– Да, может, ты Юльку помнишь: она в седьмом классе училась, когда мы в консу поступали. Тёмненькая такая. Её мать у нас камерный ансамбль вела. Она ещё в класс на переменах забегала. Потом её в Кливленд увезли доучиваться. А там я… Нас как-то в концерт вместе поставили. Ну а дальше всё само собой.

Кречетов сник и замолчал.

– Пошли покурим, – предложил Леонид, вылезая из-за стола, – а то засиделись. На звёзды посмотрим. Помнишь, как Туманность Андромеды искали?

Поздний вечер набросил на посёлок и близлежащий сосновый бор накидку непроглядной темноты. Друзья сидели на деревянном крыльце, впитавшем тепло ушедшего жаркого дня, и курили, выпуская замысловатые кольца дыма в недвижимый воздух.

– Ты Катьку-то не забыл? – наконец выбрал момент Лёня и затушил сигарету в металлической банке.

– Катю? – Влад тоже затушил окурок и помолчал. – Ей надо было замуж выходить, жизнь устраивать. Мне надо было бежать от армии. С собой взять я её не мог, потому что сам не знал, куда еду. Мне было всего ещё двадцать один, а ей – уже! Мне надо было встать на ноги! Быть первым! Это очень трудно. Мне было не до романов. А потом… потом я просто стал другим, от моей романтики остался только образ, в который я погружаюсь, когда играю Шопена или Рахманинова, – Владислав горько усмехнулся. – Нас развело время, пространство и… обстоятельства. Меня затянула новая жизнь. Катя, как и всё, осталась в другой жизни. Я не мог ей сообщить о себе, боялся её сумасбродства.

– Я так и знал, Кречетов, что ты гад. «Мне»! «Меня»! Везде на первом месте ты! – вспылил Леонид. – Эгоистом был, эгоистом и остался. А ты не подумал, что ты просто бросил её, без объяснений, как последний…

– Я думал, что так будет лучше, – Владислав поднялся со ступенек, и в темноте блеснул его отчуждённый взгляд. – Я не мог остаться. Я хотел что-то сделать в музыке.

– «Я»! «Я»! – передразнил Лёня. Потом помолчал и задумчиво произнёс, навалившись на перила крыльца: – Наверное, ты прав, эгоизм есть высшая степень производной таланта. На тебя он свалился. Никому из нас так не повезло. С нашего курса никому больше не удалось так продвинуться, как тебе. Даже Тимка не в счёт. Он всё равно делит себя между семьёй и музыкой. А для тебя музыка всегда на первом месте.

– Не знаю. Как получилось, так получилось. Ты что-то хотел мне рассказать? – напомнил Влад.

– А про Катю не хочешь спросить? – не сдавался Леонид.

– Ну, говори, раз уж начал.

– Катя теперь лицо японской фирмы. Музыкальных инструментов. Кстати, после «чайника». Хотя первую премию она там не получила. Гастролирует по Японии два раза в год. Её там обожают.

– Конечно, одни косы чего стоят, – Владислав открыл дверь в дом, задержался на пороге и ещё раз посмотрел на чистое, тёмного ультрамарина небо с вкраплениями мерцающих звёзд, бесстрастных и равнодушных.

Леонид стоял, развернувшись спиной к перилам и сложив руки на груди. Белки его выпуклых глаз сверкнули голубизной.

– А ещё, Кречетов, она моя жена.

Зависшую ватную тишину через секунду разорвал звонок телефона. Владислав не сразу сообразил, что сигналит его мобильник, «на автомате» двинулся в дом.

– Ну вот, говорил, выключи мобильник! Небось Юлечка соскучилась, – Лёня, ворча, последовал за Владом и с грохотом закрыл дверь на засов. Он давно мог поменять дверь на пуленепробиваемую бронированную и, соответственно, врезать замок какой-нибудь раскрученной итальянской фирмы, но ему нравилось искушать судьбу и быть уверенным в собственной неуязвимости. Дверь, искусно сделанная каким-то краснодеревщиком ещё до его рождения, была раритетом, и именно этим Лёнечку вполне устраивала.

– Да, слушаю. Антон Сергеевич? Да. Здравствуйте. Нет, не поздно. У друга, – отвечал на вопросы Кречетов, присев на широкий подоконник. – Юля? Я ей позвоню. Получше. Нет, температуры нет. Не знаю. Мне надо прийти в себя. Понимаю, Антон Сергеевич. Спасибо, я подумаю. Когда позвонить? Хорошо. Спасибо, Антон Сергеевич. До свидания, – он нажал «отбой», засунул мобильник в карман брюк и пояснил:

– Добрышев беспокоится… Подвёл я его, конечно, капитально. Он думает, я заболел. Предлагает поработать с ним на мастер-классах. Терапия отчаяния, значит, раз концертов не предвидится. У меня ещё остались ангажементы в Латинской Америке года на два и во Франции. И это всё.

– Кстати, не хочешь Кате компанию составить? Она что-то говорила про концертмейстера, – бросил в тему Леонид.

– Ну да, – рассеянно проронил Владислав, – так где же Катя?

– Всё там же, в Японии. Работает над новой программой. Вернётся в конце августа.

– Понятно, – Влад сладко зевнул. – Так что ты хотел мне сказать? – его губы сложились в подобие улыбки. – Никак мы не дойдём до самого главного! И ещё… Беленький! Не знаю, как задать тебе этот вопрос… Ладно. Скажи, Катя… Она… счастлива с тобой? Ведь, насколько помню, к женщинам ты был упорно безразличен с тех пор, как…

Лёня прошёлся по кухне, скрипя половицами, потом произнёс:

– У нас с Катей дружеский союз. Нас обоих это устраивает. Ну, ещё мы заключили брачный договор, чтоб не цапаться, если что. Прописали права и обязанности. Это удобно. Катька – она замечательная, свой парень. Так я её и воспринимаю. И она от меня большего не требует и ни о чём не спрашивает.

Кречетов помолчал, переваривая, потом сказал:

– Ну, что ж, очень рад за вас. Нашли друг друга, как говорится.

– С твоей помощью, Кречетов, – не преминул съязвить Беленький. – Катя… в общем, я её спас, она жить не хотела после вашей истории. Свет ей был не мил, и всё такое.

Леонид замолчал, потом вдруг неожиданно развернул тему разговора:

– Ты вот спросил меня про рэнджровер.

– Ну?

– Я купил его сам.

– Молодец! – Кречетову потребовалось несколько секунд, чтобы перестроиться. Наконец он вяло проговорил:

– Интересно, чем ты зарабатываешь? Прости, об этом не принято спрашивать, но ты сам начал.

– Музыкой, Кречетов, музыкой! Только не твоей нищенской классикой. Моя музыка собирает стадионы. Народ хочет отрываться, и я предлагаю кайф.

Лёнечка очередной раз обошёл вокруг стола, поглядывая на дружка. Тот не сводил с новоявленного композитора изучающего взгляда.

– Замечательно. И что же это за музыка?

– Музыка для масс. Что-нибудь слышал о гранже, альтернативном мэтале, психоделическом трансе? Нью-метал? У тебя в Америке «Корны» сводили всех с ума. Неужели не слышал? А вот в Японии и у нас в мейнстриме фулл-он. А я создал свою, особенную, музыку, собрал в ней всё самое притягательное из музыкальных течений, и у меня пошло! Народ ломится и тащится.

Секунду длилась немая сцена.

– Вот это да! – с деланным восхищением воскликнул Кречетов. Он закинул ногу на ногу и покачал носком туфли. Одно дело – джазовые импровизации раскованного Лёнечки в элитных ночных клубах, но чтобы музыка для масс!

– Вот это да! – повторил Влад.

– Ты думаешь, в этой стране можно прожить на зарплату пианиста? – встрепенулся Беленький. – Умоляю! Я тебя не зря спросил, зачем ты сюда припёрся. Знаешь, какие гонорары у нормального музыканта в нормальной провинциальной филармонии? Вот Тимофей, например, лауреат нехилых конкурсов, уже три года сидит без концертов в родной столице. Играл недавно не то в Курске, не то в Орле. Месяц вкалывал, приклеенный к роялю, а получил кукушкины слёзки. Оханья и аханья вокруг рояля ушли в прошлое. Кто хочет слушать классику, у того денег нет, а у кого деньги есть, тот хочет балдеть и ни о чём не думать. Жизнь у нас такая, не до высоких материй.

– Круто! Значит, вот ваши нравы, а вот вам наша музыка! Жрите, не стесняйтесь! Так, Беленький?! Идёшь на поводу вкусов, значит, – вскинулся Кречетов. – А призвание пианиста…

– Пробуждать красивое, доброе, вечное, – закончил, патетично паясничая, Лёнечка.

– Именно так, Беленький! – горячился Владислав. – Воспитывать музыкальный вкус…

Тирада праведника закончилась довольно быстро:

– Короче, что от меня-то надо?

– Моя музыка – классная вещь! – запальчиво заговорил новомодный творец. – Я ведь не с бухты-барахты её писал. Всё по науке! Ну, ты знаешь, музыку обычно пишут, вслушиваясь в себя. А я… Я построил музыку по математическим законам. Я вычислил воздействие звука на сознание. И теперь умею им управлять при помощи своей музыки. Ты помнишь, мы читали дневники твоего деда? Там было много непонятного – формулы, расчёты… Нам тогда это было неинтересно, потому что мы-то надеялись, что найдём там истории про шпионов, – он усмехнулся. – Единственное, что мне запала фраза – «акустическое оружие». И когда пришло время – те записи всплыли у меня в памяти и подтолкнули к действию. Я изучил всё, что касается звука. Теперь могу звуком нагнать полную расслабуху, а могу довести до экстаза, и толпа в одном ритме будет колыхаться, как огромная медуза.

Лёня порозовел от охватившего его воодушевления, в глазах его загорелись демонические огоньки.

– А ты не зарываешься, Беленький? Какое вообще ты имеешь право… к-х-м, – поперхнулся Кречетов от негодования. – Дед не затем писал свои дневники, чтобы такие, как ты…

– Ты слишком правильный, Владик, это не в моде, – тон Лёнечки переключился на покровительственный. – Кому нужна твоя правильность? Ты вот дай людям, чего они хотят. А они тебе деньгу заплатят. Моя музыка не похожа ни на какую другую и обладает… сверхъестественной силой. Что людям надо? Все хотят чего-то необычного, захватывающего. И я могу это предложить! Вот послушай! – Лёня взял с буфета смартфон, подсоединил тут же лежавшие наушники. – Послушай! Хотя это жалкий отголосок того, что можно почувствовать на живом концерте.

Владислав нехотя подчинился. Им двигало чистое любопытство. Однако то, что он услышал, на удивление, не вызвало у него отторжения. Он погрузился в мир звуков, не связанных, как привычно, общей тональностью или заданным ритмом. Это был блаженный звуковой хаос. Он затягивал в тёмную глубину звучанием отдельных, бесконечно длящихся, не повторяющихся звуков. Звуки плавно перетекали один в другой, как если бы воду переливали из кувшина в кувшин разной формы, и сплетались в абстрактную звуковую картину.

Голова Кречетова превратилась в сферу, заполненную звуками, и всё тело пробирали лёгкие вибрации, вызывающие приятный озноб. Потом он ощутил таяние телесных оболочек и поплыл в окружении сталкивающихся звуков, как часть бесконечной звуковой галактики, в неведомое никуда. Но не успел до конца насладиться парением, как его захватила волна ритмов. Свернулась в спираль огромная галактика, и что-то изнутри заставило его встрепенуться. Он непроизвольно подскочил, стул с грохотом упал. Неизъяснимый восторг переполнял его. Всё неприятное произошло будто не с ним и отодвинулось далеко-далеко.

Влад заметался по кухне во власти музыкальных ритмов, приговаривая: «Ну, Лёнька, сволочь, что вытворяет! Если, конечно, не спёр у кого-то хит, а выдаёт за свой. Высший класс!» Однако разделить эмоции с автором шедевра не удалось – в кухне он был один.

Через какое-то время пульсация ритмов стала красиво затухать, как пламя костра, когда в него перестают бросать ветки, и на смену им откуда-то издалека, исподволь, выползла мелодия, тонкая и извилистая, звенящая и зудящая, раздражающая. Казалось, она распускается гифами гриба по извилинам мозга, запутывает его причудливой сетью. Потянуло в сон. Кречетов сел за стол и плеснул в бокал коньяку. Напиток мерцал золотистыми искрами. Его захватила игра переливающейся жидкости в бокале, а тело обрело необыкновенную лёгкость.

Всё вокруг поплыло, предметы меняли форму, двигались под разными углами, колыхались, как водоросли. Вырастали до огромных размеров, надвигаясь и пугая, и, наоборот, сжимались до пульсирующей точки, притягивая за собой. Цвета перетекали из жёлтого в фиолетовый и обратно по оттенкам радуги. А потом всё тонуло в бокале. В какой-то момент Кречетов явственно ощутил запах ванили, внезапно заполнивший кухню.

Приятно висеть в пространстве, не чувствуя тела, покачиваясь в такт поворотам струящейся мелодии в окружении ярких цветовых снов.

«Да, я сплю. И мне хорошо!» – промелькнуло в мозгу Владислава, и он провалился в темноту.

Когда проснулся, с трудом возвратился в реальность. За окнами ни зги не видно. Он сидит за столом, на котором разбросана в беспорядке посуда с остатками еды и бокалы, один пустой, другой с недопитым коньяком. Напротив Лёня с аппетитом доедает яичницу.

– Я вырубился, даже запись до конца не дослушал. Зато сон приснился, чистый абстракционизм. Долго я спал?

– Ровно столько, сколько длилась запись. И не сон это был, а… что-то вроде гипноза. Ну и… как ощущения?

Леонид надулся от распиравшей его гордости.

– Улётно! – сознался слегка ошалевший от «эксперимента» Влад. – Даже не представляю, как тебе это удалось. Ты… Гудвин от музыки. Ничего похожего я не слышал. А ощущения!.. Что-то подобное бывает у тех, кто кислотой балуется или марихуаной. Ну, последнее я, предположим, пробовал. А так… даже не знаю, с чем сравнить. Демоническая музыка! Только… теперь вот в голове пусто как-то и звон в ушах, не очень-то приятно, и язык плохо слушается, и металлический привкус во рту… – перечислял Влад. – Я реально хочу спать… И всё же, что от меня-то надо?

Лёня взглянул из-под пучковатых бровей на взъерошенного друга:

– Что ж, пришёл момент сказать всё, – торжественно произнёс он. – Мне клавишник нужен. Позарез. Не хочешь попробовать? Хорошие бабки плачу.

– А сам что? – удивился Кречетов.

– Так нужен сексапильный, харизматичный, чтоб публика пищала, девочки в обморок падали, ну, сам понимаешь – типа, русский Рэмбо.

Не успел он договорить, как у Кречетова снова зазвонил мобильник. Владислав нажал кнопку ответа, и на всю комнату разнёсся встревоженный голос Тимоши:

– Влад! Ну как ты, дружище? Прости, раньше не мог. Пока Петьку с Дашуней уложили… Живой? Напугал ты нас сегодня. Шуму наделал. Только о тебе и говорят.

– Тим, спасибо тебе, – Кречетов, насколько позволяло ему его состояние, изображал безмерную благодарность за беспокойство. – Знаю, что свалял дурака, но теперь уж назад не повернёшь, так что… Насчёт работы? Ещё не думал. Добрышев предлагает на мастер-классах ему помочь. В училище? Посмотрим. Давай созвонимся ближе к августу. Хорошо. Ну, пока. Привет Таньке.

И отключил мобильник. Затем поднялся из-за стола, провёл пятернёй по волосам, всем видом показывая, что он на пределе усталости.

– Лёньк, – взмолился он, – отпусти меня спать. Я сегодня думать больше не в состоянии.