– Ты профессионал, – говорил он, чокаясь на русский манер уже неведомо которой рюмкой.

– Ты тоже профессионал, – отвечал Максим.

– И актеры у тебя профессионалы. Классные профессионалы, – продолжал Вадим. – Ты правильно делаешь, что работаешь с профессионалами, вы еще это не растеряли. А мы почти растеряли, школы нет, профессионализм не в цене. Мы снимаем «видовое» кино, мы подбираем смазливых девочек на улицах и крутим их мордашки перед камерой, пытаясь придать хоть сколько-нибудь смысла их пухлым губкам и распутным глазкам… У нас играют не актеры, а камеры! Не так уж много осталось настоящих профессионалов, а новых нет и о старых забываем, – каялся он. – В Японии таким актерам дают звание «Национальное достояние», а мы… И я в том числе… Я тоже виноват, лично виноват… Есть у нас такой актер, старый друг моих родителей, я его с детства знаю и ему обязан своей профессией и даже своим именем: это он предложил назвать меня Вадимом… А как тебе нравится – имя ведь это русское? Он говорил – русское… Ну и вот, запил он. Давно уже запил, много лет назад, и никто его не снимает больше, и я тоже не снимаю, а ведь какой актер! Какой актер, знал бы ты, таких теперь нет…

Максим согласно кивал. Количество выпитой водки никак не отражалось на его лице, только глаза блестели.

– Я, значит, снимаю кино, а он, сокровище национальное, спивается, никому не нужный… Не-хо-ро-шо! – помотал головой Вадим. – Знаешь что? Я его в следующий фильм позову! Это грандиозная идея! Позову, непременно позову, у меня и сценарий есть – прямо для него! А я – я ведь и не подумал о нем. Забыл. Вычеркнул, скотина…

– За мной тоже такие грехи водятся, – вторил ему Максим, – тоже есть актеры, старая гвардия, и мы в долгу перед ними… Но, сказать по правде, – он поднял указательный палец, – работать с ними удовольствие относительное, весьма-а относительное: они тебя учат на съемочной площадке, как тебе твой фильм снимать… Не ты ставишь фильм, понимаешь, а они! Молод, говорят, чтобы нас учить…

– Ты увидишь, сам увидишь, что это такое! Если удастся его из запоя вывести, тогда ты увидишь… Да, собственно, ты должен его знать, ты же знаешь наше кино: Арно Доран. Знаешь?

– Что-то не соображу…

– Ну правильно, и не сообразишь. Доран – это его настоящее имя, в кино он был известен как Арно Дор. Он снимался…

– Конечно, знаю, я видел фильмы с ним…

– «Бессловесная осень»?..

– А как же!

– Помнишь его в этой сцене, где его жена…

– Классика.

– То-то и оно, классика… А я ему даже не звоню. Мог бы позвонить, хотя бы как старому другу семьи… Я его обязательно сниму в следующем фильме…

– Правильно, – кивнул Максим. – Хороший актер, с настоящей театральной школой, таких уже и у нас мало осталось… Правильно говоришь, свинья ты.

– Я разве говорил, что я свинья?

– Говорил. Только что.

– Я такого не говорил.

– Ну, скотина. Ты сказал, что ты скотина.

– Скотина – говорил. А свинья – нет.

– А что, есть разница?

Вадим задумался. Максим тоже.

– Повтори-ка мне: ты сказал – Доран? – вдруг проговорил Максим. – Настоящая фамилия Арно Дора – Доран?

– Да, но известен под именем Дор…

– Я знаю… Странно, что я об этом раньше не задумался…

– О чем? – не мог понять Вадим.

– И это он предложил назвать тебя Вадимом?

– Ну да! Что ты так заинтересовался вдруг?

– Почему он предложил назвать тебя русским именем? Это имя редкое в России, нетипичное, почему?

– Странный ты какой-то. Он находит это имя красивым. К тому же у него был какой-то в роду предок, аристократ… Он ведь аристократ у нас, Арно.

– Где?

– Что где?

– О черт, где предок был? Во Франции?

– Нет, в России. Он там на русской принцессе женился или графине, не знаю я… Ты что, знаком с кем-то из этой семьи?

– Кажется…

– Да что ты? Вот Арно будет рад! Он ведь столько времени искал своих русских родственников, но безуспешно… И кто это?

– Вадим!

– Что?

– Ну пошевели мозгами!

– Пошевелил.

– И что?

– Не знаю.

– Напиши мою фамилию по-французски.

– Ты хочешь сказать… – глаза у Вадима сделались круглыми. – Слушай, ты что, хочешь сказать, что… А ведь правда, действительно! Я не сообразил, твою фамилию все произносят «Дорин», а его «Доран»^[4] но это действительно может быть одна и та же фамилия… Вот это да! Что же получается?..

– Получается кое-что интересное…

– То есть ты – его родственник?

– Вполне возможно… У меня тоже был предок француз, в русской транскрипции Дорин, который женился на русской княгине. В 1841 году. Их первый сын уехал во Францию, где женился, другой – по имени Вадим, заметь! – остался в России, тоже женился, у обоих были дети, внуки, правнуки – одни в России, другие во Франции…

– Подожди, не тараторь так! – помотал головой Вадим. – Ничего не понял.

– Два. Сына.

– Два, значит, сына, – напрягал растекающиеся мозги Вадим, – один остался в России, другой вернулся во Францию?

– Да. Была еще дочь, но она вышла замуж за разночинца и стала революционеркой. Умерла в тюрьме и детей после себя не оставила…

– Значит, получилось два сына, – туго усваивал Вадим. – И две семьи: одна в России, другая во Франции… Да?

– Да. – Глаза Максима блестели. – Связи семей разорвались в революцию. Мои бабушка с дедушкой не успели эмигрировать…

– Какая жалость… – прошлепал непослушными пьяными губами Вадим.

– Дедушку расстреляли красные, бабушку сослали в Сибирь в начале тридцатых…

– Это ужасно…

– Их сына – моего отца – отдали в детдом, где ему дали фамилию Ковалев. Я тоже вырос под этой фамилией… Мой отец с трудом по крохам восстанавливал правду о нашей семье.

Максим разлил по рюмкам остатки потеплевшей водки. Вадим прикрыл свою рукой:

– Все-все, кончай, я больше не могу пить.

– Я взял себе свое настоящее имя как творческий псевдоним, и только два года назад нам разрешили восстановить нашу фамилию…

– Ну точно! Это точно та же самая история, которую Арно мне рассказывал! Твою бабушку звали Наташа, если не ошибаюсь, и… Не помню, как имя твоего дедушки?

– Дмитрий. Дмитрий Ильич и Наталья Алексеевна.

– Арно рассказывал мне… Они не успели эмигрировать. Отец Арно должен был встречать их пароход в Марселе… А встретил только багаж.

– Да, у Натальи Алексеевны начались роды…

– Вот-вот, роды. Ну, все сходится. Я тебя поздравляю! Ты подумай, какое совпадение! Какая история! Уж Арно-то как будет рад! Теперь я понимаю, почему он вас не смог найти – а он пытался неоднократно, через Красный Крест. А отцу твоему, значит, фамилию сменили… Кто же мог такое предположить? – медленно трезвел Вадим. – Кто же мог подумать, что вам фамилию сменили! Арно постоянно твердил: найду наследников! Он даже себя называл Хранителем «русского наследства».

– Наследства? – Максим вальяжно откинулся на спинку стула и вытянул ноги.

– Ты не знаешь? Вот это да! – округлил покрасневшие глаза Вадим. – Впрочем, откуда же тебе знать… Ты не знаешь, мой дорогой, интереснейшую часть вашей истории!

– А ты знаешь?

– А вот тут я тебе скажу, что ты не знаешь своего родственника. События личной жизни Арно являются достоянием общественности. Он оповещает о них с такой важностью и подробностью, как будто речь идет о королевской персоне: сегодня мы, Арно Дор, встречались с нашей дочерью, завтра мы, Арно Дор, репетируем сцену такую-то, там-то и с тем-то. Ты увидишь, это актер, он играет свою славу и легендарность с тем же безупречным профессионализмом в жизни, что и на сцене. И надо же, он актер, ты режиссер, и оба – не последние имена в искусстве…

– Гены, – скромно опустил глаза Максим.

– Да уж, ничего не скажешь. Неплохая наследственность в вашей семье. Так вот, к вопросу о наследстве. Отец Арно поехал встречать твоих бабушку и дедушку. Они прибывали на пароходе из Одессы. Но их не оказалось среди пассажиров. Не дождавшись на пристани, отец Арно поднялся к судовому врачу – они должны были ехать в его каюте…

– Да-да, мой дед был главным инженером пароходства, и этот врач был старый друг деда…

– И врач объяснил ему, что у Наташи, Натальи… как ты сказал? Алекс…

– Алексеевны, это не важно, продолжай.

– …начались роды по дороге на пристань, они были вынуждены повернуть обратно и ехать в больницу…

– Не по дороге на пристань, а прямо на пристани. К городу приближались красные. Царила жуткая паника, люди пытались пролезть на пароход, с билетами и без, капитан был вынужден отказывать. Стояла давка, все наседали друг на друга, женщины плакали, умоляя взять их на переполненное судно, толпа продолжала стекаться на пристань. Дмитрий нес чемоданы, а беременная Наталья держала впереди себя дорожную сумку, охраняя ею живот. Толпа стиснула сумку, Наталья пыталась ее вырвать. Она стала звать мужа, которого уносило все дальше от нее, он что-то кричал ей в ответ. Охваченная паникой, она дернула сумку изо всех сил и упала. Прямо под ноги обезумевших людей. Когда Дмитрий вытащил ее из-под груды тел и чемоданов, у нее уже были родовые схватки…

Вадим внимательно взглянул на Максима.

– Скажи мне, – спросил он, – ты уже видишь кино?

– Догадался? – усмехнулся Максим.

– Нетрудно. Сценарий есть?

– Пока только в голове.

– Будешь делать фильм?

– Есть такая мысль.

– Совместный пойдет?

– Отличная идея, только какой твой интерес?

– У нас любят экзотику… К тому же здесь замешаны французы, русско-французские отношения…

Они расплатились и вышли в душную ночь. Море было беззвучно и черно, отражая лишь огни разукрашенной к фестивалю набережной, которая продолжала жить своей праздной и светской жизнью даже ночью.

– Погоди, – остановился вдруг Вадим, – ты сказал, что твоего отца отдали в детдом в начале тридцатых. Так?

– Да.

– Ему должно было быть больше десяти лет! Разве могло случиться, чтобы он забыл свою фамилию?

– Отцу было четыре года, когда бабушку сослали. Тот ребенок, который чуть было не родился на пристани, умер вскоре от тифа…

– Бог мой! Как это все ужасно… Хорошо, что у вас теперь демократия. – Максим усмехнулся. – Мы наконец узнали правду о вашей стране. О вашей великой и страшной стране. Знаешь, многие были абсолютно очарованы Советским Союзом, они всерьез верили, что там строится новое общество… Мой брат вступил в коммунистическую партию! Мы с ним ругались, несколько лет не разговаривали даже… Это было, правда, лет пятнадцать назад, он потом из нее вышел… Это замечательно, что теперь у вас свобода слова.

– Угу, – сдержанно ответил Максим.

– Я ошибаюсь?

– Нет. Просто палка о двух концах.

– Мафия, то-се? Понимаю… Я, собственно, к тому, что вот уже хорошо то, что ты смог восстановить правду о своей семье… Если бы еще о столике раскопать что-нибудь историческое! Это было бы неплохим украшением сценария, – увлеченно продолжал Вадим, стряхивая с себя остатки тяжелой оцепенелости от жары и алкоголя. – Я теперь даже знаю, как Арно из запоя вытащить: теперь у меня есть ты как средство пропаганды здорового образа жизни – не захочет же он, чтобы его долгожданный русский родственник увидел пьяницу…

– Столик?

– Ну да, ты же ничего не знаешь. – Вадим покачал головой. – Вместо твоих родственников отец Арно встретил только столик.

– Отец мне говорил, кто-то ему рассказывал, что его родители погрузили мебель на пароход… Только я не поверил. Какая, к черту, мебель, когда такое творилось!

– Это трудно назвать мебелью. Это маленький туалетный столик великолепной работы, подарок русской императрицы одной из твоих прапрабабушек.

– Вот как?

– Да… Как странно устроена жизнь. Отец Арно хранил его для вас, надеясь, что его русские родственники сумеют вырваться из большевистской России. А теперь сам Арно хранит его для вас, надеясь вас разыскать. И, ты знаешь, его много раз уговаривали продать этот антиквариат – о нем все знают; Арно, как я тебе говорил, всех широко информирует о своих делах, – а он ни в какую. «Вы, дорогуша, подбиваете меня на воровство. Как я могу продать вещь, мне не принадлежащую!» – вот как он сказал, я свидетель… Представляю, как он обрадуется! Ты можешь заехать в Париж хоть на пару дней?

– Нет. У меня съемки, группа ждет.

– Обидно. Ну ничего, мы с тобой созвонимся, спишемся, организуем твой приезд. К Рождеству управишься, может?..