросла куда более сильной и защищённой.

Я раскрыла рот от изумления. Я и подозревать не могла…

– Эрик… Почему ты никогда не говорил, что любил мою мать?

– Ты была мала. Теперь ты взрослая, можно и сказать. Но… – он поставил свой кубок на стол, снова посмотрел на меня с улыбкой. – Оставим старое сердце и поговорим о молодых. В чём твоя дилемма, если никто не отказывается жениться?

Я смотрела на него, будто не видела никогда. Я считала его старым. Сколько ему лет? Пятьдесят или пятьдесят два… Юным все кажутся стариками.

– Дилемма… Да в том дилемма, что девушка выберет не того, кого надо, а того, кто принесёт ей много горя.

Эрик засмеялся.

– Женщины всегда так выбирают.

– Не всегда.

– Ты себя имеешь в виду? Разве ты выбирала? Вы с Сигурдом шли и идёте по дороге судьбы. Вы ничего не выбираете, потому что вы не обычные люди, а те, кто вершит историю и судьбы целых стран. А девушку свою оставь. Позволь ей совершать её ошибки. Кто знает, может она сердцем чувствует лучше, чем ты соображаешь своей учёной головой.

Я молчала. Вообще-то именно на это я и надеюсь. Что Асгейр вовсе не такой мерзавец, каким кажется всем окружающим и даже себе самому…

Я встала, собираясь уходить.

– Спасибо, Эрик.

– Сигню, ты не беременна? – вдруг спросил Эрик. – Почему?

– Три месяца всего прошло, – ответила я.

– Достаточно.

Я вздохнула. Не зря зовут его Фроде (Мудрый).

– Я была, – призналась я. – Но всё оборвалось сразу.

– Почему? – заинтересовался он.

– Бывает… Что тут странного? – я посмотрела на него.

Фроде сложив руки на груди, смотрел на меня, сведя к переносице светлые брови.

– Ничего не было бы странного, конечно, если бы три твоих брата, а за ними и мать не умерли бы по непонятным причинам, – строго сказал Эрик.