Глава третья

Граф вернулся из родной деревни Амирель через неделю, поздней ночью. Уставший, печальный и даже немного похудевший. И привез с собой тело своего брата. Холлта-старшего положили в зал для прощаний родового склепа и принялись готовить достойные его высокого статуса похороны.

Граф мучился, виня себя за то, что не успел встретиться с братом при его жизни. Он то и дело приходил в склеп, подолгу смотрел на спокойное лицо мертвеца, что-то настойчиво у него спрашивал, будто тот мог что-то сказать, и уходил, так и не дождавшись ответа.

Амирель тоже тосковала. Она хоть и почувствовала смерть учителя, но не верила в нее до конца. Пока не знала точно, что дроттин умер, надежда в ее сердце жила. Теперь умерла и она. Осознавать, что больше она никогда его не увидит, не услышит из его уст ни хвалу, ни укор, было невероятно больно.

Вечером следующего после приезда дня граф пришел в домик младшего садовника в глубоком трауре. Даже аграф на его поясе был черным. Амирель уже узнала печальную новость от камердинера и ждала его, плача и тоскуя. Она хотела проститься с наставником, но без графа это было невозможно.

Измученный Холлт с печальным видом встал перед ней.

– Вы были правы, Амирель. Брат был мертв. Я нашел его сидящим в кресле в дальней комнате. Сколько времени он там пробыл, я не знаю. К нему никто не заходил, хотя службы в храме не проводились. Почему?

Амирель неуверенно предположила:

– К нему по вечерам приходила служанка, она наверняка видела, что он умер. Но трогать его не решилась. Почему, не знаю. Но ведь это и к лучшему? Если бы его похоронили на деревенском кладбище, вы бы не стали тревожить могилу?

Граф задумался и ответил не сразу.

– Не стал бы, конечно. Это кощунство. И всю жизнь потом сомневался, он это или нет. Так что все к лучшему, вы правы, Амирель. Хотя я надеялся, что он окажется жив. Но не сбылось.

Кивнув, она спросила:

– Теперь вы убедились, что это он?

Граф заложил руки за спину и принялся мерно ходить по комнате, опустив голову. Светлые волосы, туго собранные в хвост, болтались за плечами.

– Да. Брат не сильно изменился. И он не был похож на мертвое тело, столько времени пролежавшее в тепле. Он будто заснул. И тихо спит. Я даже пытался с ним поговорить, но он не отвечал, естественно. – Остановившись перед Амирель, предложил: – Вы хотите с ним попрощаться? Вряд ли это возможно будет сделать позже. Завтра пройдут пышные похороны, достойные главы рода, и будет уйма самого разного народа. Вам там показываться будет нельзя. – И с горечью воскликнул: – Ну какой из меня граф? Это брат был всегда истинным главой рода, а я всего лишь жалкий узурпатор, ставший им, по сути, из милости.

Амирель не стала опротестовывать его слова. Зачем? Ему просто нужно выговориться, а утешить его и без нее есть кому. Наверняка графиня найдет для этого нужные слова, она чуткая и нежная жена, графу в супружестве повезло.

Надев накидку и привычно скрыв лицо под капюшоном, Амирель направилась к выходу. Граф вышел за ней. Потом прошел на полшага вперед, показывая дорогу средь извилистых аллей, утонувших под сенью вековых деревьев.

Почти совсем стемнело, но дневное тепло еще не было унесено вечерним похолоданием. Не желая никого видеть и памятуя о безопасности спутницы, граф, далеко обходя замок, вел ее по дальним аллеям, то и дело переходя на видимые только ему тропки. Амирель никогда здесь не бывала и с интересом посматривала вокруг, досадуя, что в темноте почти ничего не видно.

Семейное кладбище с родовым склепом оказалось на противоположной от ее домика стороне. Чтобы она не наткнулась в темноте на величественные надгробные плиты, граф взял Амирель за руку. Осторожно проведя по кладбищу, подвел к остроконечному строению, выделявшемуся в темноте благодаря свету двух фонарей, горящих у входа. Открыв заскрипевшую дверь, вошел в склеп, благоговейно склонив голову. И тут же плотно закрыл за собой двери, чтобы снаружи их никто не заметил.

Дроттина уже приготовили для завтрашнего погребального обряда, после которого его опустят вниз, в усыпальницу, где покоятся останки глав аристократического рода Холлтов, но пока он в одиночестве лежал на постаменте в небольшом зале для прощаний, освещаемый толстыми восковыми свечами, горевшими вокруг тела.

От порыва ветра, проникшего в вечный покой вместе с вошедшими, огонь свечей заколебался. По лицу покойника пробежали неверные тени, казалось, он чему-то тихо улыбается. Амирель зябко поежилась. Не потому, что замерзла, а потому, что ей стало не по себе. Ее страшило таинство загробной жизни.

– Вы замерзли? – обеспокоенно спросил заметивший ее дрожь граф, быстро стягивая с себя дублет.

– Нет, нет, не беспокойтесь! – воскликнула Амирель, вскинув в отказе руки. – Просто я волнуюсь.

Но граф все равно заботливо накинул его на нее. Тяжелое мужское одеяние, еще хранящее тепло его тела, подействовало на нее успокаивающе.

Амирель робко подошла к высокому постаменту, на котором лежал дроттин, до самой шеи укрытый графским родовым штандартом.

Казалось, он тихо спал. Лицо при неверном свете свечей казалось живым, пробегающие блики света походили на мимику. Амирель даже положила руку на его лоб, чтоб убедиться, что он и впрямь умер. Лоб оказался ледяным.

Когда она с тяжким разочарованным вздохом убрала ладонь, граф благоговейно заметил, чувствуя то же, что и Амирель:

– Невероятно, правда? Он как живой… И не подумаешь, что его давно уже нет…

– Да. Если мое предчувствие меня не обмануло, то он мертв уже более полугода, – шепотом произнесла она, с горечью глядя на того, кто столько лет был ей верным другом и не раз спасал от жуткой участи.

– Полгода? – голос графа дрогнул. – Я никогда не слышал ни о чем подобном. Похоже, между вами существовала астральная связь. И брат вовсе не выглядит дряхлым стариком.

– Сколько же ему лет? – услышав «почти восемьдесят», Амирель поразилась. – Не может быть! Он выглядит намного моложе.

– Это так, – граф благодарно коснулся тыльной стороной ладони холодной щеки брата. – Возможно, так на него подействовала праведная жизнь. Хотя нет, я знаю нескольких праведников, но все они выглядят на свой возраст. – Он замолк, что-то припоминая и тихо, стараясь не потревожить покой мертвых, продолжил: – Королева Лусия прожила очень долгую жизнь. Она умерла, скорее даже уснула, когда ей было почти сто тридцать лет. И она до самой смерти выглядела, как молодая полная жизни женщина. И все, кто жил подле нее, жили очень долго и казались моложавыми до самой смерти. Вам это ничего не говорит?

Амирель не хотелось ни о чем рассуждать. Ей было не по себе. В склепе было тихо, но ей все равно чудились странные шорохи по углам. Мертвые ее страшили. Вспомнились страшные рассказы про вурдалаков, которые любили рассказывать старшие братья долгими зимними вечерами, соревнуясь, у кого история окажется страшнее, и после которых она долго не могла заснуть.

Но, преодолев себя, все же прошептала:

– Про королеву я знаю, но вот про всех остальных – нет. Да и жила Лусия так долго лишь благодаря своему амулету.

– Я в амулет не верю, а вот в истинную королевскую кровь – да. – Граф аккуратно поправил сползший с мертвого тела конец штандарта. – И считаю пример своего брата подтверждением этому. Вы же часто встречались?

– Я умею читать и писать только благодаря ему, – она энергично закивала. – Дроттин каждый день по нескольку часов с раннего утра учил меня всему на свете.

– Вот именно! – Граф обрадовался подтверждению своим словам. – То есть он поддерживал свои силы рядом с вами, точнее, за счет вас.

Амирель не понравилось это выражение.

– Он не поддерживал свои силы за счет меня, – хмуро опровергла она. – Как он мог это делать без моего согласия? А он меня никогда об этом не просил. Да и не говорил ни о чем подобном.

Граф снисходительно улыбнулся ее горячности.

– На это не надо давать разрешения. Все, кто с вами рядом, чувствуют подъем сил, хотя вы этого не ощущаете. Как бы вам это объяснить? – Он рассеянно посмотрел вокруг, ища пример для сравнения. Его взгляд скользнул по вышитым на штандарте золотым цветам, он довольно хмыкнул и сказал: – Когда вы стоите рядом с душистым цветком, вы вдыхаете его аромат, хотя цветку все равно, чем вы дышите. Он вас и не замечает. То же происходит и с людьми, стоящими рядом с вами. От вас исходят флюиды, от которых все чувствуют себя лучше. Но не все это осознают.

– И что, эти флюиды есть только у меня? – недоверчиво уточнила Амирель. Ее беспокойство нарастало. Стоять рядом с мертвецом и вести светские разговоры казалось ей кощунством.

Но граф слишком увлекся необычной темой и забыл, где он находится.

– Они есть у всех людей, хоть и в разной степени. Разве вы не замечали, что даже не глядя на человека, можно точно определить, злой он или добрый, какое у него настроение? Просто ваши флюиды врачуют, продляя жизни, а у обычных людей отражают их внутреннее состояние и только. И в соответствии с этим действуют на окружающих либо хорошо, либо плохо. Все очень просто.

Просто не было. Мир, прежде такой ясный и понятный, состоявший лишь из белого и черного, становился все сложнее и запутаннее. Амирель замолчала, глядя на умиротворенное лицо человека, который столько ей дал.

Граф, тоже глядя на лежащего перед ним покойника, задумчиво признал:

– Сейчас брат выглядит почти как мой ровесник, а ведь он старше меня почти на сорок лет. Он первенец, я заскребыш. Я родился очень поздно, от второй жены отца, меня никто и не ждал. Между нами были еще дети, но в живых остались только две моих старших сестры. Ведь в королевстве не было королевы, способной одним своим присутствием прогнать любую хворь, – и он с улыбкой посмотрел на девушку.

Не поняв его намека, Амирель оглянулась вокруг. Неужели никто не придет бодрствовать у одра покойника? Ей не нравилось такое непочтительное отношение к тому, кто столько сделал и для нее, и для своего младшего брата, да и вообще совершил множество добрых дел. Одни ее односельчане будут вспоминать его с искренней благодарностью еще много-много лет.

Она нерешительно спросила у графа:

– А почему здесь никого нет? Ведь в последнюю ночь положено бодрствовать у гроба? Где дроттин вашего родового храма? Он должен быть здесь. Это неуважение к главе рода, пусть и бывшему.

Холлт склонил голову в знак согласия.

– Таковы традиции, вы правы. Но я всех отослал прочь, сказав, что в последнюю ночь буду находиться с братом сам, и наперсники мне не нужны. Я знал, что вы захотите прийти сюда, попрощаться со своим наставником, а чужим вас видеть ни к чему.

– А ваша жена и дети?

– Жена и дочери, – в этом уточнении прозвучала невольная горечь, отмеченная чутким ухом Амирель, – уже попрощались с братом днем. На похороны дочери не придут, они еще слишком малы, чтобы участвовать в траурной церемонии. Жену я отговорил сам, она чувствует себя не очень хорошо, к сожалению, частые роды изнурили ее, расстроив здоровье.

Амирель припомнила, что старшая девочка, встреченная ею в шатре сластей на ярмарке в Холлтбурге, почти ее ровесница, во всяком случае, по виду. Но если ее отец считает, что она слишком мала, чтоб в последний, а, по сути, единственный раз, выразить почтение родному дяде, то кто она такая, чтоб с ним спорить?

Они долго молча стояли у тела, вспоминая долгую жизнь лежащего перед ними человека. Граф помнил его сильные руки, веселый смех, неустанную заботу. Ведь, по сути, он заменил ему отца, которого он почти и не помнил. И сделал для него столько, сколько иной отец не делает для единственного сына. И он всегда будет ему за это благодарен.

Амирель же вспоминала их неспешные беседы, его истории и поучения, и беззвучно плакала. Но это были светлые слезы, слезы благодарности.

– Вы попрощались? – из омута воспоминаний ее выдернули тихие слова графа. – Она кивнула. – Тогда пойдемте, уже очень поздно. Завтра, вернее, уже сегодня, будет тяжелый день. Я провожу вас и вернусь. Побуду здесь до прихода дроттина.

В последний раз низко поклонившись наставнику, Амирель вышла из склепа. Хотела отдать дублет графу, но тот отказался.

– Слишком холодно, чтобы идти по парку в одной тонкой накидке. Мне нужно было вас об этом предупредить, забыл, извините. Ночная прохлада в этих низинных местах вредна для здоровья, а лечить вас будет некому. Нашему целителю я вас показать не смогу. О нашей семье и без того ходит слишком много сплетен. Не стоит плодить еще одну.

Амирель вспомнила мужика на ярмарке, бесстыже разглагольствующего о графине. Граф прав. Чем меньше людей будет знать о том, что не пойманная в Холлтбурге колдунья скрывается в родовом замке графов Холлтов, тем спокойнее им всем будет жить.

Они пошли обратно тем же кружным путем, для безопасности далеко обходя замок с темными проемами окон. По дороге негромко с благодарностью вспоминали дроттина, перечисляя его добрые дела и широкое сердце.

Графский секретарь устал. День прошел в унылых хлопотах, но чего еще можно было ждать, если назавтра предстояли похороны? Фелис даже и не знал, что у графа был брат, причем старший, хотя прослужил у него без малого десять лет. Похоже, эта тема была в семействе Холлтов запретной. Во всяком случае, он никогда не слышал ни от самого графа, ни от графини, упоминания о покойном.

С самого раннего утра пришлось писать столько извещений о смерти Холлта-старшего самым разным людям, что под конец рука у него даже не устала, а попросту отваливалась. Ему еще повезло, что часть писем близким родственникам любезно взяла на себя графиня, иначе он ничего бы не успел.

Оповещения по мере написания отправляли верховыми, с ними же получали соболезнования и заверения о прибытии завтра для отдания последних почестей старому графу. Закончив свою часть и спросив Фелиса, нужно ли ему помогать еще, графиня, с облегчением получив отрицательный ответ, увела всех детей, кроме младшей дочери, прощаться с дядей.

Секретарь был ей искренне благодарен за помощь. Грамотных в замке было мало, и все они были заняты подготовкой к печальной церемонии. Весь немаленький штат прислуги носился по замку, готовя покои для родственников из отдаленных поместий, что останутся на ночь, и тех гостей, кто захочет передохнуть с дороги в общих комнатах.

Повара сбились с ног, стараясь приготовить как можно больше различных яств, ведь завтра в замок хлынут не только дворяне, но и окрестные простолюдины, да и из Холлтбурга прибудет немало горожан. Это тот редкий случай, когда в графское поместье можно будет войти всем желающим, даже последнему нищему. Кто же упустит такую чудную возможность полюбопытствовать, как живет владетель здешних земель? А угостить во славу покойного графа полагалось всех пришедших с ним проститься.

Наконец написано было все, что нужно, и Фелис по привычке похвалил сам себя, как делал всегда после должным образом выполненной работы. Можно было отойти ко сну. Его покои находились неподалеку, рядом с кабинетом, чтоб не тратить зря драгоценное время на переходы по нескончаемым коридорам замка.

Он разделся и лег в свою по-холостяцки узкую и жесткую кровать. В соседнем зале большие напольные часы гулко отбили три часа пополуночи, но ему все не спалось, видимо, сказывалось напряжение суетного дня.

Чтоб не тратить время попусту в напрасных усилиях призвать непослушный сон, он решил заняться приятным делом. Не одеваясь, накинул теплый халат, крепко затянул пояс на чуть заметном животике и направился по пустынным коридорам в южную башню. Здесь была установлена прельстившая его раз и навсегда оптическая труба, позволявшая наблюдать за таинственно мерцающими звездами. Труба принадлежала графу, но тот не возражал, если его помощник время от времени пялился в ночное небо.