Елена Фили.
Холодное блюдо

…Уже вторые сутки перед Рождеством валил снег. Издавна у православных это считалось хорошей приметой – снегопад в Рождественскую ночь. Обилие снега предвещало достаток в доме и хороший урожай.

– Вот тебе и добрый знак к Рождеству, значит, в огороде все вырастет. А вот если снег кончится, и ударит мороз? – утаптывая разношенными валенками снежную кашу вокруг облюбованной елочки, ехидничала одна из двух женщин, пришедших в это утро в лес, – все? Помрем с голодухи?

– Мороз – это тоже добрый знак. Значит, в семьях будет любовь, – вторая женщина сдвинула пуховый платок на плечи, скинула вязаные перчатки в стоящие рядом санки и, примерившись, рубанула топором по стволу елочки, потом еще раз, и еще. Та жалобно вздрогнула и ненадолго замерла, прежде чем упасть. Вдруг из глубины леса раздался еле различимый стон. Женщины переглянулись. Та, которая рубила елку, взяла наперевес топор, вторая, оглянувшись вокруг, нашла и вытащила из-под снега короткую толстую корягу. Стон повторился. Женщины схватились за руки и пошли на звук.

***

Накануне Рождественской ночи две тысячи седьмого года никто в подмосковной деревне «Раздолье» не спал. Да и попробуй усни, когда со всех сторон от дома к дому неслось: «Доставайте сундучки, подавайте пятачки, дайте нам конфетку, а можно и монетку!» Крики, хохот и звук взрываемых петард сопровождались звуком отворяемых дверей, и в зависимости от нрава хозяев, дополнялись добрыми словами или, наоборот, руганью. По улицам плыл вкусный запах жареного на мангале мяса – кто-то, не дождавшись положенной «первой звезды», уже начинал праздновать.

Во всех домах радостно светились окна, и только в одном, последнем по улице, за которым начинался лес, было темно. Лишь одинокая свеча еле тлела на первом этаже, словно призывая на помощь ангелов.

Туда сейчас и направлялась толпа из молодежи и детей, одетая в разношерстные смешные костюмы, с котомками и корзинками для подношений.

– Открывай, хозяйка! – послышались выкрики, и следом высокий женский голос затянул колядку:

– Поздравляем с Рождеством, мы пришли сюда с добром, вы подайте нам немножко, пирожочка на дорожку…

Дверь отворилась и к воротам вышла худая женщина в накинутом на плечи полушубке, в вязаных носках на ногах, всунутых в галоши.

– Держите, – женщина выставила корзину, прикрытую белым вышитым полотенчиком, от которой исходил запах жареного теста, варенья и ванили. Полотенчико она убрала, а корзину сразу подхватили несколько рук.

– И денежку еще возьмите, – в подставленную с готовностью котомку посыпалась мелочь из детской копилки, а женщина непонятно добавила, – шестое.

– А Тимофей на каникулы не приедет? – казалось бы, невинный вопрос заставил закаменеть только что радушно улыбающееся лицо.

– В больнице он. Не приедет.

Ворота сердито захлопнулись, толпа понеслась на следующую улицу, а женщина тяжело шаркая по выложенной плиткой, чисто подметенной дорожке прошла к дому. Но не успела закрыть дверь, как в ворота снова постучали.

– Тетка Катер-рина, отвор-ряй, дело есть!

Катерина снова дошла до ворот и распахнула калитку. У ворот стояли двое: один —районный участковый Илья – молодой парень, живущий здесь, в поселке, за картавость и раннюю лысину прозванный деревенскими жителями Ильичом. Второго Катерина не признала. Выше среднего роста, весь какой-то кряжистый, квадратный, одетый по-городскому – дубленка хоть и теплая, подбитая мехом, да короткая, шапка вязаная, и ботинки вместо полусапог.

– Что еще за дело? В Рождество? – Катерина тревожно улыбнулась, отчего мелкие морщинки расползлись вокруг глаз.

– Сосед твой исчез, вот ищем, опр-рашиваем всех, кто видел его вчер-ра или сегодня, – Ильич томился у ворот и тоскливо смотрел вслед молодежи, звонко хохочущей на дороге.

– Проходите в дом, чаем напою, – Катерина посторонилась, пропуская неожиданных гостей. Ильич радостно прошагал к крыльцу, от него пахло потом и водкой. Незнакомец остановился и молча показал рукой Катерине, чтобы шла первой. От него слабо пахло одеколоном и мокрым мехом от воротника дубленки.

В прихожей гости разделись, разулись, при этом Катерина отметила у гостя тонкие, мокрые носки, которые оставляли следы на темном ламинате, и прошли в кухню. Там на столе пыхтел самовар, рядом стояла вазочка с вареньем, блюдце с колотым сахаром и одинокий стакан в серебряном подстаканнике. В углу ютилась елочка. Пушистая, усыпанная блестящими звездами, в которых отражались огоньки свечи.

– Что это ты в темноте? – Ильич уселся на скамью у стола, выложил сумку с документами, и оглянулся на свечу в окне. Гость молча уселся рядом.

– Да спать собиралась, хотела только полночи дождаться.

Катерина зажгла свет, расставила на столе гостевые красивые чашки с блюдцами, нарезала хлеб, сыр и пирог.

– А что ж не спр-рашиваешь, кто исчез?

– Да у меня один сосед, что ты, не знаешь? Лес вокруг, а с этой стороны за забором обретается Генка-бабник. Он, что ли пропал? А ты по бабам его походи, может и найдешь. Что так всполошились-то? А вы кто будете? Следователь? – Катерина присела напротив гостя и внимательно посмотрела ему в лицо. Свои руки, после того, как он бросил любопытный взгляд на безымянный палец, чтобы узнать, нет ли обручального кольца, она спрятала под стол.

– Нет, я не следователь, – гость оглянулся на уплетающего пирог с капустой участкового, и представился, – меня зовут Федор, мы вместе служили с Геной под Владивостоком, давно. Вот списались, решили встретиться, вспомнить молодость. Приехал сегодня на электричке, часов в одиннадцать, а никто меня на станции не ждал. Ну, я добрался на попутке. И дома тоже никого. Свет горит, двери не заперты. Во дворе вольер для собаки, а собака отсутствует. Подумал, что Гена пошел прогуляться с псом в лес. Решил подождать. А его нет и нет. Прибежала собака, обнюхала сначала двор, потом дом и начала скулить. Я у соседей спросил, как до председателя Правления дойти. Все ему обсказал, тот вызвал участкового. А участковый приехал…

– Час назад я пр-риехал, – прожевав кусок и потянувшись за другим, сообщил Ильич, – в р-районе был, там в магазине из-за водки мужики пр-риезжие подр-рались. Пока р-разоб-р-рался… И честно думал, что Гена найдется. Куда ему тут деваться-то.

Он отложил пирог и вдруг остро взглянул на Катерину.

– Ты же с ним в контр-рах была? С лета?

– Не здороваюсь с ним, да. С тех пор, как его пчелы моего внука Тимофея покусали. Я сколько просила, чтобы не ставил свои ульи у моего забора, а он: «У тебя тут цветы шикарные, как раз для моих пчел!» Сволочь. И.. в общем, я его не видела, так и запиши. Искать помогать не буду.

Катерина встала, отошла к окну, отвернулась, и подставила свече ладони, будто грелась.

– Да, Геннадий наш «знатный» бизнесмен, вечно носится с какими-то завир-ральными идеями. Ульи вот р-решил в это лето поставить. Только сдохли все его пчелы. В конце лета. Говор-рят, кто-то из дер-ревенских постар-рался, – участковый опять остро взглянул на Катерину.

– Может, болезнь какая-то приключилась, – не поворачиваясь, буркнула Катерина.

– Ну, что пойдем? – Федор, съевший всего один бутерброд с сыром, встал из-за стола, – ты меня обещал на постой к кому-нибудь из деревенских определить, ночь совсем.

– Тетя Катер-рина, а не возьмешь гостя к себе на пар-ру-тр-ройку ночей? У тебя комнаты есть. Дети-то не пр-риехали на пр-раздники?

– А у Генки что? Страшно? – Катерина повернулась и обвела гостей сердитым взглядом.

– Я заплачу, вы не беспокойтесь, – заторопился Федор.

– Я дом Геннадия пока опечатал, до выяснения. Если да завтр-рашнего вечер-ра он не появится, буду вызывать следователя с экспер-ртами, пусть ищут следы, гадают, что пр-роизошло. А Федор-р обещал пр-риглядеть пока за собакой, кор-рмить ее, ну и так, вообще, – Ильич пошевелили пальцами, – в общем, сделай добр-рое дело, тетка Катер-рина, а? Документы его я проверил.

– Пусть остается, – Катерина после небольшой заминки кивнула, и непонятно тихо добавила, – седьмое.

Проводив участкового, заперев за ним ворота, Катерина зашла в дом, где посредине кухни так и стоял Федор, не зная, куда идти.

– Пойдем, я тебе комнату гостевую покажу, – Катерина поманила гостя за собой на лестницу на второй этаж, – денег мне не надо. Лампочки посмотришь в гараже, не горят уже давно. Двор у Генки выметешь, засыпало за день снегом. Альму, собаку его прогуливать в лес будешь, Генка водил два раза в день – утром и вечером.

– А чем кормить ее? Я в обед-то дал ей похлебку, видно Гена утром приготовил, и не дал.

– Тут не скажу. Не знаю. У внука моего Тимофея аллергия на кошек и собак, вот и не завела себе. Придумаем что-нибудь, – Катерина повернулась и прежде, чем впустить Федора в комнату, предупредила, – вот комната, вон туалет. По дому не ходи, не люблю. На кухню можно, но к плите не касайся. Еще есть кладовка, у входа видел дверь? Туда тоже нельзя.

Конец ознакомительного фрагмента.