Задолго до того, как приступить к съемкам фильма (еще не зная о том, состоится ли он вообще), я попыталась разузнать как можно больше про родственников Германа Геринга, второго человека Третьего рейха.
Больше всего меня интересовала Эдда Геринг, единственная дочь рейхсмаршала, 1938 года рождения. Ходили упорные слухи, что Эдда боготворит отца, ведет затворнический образ жизни и не может забыть о том, что была первым ребенком Третьего рейха – появлялась с папой на обложках журналов и открытках, получала невообразимые подарки, спала на самых мягких перинках и забавлялась с многочисленной прислугой в Каринхалле, приставленной любящим папочкой к «своей маленькой принцессе». Про нее и анекдоты сочиняли:
– В Германии перекрыли центральный автобан.
– Почему? Что случилось?
– Малышка Эдда учится ходить.
Но это – прошлое. Ныне об Эдде никто ничего толком не знает. Известно доподлинно одно: «маленькая принцесса» стала зловредной старухой, которая ненавидит журналистов и категорически отказывается иметь дело с любыми СМИ.
Приступив к работе над фильмом, я, чувствуя полное моральное право позвонить дочери Геринга, решилась набрать ее мюнхенский номер. В конце концов, это просто попытка…
Эдда, перебив меня сразу после приветствия, потребовала представиться. Я представилась, как могла, по-немецки. И тут же самым нежным тоном, на который была способна, попросила у нее разрешения перейти на английский. Эдда откровенно проигнорировала мою просьбу. «Может, она по-английски просто не говорит?» – подумала я и тут же отбросила эту мысль: по-английски в Германии говорят все. Ну не хочет – как хочет.
– Откуда вы звоните? – взволнованно спросила Геринг, не догадываясь о цели моего звонка: судя по всему, фрау и к телефону-то подошла лишь потому, что ее удивил номер с кодом неизвестной страны на определителе, ибо дозвонилась я с третьей попытки: в первые две мне было предложено пообщаться с автоответчиком, а это, поверьте, в данной ситуации – гиблое дело.
– Аус Руссланд, – сообщила я голосом советского пленного и тут же попыталась продолжить свой взволнованный монолог, имея целью как можно деликатнее донести до Эдды причину звонка.
– Оставьте меня в покое! – взвизгнула она, очевидно, испугавшись слова Руссланд. Надо отдать должное пожилой фрау: чтобы прийти в себя, ей понадобилось секунды две. – Оставьте меня в покое, – повторила она уже более спокойным приказным тоном, словно транслируя через меня послание всем журналистам мира. В ее голосе я уже не слышала ни испуга, ни интереса, ни волнения, ни чего-то еще, что почему-то хотелось расслышать. – Оставьте меня в покое!
У старушки явно заело граммофон. Было очевидно: она пыталась заткнуть меня, перебить, чтобы не услышать, не узнать никаких подробностей. Паузы между фразой, которую она повторяла с секундной передышкой, я пыталась набить как можно большим количеством информации, состоящей из уговоров согласиться на съемки: утрамбовывала слова в драгоценные секунды, словно гору вещей в маленький чемодан. Не получалось. Никогда я не умела паковать чемоданы.
Понимая, что фрау тот еще фрукт и сейчас в трубке раздадутся частые гудки, пришлось сменить тактику:
– О’кей, в покое так в покое, – сказала я, пытаясь капитулирен с гордо поднятой головой.
Но красиво капитулирен не удалось.
– Оу-ке-е-ей, оу-ке-е-ей, в по-ко-е, – передразнила она меня не без злобы, протянув слова нараспев, но, к моему удивлению, не оборвав наш дикий диалог.
– Тогда позвольте, я хотя бы отправлю вам электронное письмо (пожилые немцы владеют Интернетом), подскажите, пожалуйста, адрес, – перебила я Эдду милейшим щебетанием, призванным скрыть пульсирующее в висках раздражение, и цепляясь за тающий шанс заполучить фрау Геринг в фильм.
– Вы вообще понимаете, что я говорю?!
– Пока вы говорили только одно: «Оставьте меня в покое», – заметила я холодно, призывая все силы, чтобы не швырнуть трубку: пусть уж она сама кидает, если хочет. Я – не буду.
Спокойствие в моем голосе, как ни странно, пожилую фрау взбесило еще больше, чем упорство:
– Идите к черту! И никогда – слышите? – никогда больше сюда не звоните. Я требую. Я настаиваю. Не звоните. И другие пусть не звонят. Передайте им всем! Никто! Никогда! Оставьте меня в покое! Как я всех вас ненавижу!
В трубке, наконец, раздались гудки.
Дочь рейхсмаршала исчезла за их частоколом.
Пожалуй, после такого мои отношения с семьей Геринг вряд ли сложатся удачно. Строго говоря, первым «моим» Герингом был немного сумасшедший Маттиас, пятидесятипятилетний физиотерапевт из Берна, принявший иудаизм; сниматься он отказался. Второй была Эдда, которая жестко отшила меня по телефону. Неужели больше никого? И я решила разыскать других представителей древнего германского рода, одно-единственное упоминание о которых встретила в статье какого-то американского издания. Эти люди, чьи имена, к моей глубокой печали, не назывались, были потомками по линии родного брата Германа Геринга, Альберта, и жили то ли в Уругвае, то ли в Парагвае, то ли в Аргентине. Исчерпывающая информация для поисков, нечего сказать. Более того, я понятия не имела, сколько детей было у Альберта Геринга, о котором и слышала-то впервые. Ну и вдобавок ко всему поездка в Южную Америку никак не вписывалась в бюджет.
«Дорогой друг, – написала я одному австралийскому писателю, – ты много времени убил на поиск исторических документов, касающихся семьи Геринг, не знаешь, жив ли кто из потомков Альберта Геринга? Сколько у него детей? Это просто мое любопытство. Напиши, если есть что сказать».
«Да, я знаю про Альберта. Думаю, тебе нужна Элизабет, его единственная дочь, – пришел ответ, – разыщи ее. Искренне надеюсь, что она жива, когда-то она жила в Лиме».
«Мухэр. Трабахо. Корасон» – вот и всё, что я знаю по-испански. Но в тот момент, когда я получила письмо из Австралии, я вдруг ощутила себя спецагентом МОССАДа, разыскивающим Менгеле и Эйхмана. Только, в отличие от агента, у меня не было ни доступа к базам данных, ни боевых соратников, ни жажды мести, которая, как известно, лучший катализатор для затеи вроде моей. Но зато имелся охотничий азарт. Никогда не думала, что охота за такой «дичью» может вызывать ощущение эйфории в момент, когда ты находишь нужный телефонный номер. Да, я всё-таки отыскала телефонный номер дочери Альберта, перетряхнув все возможные справочники Лимы. Старые, очень старые, новые. Элизабет Геринг!
После долгих гудков в трубке щелкнуло. Я вздохнула. И уже на выдохе услышала задорное испанское приветствие. И это… был мужской голос. Скорее по привычке, я разочарованно завела свою шарманку и грустно запела про то, что ищу Элизабет Геринг, что она мне нужна… Вежливо выслушав меня до конца, трубка, наконец, виновато крякнула:
– Ноу инглиш.
– Совсем ноу? – Я, признаться, ошалела.
– Ноу инглиш! – Мой собеседник совершенно точно вложил в эти два английских слова все свои познания и душу.
– Эли-за-бет Геринг, Геринг Эли-за-бет… – отчаянно произнесла я по слогам.
– Си! – почему-то согласилась трубка. Дальше собеседник попытался мне что-то втолковать на испанском. Безрезультатно. Тут я бессильна. И вдруг – ба-бах! – он произносит заветное слово «маньяна»! Боже, спасибо тебе за то, что в детстве я смотрела мексиканские сериалы! «Маньяна» это же «завтра»!
– Геринг? Маньяна? – переспросила я.
– Си! Маньяна! – радостно возопила трубка и добавила: – Геринг.
– Я тебя обожаю, – сообщила я на прощание собеседнику на чистом русском.
Мой звонок пришелся на воскресенье: конечно, я думала, что заполучила в свое распоряжение домашний телефон племянницы рейхсмаршала Геринга, но раз Элизабет по ту сторону провода нет, а есть добродушный перуанец, который знает ее, то он, разумеется, кто-то из обслуживающего персонала в офисе, где она работает под руководством или в партнерстве с неким де ла Кадена (в справочнике рядом с фамилией Элизабет стояла и эта).
И всё же, какой классный уборщик у нее в офисе, подумала я. Воображение нарисовало темнокожего, средней прожарки перуанца, усатого, пузатого и душевного мужчину лет сорока с озорно посверкивающей лысинкой, который очень любит начос, толстуху-жену Хуаниту и своих троих детей: Педро, Хулио и Кончиту.
Ночью следующего дня (а это была ночь дня, потому что у меня уже два часа как начался новый день, а в Лиме в разгаре был день предыдущий) по этому телефону мне ответила женщина: приятный голос, прекрасное знание английского и благожелательность в каждом слове – не чета Эдде. Это и была Элизабет Геринг.
Выслушав меня, она ответила: «Да, мой отец действительно Альберт Геринг. И всю свою жизнь, с шести лет, я живу в Лиме – так уж получилось. Кстати, знаете, Перу – замечательная страна… А еще я никогда не видела никого из России!» Через несколько минут милой болтовни она вдруг спохватилась: «Боже мой, заболталась, а мне пора бежать! Напишите мне на e-mail!» Элизабет продиктовала адрес своей электронной почты по буквам, и мы простились.
Я сразу же села за письмо; и без того ненавистное занятие превращается в сущую каторгу, когда вы пишете человеку, который вам очень нужен. Эпистолярный жанр – штука коварная. С каждым новым абзацем я ощущала, что мой азарт понемногу тает: после того как ты обнаружил «дичь», важно понять, сможешь ли ты ее заполучить. И если сможешь, то на каких условиях.
Через пару дней ожидания я, наконец, получила развернутый ответ от племянницы Германа Геринга.
«Дорогая Татьяна! Иногда мне звонят люди из разных точек земного шара, чтобы просто поговорить о моем отце, порасспросить, что да как. Но уж совсем неожиданным был Ваш звонок из России: Вы, оказывается, столько всего знаете, поэтому я готова помочь Вам в создании документального фильма, однако есть ряд условий, которые я хочу четко обозначить с самого начала… (Вот это мое самое “любимое”. Чем нежнее начинается письмо, тем жестче обещают быть условия. – Т.Ф.)
Я хочу быть искренней. И сразу задаю вопрос: готовы ли Вы предложить мне какую-то финансовую поддержку за сотрудничество? Вы же неспроста обращаетесь ко мне, понимая, что я владею очень интересной информацией. Я, в свою очередь, сделаю всё, что в моих силах, чтобы уникальная история моей семьи стала известна Вашим зрителям. Так что я надеюсь, что Вы сможете мне что-нибудь предложить и озвучите свое решение…»
Мое решение. За время работы в Германии я усвоила, что немцы приучены брать деньги за съемки. С одной стороны, а почему нет? Если человек – любой, будь то ученый или фермер, – тратит на съемки для вашего фильма свое драгоценное время, то что же, он не имеет права поднимать вопрос о деньгах? Вот он, капитализм. При социализме, как я слышала, всё было иначе. В СССР съемочным группам центрального телевидения разве что ковровую дорожку не стелили, а в некоторых случаях доходило и до ковровой дорожки! Показаться в телевизоре – это же высокая честь! Оказать достойный прием команде журналистов – само собой разумеется! Что касается современной России, то я периодически сталкивалась с просьбами «оплатить труд». Хотя западная мода у нас, к счастью, не так распространена.
Но на вопросе о «финансовой поддержке» письмо Элизабет не заканчивалось:
«Дорогая Татьяна, коротко расскажу Вам о себе, как Вы просили. Я родилась в Австрии. Моя мама была родом из Праги. Воспитывала меня в основном моя бабушка, Мария Клазар, так что дома мы с ней говорили по-чешски. В Перу мы втроем переехали в 1951 году, и здесь уже я выучила испанский, английский и даже немного итальянский. Мне, конечно, хотелось бы рассказать людям о моем отце – ведь он заслуживает того, чтобы о нем рассказали. Да, брат Германа Геринга был хорошим человеком. Звучит невероятно, правда?
Видите, я уже питаю иллюзию, что мы с Вами затеем документальный фильм».
Мастерски сажает на крючок, дразнит, как ребенка конфеткой. Во сколько же обойдется эта конфетка, если один билет в Лиму и обратно стоит диких денег?
«Как я уже говорила Вам по телефону, я в прошлом успешный переводчик и переговорщик в швейцарских и немецких концернах, но сейчас я работаю на своего сына Ренцо, одаренного тенора (фактически я его менеджер): все в нашем городе желают заполучить его к себе на концерт, вечеринку или свадьбу…
Как Вы поняли, я отвечаю за юридические формальности – заключаю договора, а также привлекаю клиентов для сына. Однажды Ренцо пел в церкви Святого Петра, что в центре Лимы, в составе хора из 50 человек (он иногда поет в хоре). Внезапно в собор вошла большая группа “светлоголовых туристов”, и я услышала родную речь – да, это были немцы, туристы, которые что-то искали, периодически заглядывая в карту. Я спросила, могу ли им помочь: оказалось, да. В общем, я объяснила им, как выйти на нужную улицу, и они поинтересовались, разумеется, как меня зовут и местная ли я. Я сказала: “Геринг, Элизабет Геринг”. И тут же заметила, как сильно напряглись эти туристы: а один из них осторожно спросил: в курсе ли я, что был такой рейхсмаршал Герман Геринг? “Ну да, он мой дядя – старший брат отца”, – ответила я. И, знаете, они ничего не сказали – так, словно не слышали моего ответа. Сразу простились и тихо продолжили свое путешествие в указанном мною направлении. Нет, не подумайте, я не кичусь своим родством с дядей. Просто иногда мне очень хочется произнести это вслух и поглядеть на реакцию, – надеюсь, Вы понимаете, о чем я. И, конечно, так я поступаю далеко не всегда. Но тут вдруг мне захотелось сказать вслух – «он мой дядя». В конце концов, это ведь правда. И, кстати, двое туристов, отбившись от той, ушедшей группы, всё-таки вернулись и сфотографировались со мной – я дала им программки, потому что через час-полтора должен был начаться концерт хора, в котором пел мой сын. Они попросили еще и подписать им эти программки и сказали, что вернутся сюда на концерт, намекнув, что некоторые другие туристы из их группы тоже будут не против послушать пение родственника Германа Геринга.
Не думайте, эти люди не нацисты! Им было интересно столкнуться с родственницей такой крупной исторической фигуры, как мой дядя».
Элизабет, мне это стало очевидно, умеет торговать собой, знает, чего хочет, может хорошо рассказывать о себе и семье – не общими словами, а выдавая конкретные истории, прибавьте к этому факт, что её сын поет (что само по себе замечательно для картинки документального фильма). В общем, племянница Геринга мне не просто подходит. Она нужна. Проблема в том, что дама торгуется не хуже, чем пишет письма: выставить счет в 3000 евро за три дня съемок – это неслабо, а сниматься меньше трех дней Элизабет не хочет, честно мотивируя свое решение тем, что нужно заработать денег. Но 3000 евро по меркам Лимы… Да что она там, фазенду за мой счет купить решила?!
Понимая, что встреча с Элизабет влетит мне в копейку, я, однако, не спешила обрывать переписку. Более того, сама Элизабет уже любезно обозначила сроки, в которые готова меня принять. Очертания Лимы становились всё четче на моем горизонте – приближалось и время, когда я должна была дать племяннице рейхсмаршала окончательный ответ.
Риск был высок. Дело в том, что когда ты работаешь по заказу канала, но вне его, то все риски ложатся на тебя и никто ничего не может гарантировать. Даже того, окажется ли эта Элизабет настоящей Геринг или нет. Не передумает ли она сниматься, как только ты сойдешь с трапа самолета. Не отключит ли все телефоны. Не заболеет ли. Не взорвут ли там чего… К тому же знакомых в Лиме у меня нет, а после того как накрыли Медильинский наркокартель в Колумбии, Перу заняло почетное первое место в мире по производству наркотиков, и потому непонятно, кого я повстречаю на своем долгом пути к Элизабет Геринг.
О проекте
О подписке