Денис прошел прямо мимо заваленного бумагами письменного стола и зеркала над ним, повернул и оказался в кабинете, переделанном из гостиничного номера. В нише помещался большой стол, на котором был идеальный порядок: педантичный Васька бардака терпеть не мог, и каждая бумажка лежала на своем месте. У приятного светло-зеленого цвета стены стояло кресло – кожаное, с удобной спинкой и широкими подлокотниками. Васька крутанул его, уселся, повозился так, что мебель заскрипела, поставил локти на столешницу темного дерева и уставился на Дениса. Смотрел спокойно, без вызова и напряга, явно ждал, что гость первым начнет разговор, но Денис не торопился. Прошелся вдоль стены, увешанной грамотами в красивых вычурных рамках, поглазел на кубки, что украшали полочки в простенке между окнами, полюбовался на рыб в аквариуме. Полосатые и огненно-рыжие скалярии плавали вдоль стенок, шевелили роскошными хвостами, всем своим видом навевали спокойствие и сонливость. Денис подошел к окну, глянул вниз и по сторонам, посмотрел вниз и перед собой: город как город, ничего выдающегося. Дорога, забитая транспортом, светофоры, пешеходы, крыши зданий, а на переднем плане кособокая елка, правда, сверху она выглядит приличнее, чем со стороны площади.

Зашуршали бумаги, что-то глухо стукнуло по столу, Денис обернулся и заметил, как Васька смотрит на часы. А тот закрыл толстый, с яркими картинками журнал, отодвинул его в сторонку и положил руки на стол, и посмотрел на Дениса. И только собрался заговорить, как Денис перебил его.

– Красиво, – он развел руками по сторонам, – молодец. Как дела вообще, как торговля?

Сел на подоконник, взял с полки первое, что под руку подвернулось: довольно тяжелую золотую птичку на стойке из полосатого мрамора, осмотрел со всех сторон, прочел выгравированную надпись: «Лучший ювелирный магазин года». Усмехнулся, поставил птичку на подоконник, глянул на Ваську. Тот нахохлился, как эта самая птичка, и, судя по виду, ничего хорошего не ждал, и, вроде как, жалел уже, что не приказал охраннику выставить гостя вон. Но, видно, сохранилось между ними еще что-то: может, память о прошлом, может, осознание вины, хотя в последнее верилось слабо, но Васька героически придал себе спокойный и деловой вид, и сказал:

– Спасибо, не жалуюсь.

Помолчал, перелистнул наскоро журнал, и спросил, глядя в упор:

– Чего тебе? Сразу говорю – денег нет. Про долг помню, как будут деньги, сразу отдам. Ждать надо. Вот, возьми, позвони через месяц.

И положил на стол черно-зеленую визитку, подвинул ее Денису. Тот взял клочок яркого картона, пробежал взглядом, сложил пополам, потом еще раз пополам, потом еще, осмотрелся в поисках мусорной корзины, не нашел и, верный привычке не бросать мусор на пол, сунул в три погибели сложенную визитку себе в карман.

– Не прибедняйся, – сказал, – деньги у тебя есть. И это мои деньги. Мои, Вася, и они мне сейчас нужны. Сегодня, вчера было поздно. Отдавай, и разбегаемся, ты мне никто, я тебе тоже.

Чувствуя, что улыбка сама собой переходит в гримасу, Денис отвернулся к окну: еще не хватало – эмоции свои показывать, перебьется Васька. Он и так как на иголках сидит, с часов глаз не сводит. Ждет, ждет кого-то паршивец, и кого-то важного, встречу с кем пропустить ну никак невозможно. Оттого и торопится, и сразу рванул с места в карьер. Денег у него нет. Ага, сейчас, так тебе и поверили.

Лисин тоже сообразил, что тон взял малость неверный, откинулся в кресле и постучал пальцами по столешнице. Скривил рожу, как от кислого, полюбовался на свое отражение в гладкой полировке, и спросил:

– Выпьешь? Коньяк есть, виски, водка, если хочешь. Хорошая, из дьюти-фри.

И повернулся к шкафчику слева, потянулся к дверце в самом низу. Денис шагнул к столу, выдернул из-под него стул, сел на него верхом, и сказал:

– Не надо. Не тот случай, сам понимаешь.

Васька понимал, он был сволочью отменной, предателем – кем угодно, только не дураком. Снова развалился в кресле и, стараясь не смотреть Денису в глаза, сказал:

– Нет сейчас денег. Нету, понимаешь? Никольский оборзел, три шкуры дерет, я ему за прошлый месяц еще должен, того гляди счетчик включит.

Заблуждаются те, кто считает, что власть в городе принадлежит чиновникам, полиции и прочим госструктурам, глубоко заблуждаются. Чиновники – лишь прикрытие для подлинных хозяев жизни, для смотрящих, «кураторов» так сказать, или надзирателей. Судьи, прокурор, мэр, губернатор – ширма, не более, без благословения «смотрящего» и шагу ступить не смеют, не говоря уж о том, чтобы лишнюю сотню-другую из бюджета скрысятничать и с верхами не поделиться. Но с этим строго стало, и разговор с ними короткий – пуля в голову, но это тоже прошлый век. Несчастный случай, вроде ДТП на скользкой дороге или «внезапная» остановка сердца – методов много, выбирай по вкусу и по деньгам, исполнители найдутся. Никольский, он же местный смотрящий по городу, появился в их захолустье то ли четыре года, то ли пять лет назад, и враз показал местной «элите», кто в доме хозяин. Поговаривали, что оброк, который он в область сдавал, увеличил в разы, оставляя себе процент за труды, что-то вроде комиссионных, отвозя «наверх» ежемесячно не один, и не два миллиона, и не рублей. Взятки за приватизацию объектов государственной собственности, перевозку контрабанды, назначения на высокие чиновничьи должности, выделение земель, фиктивные победы на тендерах, неофициальные заработки гаишников по слухам, составляли такую сумму, что Никольский мог себе позволить уже года через два отойти от дел и безбедно зажить на собственном тропическом острове. Однако «смотрящий», предпочел остаться на посту и дальше портить кровь «деловым людям».

Местная бизнес-элита (а по совместительству разномастные чиновники) этакого окаянства не вынесла, Никольского пытались устранить. Сначала увещевать пробовали добрым словом, отправив смотрящему что-то вроде «черной метки», но тот предъяву проигнорировал, объявив в отместку что-то вроде тринадцатой зарплаты – лишний взнос, который требовалось передать его курьерам. Кто-то передал, а кто-то предпочел скинуться на специально обученного человека, чьей специальностью было решение таких вот проблем. Метод был прост – девять граммов свинца в жизненно важные органы, и скоро в город вернулись лихие 90-е. В Никольского стреляли три раза, но он, как заговоренный, уходил от пуль, потерял двух телохранителей, и одну машину, что подорвалась у ворот его загородного дома на взрывном устройстве. Никольский снова вышел сухим из воды, и тогда «карбонарии» сменили тактику и нанесли решающий, как им казалось, удар: средь бела дня в людном месте убили одну из ключевых фигур в свите Никольского. То ли главного бухгалтера, то ли казначея местного «крестного отца» тупо застрелили у подъезда, причем исполнили так грязно и кроваво, что жертву опознали по одежде, а на всякий случай, еще и по ДНК. Ответки не последовало, «заговорщики» расслабились, решили, что Никольский достаточно напуган, когда их накрыло.

Месяца через полтора по городу пронеслась череда смертей, вызывавших новую волну слухов и домыслов, но все поняли все верно: Никольский провел нечто вроде зачистки среди «бунтовщиков». Неуловимый киллер отстреливал их, как уток на болоте, не помогали ни бронированные авто, ни охрана, ни комплекс мероприятий, позволяющий «объекту» унести ноги с линии огня. Пять роскошных похорон в течение месяца умерили пыл оставшихся пока в стороне от самой крупной за последние полтора десятка лет разборки, потом все улеглось, а потом началось по новой. Но на этот раз дорогие гробы заказывали для родственников усопших, причем кровных – сыновей, отцов, сестер и братьев, и был тут один нюанс. Киллер оказался личностью творческой, к делу подошел с выдумкой, оставив после себя неизгладимую память. Все «объекты» скончались от пулевого ранения в висок или в лоб, а вот родственникам убийца стрелял строго в затылок, отчего выходное отверстие от пули помещалось на лице, придавая покойникам вовсе уж непривлекательный вид.

И снова дважды объяснять не пришлось, ошалев от такой истинно средневековой манеры решать вопросы, уцелевшие смиренно поклонились «смотрящему», и впредь исправно платили оброк в оговоренных размерах и в установленные сроки, не желая повторить судьбу несчастных. С той поры в городе было тихо, благолепно и симметрично, каждый сверчок знал свой шесток, Никольский царствовал безраздельно, отдавая приказы мэру, прокурору и прочей прислуге помельче.

Васька снова глянул на часы и повторил:

– Я все помню, Денис, я отдам. Подожди.

Денис откинулся на стуле, покачался на дух ножках, вернулся в исходное и сказал, стараясь держать лицо и не орать:

– Пофигу мне, Вася. Деньги мне сегодня нужны. Матери на операцию,

Последнее говорить не хотел, само вырвалось, Васька глянул мельком на Дениса, еле заметно скривился, точно от нетерпения, и ответил:

– Сочувствую. Но помочь пока ничем не могу. Извини, давай поговорим через месяц.

Чувство было такое, точно сугроб головой прошиб, плотный сугроб, весенний. Мутно было в голове, мутно перед глазами, мутно на душе. Даже не сугроб – стенку не особо прочную, прошиб, но кроме душной темноты нет за ней ничего, пусто там, как в космосе. Васька деньги не отдаст, это и кошке ясно, будет юлить, выкручиваться, сказки сказывать, но не отдаст. В другое время Денис бы плюнул, решив не связываться, но случай был не тот, не имел он права уйти отсюда с пустыми руками. Васькиного долга с лихвой хватит и на операцию, и на лекарства, и на санаторий после всех мук, что матери в больнице предстоят, онколог очень этот санаторий советовал, так нахваливал, что слюнки текли.

Денис поднялся со стула, аккуратно задвинул его на место, и сказал:

– Ладно, уговорил. Давай через месяц. Ты копи, а я пока в полицию схожу, расскажу, что «макарова» ты мне в гараж подкинул. Тогда мне не поверили, думаю, что сейчас все по-другому обернется. Денег же у тебя нет, ты говоришь? Значит, ментам заплатить нечем.

Говорил, а сам с удовольствием и – чего уж там скрывать – злорадством даже, смотрел, как меняется Васькина физиономия. Изумление, злость, бессильная ярость скользнули по ней, Васька чуть приподнялся в кресле, но тут же рухнул обратно.

– Какой еще «Макаров»? – искренне удивился он, – что за бред.

– Пистолет Макарова, одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года выпуска, с остатками смазки и пороховых газов в стволе, а также патроны к нему в количестве десяти штук, – процитировал Денис накрепко въевшиеся в память строки из заключения экспертизы. Васька сидел с каменной рожей и рассматривал рыбок, не забывая поглядывать на часы. Встрепенулся вдруг, услышав слабый шум в коридоре, но моментально успокоился, едва люди прошли мимо.

– Ошибаешься ты… – начал он, но Денис взял с подоконника тяжелую птичку на подставке, и с силой опустил ее на полированную столешницу.

– Сука ты, Вася, сучий потрох. Ты ж у меня ключ от гаража просил, чтобы тачку твою новую поставить, у тебя тогда гараж своего не было. А потом так удачно все получилось – у Никольского бухгалтера убили, менты шухер до небес устроили, в каждую щель залезли, в каждую дыру, в каждой заднице оружие искали. И тут – вот радость – у меня в гараже боевой ствол нашелся, да еще и с боезапасом. Удачное совпадение для тебя, правда?!

Птичка вспорхнула, и опустилась, но не на Васькину макушку, а на журнал, что лежал перед хозяином ювелирного магазина, глянцевая обложка не выдержала и разорвалась. Васька отшатнулся, на миг потерявшись от такого напора, но собрался, и привстал в кресле.

– Какой «макаров»? – он хотел заорать, но голос сорвался, получился какой-то хриплый писк, да еще и глазки вдобавок забегали, заметались, потом сошлись к носу, и вид у Васьки сделался потешный до невозможности. Денис не выдержал, и рассмеялся, отбросил птичку к стене, и та врезалась в нее с глухим стуком, упала на пол и закатилась под стол.

– Хоть сейчас-то не ври, – сказал Денис, а самому по нервам точно наждачкой провели, все вспомнилось в один момент. И громкое убийство то ли в самом деле бухгалтера, то ли казначея, а по совместительству родственника Никольского, и поставленный на уши весь без исключения личный состав городской полиции, что шмонал едва ли не каждого встречного мало-мальски подозрительного вида и без оглядки на законы, Женевскую конвенцию и прочую европейскую, никак не приживавшуюся на наших просторах муть, и забирал «до выяснения». Заодно прочесали окрестности – нежилые и заброшенные дома, нехорошие квартиры, что каждый участковый знал наперечет, и гаражи, конечно, и в одном из них полицаев на радость Ваське поджидал улов. Ему всего-то и оставалось раздобыть старый, но вполне пригодный для употребления пистолет, патроны и подкинуть их в гараж, зная, что его обязательно проверят, не забыв загодя убрать оттуда свою машину. Так и вышло, и хитрозадый Васька убил двух зайцев: и опротивевший цех продал, вложив деньги в новое прибыльное дело, и от компаньона избавился. Даже не двух зайцев завалил, а трех получается.

– Хорошо ты подсуетился, зачет тебе, скотина. – Денис снова сел на подоконник, наблюдая за Васькиным смятением. Но поздно, тот уже пришел в себя, снова развалился в кресле, повозился в нем, устраивая зад поудобнее, уже открыто глянул на часы и сказал лениво, чуть врастяжку:

– А иди. Прямо сейчас и иди. Денег нет, это точно. Но у начальника полиции жена есть, две дочки и любовница, классная баба, скажу я тебе, я как увидел – чуть слюной не захлебнулся. Это я к чему, – он с усмешечкой посматривая на Дениса, – бабы золотишко страсть как любят. Золотишко, камушки, кольца, сережки и прочее. Я не обеднею. Так что иди, прямо сейчас и иди, а то у них там в УВД обед скоро.

И только что не заржал, закончив, демонстративно постучал по стеклу циферблата н запястье – проваливай, мол, не до тебя, некогда мне.

Денис еще раз посмотрел в окно, на белый «лексус», припаркованный едва ли не у самого въезда на парковку, на дорогу, по которой ползли машины, на чудовищную елку и ворон на ней. Мало им помоек, понимаешь, на блестящее летят, на игрушки из разноцветной фольги их потянуло, ну точно как сороки. На миг прижался виском к стеклу, прикрыл глаза и заставил себя улыбнуться:

– Сделал ты меня, Вася, дурак я, как есть дурак. И вправду – какая полиция, о чем это я. Херню спорол, не подумавши.

Усмехнулся малость натужно, и добавил, не глядя на Лисина, что лыбился из своего угла:

– Я к Никольскому пойду, к людям его, и скажу, что так, мол, и так, нашелся в моем гараже в те черные дни пистолет с остатками пороховых газов в стволе и патронами в количестве десяти штук. Что кто-то пистоль использовал, а потом припрятал, и даже почистить не озаботился, что, как тебе нихрена не известно, поскольку в армии ты не служил, влияет на качество стрельбы, ибо нагар вызывает коррозию ствола со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну, это я отвлекся, – он снова смотрел, как преображается Васькина рожа, как бледнеет, потом местами на ней выступают алые пятна, как Васька наваливается животом на стол, и тот глуховато поскрипывает от напора.

– Так вот, я его людям как на духу, всю правду скажу, все, как есть обрисую, в лучшем виде. И про тебя не забуду, будь спокоен, поделюсь, так сказать, предположением своим, что ты того человечка важного грохнул, а стрелки на меня перевести решил. Может, и ошибаюсь я, грешная душа, но чего только в жизни не бывает, да, Вася? Пусть Никольский сам решает, как с тобой быть. Пойду я, а ты не скучай.

Васю точно оса укусила, на его лице явственно проступил страх, в глазах мелькнула неподдельная злоба, и даже ненависть. Все, дипломатии конец, вооруженное перемирие рухнуло, и теперь в кабинете друг против друга стояли враги. Черт его знает, что меж ними двумя в этот момент пролегло, но даже в воздухе витало что-то из темных глухих времен борьбы за пищу, самку, за место у огня, за саму жизнь. Вася это превосходным образом прочувствовал и осознал, его форменным образом подкинуло в кресле, колесики со скрипом проехались по полу, спинка врезалась в стену. Лисин дернулся, было, подняться, но порыв свой сдержал, рот его повело на сторону, и Вася кое-как проговорил:

– Валяй, дружок, топай. А пока топаешь, я тут кое-кого наберу, и сообщу, что ты магазин мой ограбить пытался, мне угрожал и деньги требовал, свидетелей найду, сколько надо, и доказательства. Снова сядешь, и я уж постараюсь, чтобы скоро не вышел. Лет на десять тебя закроют, и мать не дождется.

И что странно – слова эти ничуть не задели, даже крохотной царапинки не оставили, пролетели мимо, краем не зацепив. Взялось откуда-то чувство, что заплатит ему Вася, все заплатит, до копейки и с процентами, не сейчас не сию секунду, но отдаст все. Спокойно сразу стало, спокойно и легко, Денис шагнул к двери, и сказал напоследок:

– А звони. Я подождать могу, мне не в падлу. Звони, сдавай меня ментам, да только я и с кичи слово свое скажу, кому надо, тот услышит. С кем поведешься, Вася. С волками жить… Ну, дальше ты сам знаешь.

Вася знал, знал очень хорошо, его вынесло из-за стола, и Денис поразился, как легко может двигаться туша весом за сотню. Аки бабочка вспорхнул с прогнувшегося едва не до пола кресла, и ринулся к Денису. Взмокшая, красно-белая рожа была уже близко, запах пота смешался с ароматом дорогущей туалетной воды, раздался то ли вздох, то ли стон, в котором ясно слышалось: «паскуда…», Вася вытянул руку вперед и… исчез из виду. Денис даже не сразу понял, в чем дело, он отступил на шаг, в дверной проем, где в коридоре места хватило бы для нехитрого маневра, но не понадобилось. Вася корчился на полу, матерился так, что рыбки, понимай они речь двуногих, от стыда всплыли бы брюхом вверх, тяжко ворочался, и кое-как поднялся на четвереньки. Денис присмотрелся и все понял – под ноги Васе угодила птичка, тот наступил на гладкий мрамор основания, поскользнулся, и врезался башкой в ножку стола. Тот лишь дернулся, но Васю выдержал, зато на лбу под волосами у ювелира набухала отменных размеров шишка, из рассеченной кожи показалась кровь.

Вася прижал ладонь ко лбу, полюбовался на багровый отпечаток, что остался на ладони, матюгнулся еще раз, глянул на Дениса и рыпнулся подняться. Денис с размаху врезал ему носком ботинка под дых, обошел неспешно согнувшуюся от удара тушу, сгреб Васю за волосы, второй рукой сдавил ему подбородок и слегка повернул голову в сторону.

– Я тебе сейчас хребет сломаю, – сказал негромко, сделав небольшое усилие, чтобы не претворить угрозу в жизнь. Велик был соблазн, ох как велик, но Вася должен ему слишком много, и подыхать пока не имеет права. Может, после, через месяц, но не сейчас. Однако продолжал держать его, еще немного отвел тому башку вбок и сказал, наклонившись, на ухо:

– Плати, тварь. Сейчас плати, сию секунду…