– Это чего ж ты ждешь, дур-ра?! – В комнату входила бабка Косых – частая гостья всех сельских жительниц. – Тип-пун тебе на язык! – кинула она Ираиде, а сама, нащупав взглядом выставленные Полиной Михайловной иконы, перекрестилась.

– Чего, Поля, гроба-то нет? Мужик на двери лежит.

– Строгают, теть Маш, – виновато проронила Полина.

– Не строгают, а сколачивают, – поправила старуха. – А свечи почему не горят? Лампадка у тебя где?

Старшая Звягина обреченно молчала.

– Не успели еще, теть Маш, – пыталась оправдать свекровь Ираида.

– Я не тебя, девка, спрашиваю, – отмахнулась Косых. – Полина, ты слышишь меня, что ли, или нет?

Полина Михайловна сидела, уставившись в одну точку. Каменная. Безучастная.

– Ты, Полина, от меня не отворачивайся, – хрипло клекотала Косых, – не отворачивайся. Ты со своей школой-то совсем про Бога, я смотрю, забыла. Вот, – протянула она завернутые в полотняную тряпочку свечи, – возьми-ка. Поставь, как положено. В доме покойник, а ему света божьего не горит.

Подскочила Ираида, желая передать свекрови восковые свечечки, но бабка Косых ее строго осекла:

– У тебя, девка, делов, что ли, нету? Чего мечешься как угорелая? Сейчас мужики придут – гроб принесут. Чем людей встретишь?

– Это что это, теть Маш, обед, что ли, варить?

– Обед не обед, а помин в доме быть должен, – отрезала старуха.

Озадаченная Ираида подалась на кухню, а боевая Косых продолжала начатый штурм:

– Полина, свечки-то возьми. Поставь. Не сиди. Уважь мужа.

Звягина словно не слышала стрекота напористой старухи. Сидела, не поднимая головы, не отвечая на робкие вопросы пришедших.

– Полина! – чуть ли не взвизгнула бабка. – Вставай-ка. Ставь свечки.

Полина Михайловна медленно поднялась, выражение ее лица говорило только об одном – «оставьте меня в покое». Тем не менее свечи взяла, прошелестела «спасибо» и снова села на стул.

– Поля, – строго изрекла старуха, – ты зачем это, мать, опять села? Я тебе почто свечки дала? Чтоб ты с ними сидела, что ли? Давай-ка, поднимайся, ставь: к иконам, к изголовью…

Звягина недоуменно смотрела то на свечки, то на Косых. Когда взгляд ее перебегал на лицо мужа, брови складывались домиком, и на лице появлялась страдальческая гримаса. Старуха внимательно следила за взглядом Полины и, как только та намеревалась снова сесть, начинала атаковать ее вопросами:

– Во что свечки-то ставить будешь?

Звягина сокрушенно качала головой.

– Рюмки-то у тебя есть? Рюмки доставай.

Полина послушно вставала, шла к занавешенному серванту, приподнимала простыню и извлекала оттуда несколько рюмок. Ставила на указанные места – свечки в них заваливались набок.

– Не будут стоять, – подстегивала ее Косых, – пшена принеси.

– Ира, – тихо звала невестку Звягина.

– Сама принеси, – командовала старуха.

Похожая на ведьму, скорченная полиартритом, лупоглазая Косых точно знала, что надо делать. Свято верила, что вот он, Зяма, дорогу к Господу проложил, а Полька, как про себя называла она Звягину, метаться еще долго будет. А если и чего похуже-то – впадет в тоску неизбывную и сгинет вслед за мужем-то. Смерть, чудилось ей, свой отпечаток оставила не на лице мертвого Зямы, а на Полинином почерневшем лице. Бросить смерти вызов Косых никогда не осмелилась бы – не ее это дело. Ее дело – соломку подкладывать да договариваться, если это возможно.

Полина Михайловна вернулась с рюмками, наполненными пшеном, по центру их были воткнуты свечи, по округлым восковым краям которых кое-где налипли желтые маленькие пшенные шарики. Звягина протянула рюмки старухе, та заворчала:

– Чего ты мне их суешь? Я, что ли, жена? Ставь теперь.

– Куда? – выдавила из себя Полина.

– Ты, Поля, из себя дуру-то не строй, – заклекотала Косых. – Никак забыла, что говорено? К иконам… к изголовью…

Звягина сделала круг по комнате, даже не догадываясь, что можно было переложить рюмку из одной руки в другую и легко поставить ее на нужное место. Расставив, вопросительно посмотрела на старуху.

– Чего смотришь-то? Зажигай.

И снова Полина остановилась в растерянности – спичек не было. Позвала было невестку, но снова вмешалась Косых, укоризненно выговаривая:

– Сама, Поля. Сама. Ты мужа провожаешь. Где у вас спички?

Звягина кивнула головой на кухню, где чем-то погромыхивала Ираида.

– Вот и возьми, моя хорошая, – вдруг подобрела Косых, и голос ее изменился. – Возьми и свечечки-то зажги.

Полина кругом обошла мужа, вошла в кухню и, уткнувшись в невесткину спину, попросила:

– Ира… Воды дай.

Увидев, что Звягина пьет воду жадными глотками, Косых довольно хмыкнула и громко спросила:

– А где Ольга-то ваша?

Ираида обмерла:

– Чья Ольга?

– Меченая… – не глядя на невестку Звягиных, уточнила старуха.

– Это ты зачем, теть Маш, Ольгу мою вспомнила? – У Ираиды Семеновны посинели губы и екнуло сердце.

– Да вон она, – спокойно ответила Косых и ткнула пальцем в окно. – Она и малой твой…

Ираида подскочила к кухонному окну и увидела феерическое шествие нарядных кудрявых «лилипутов». Ветер трепал подол Ольгиного платья, и оно облипало ее плотные ноги почти до щиколотки. От этого казалось, что девочка борется с назойливой тканью, иначе зачем бы она несколько раз подтягивала непослушное полотнище к толстым коленкам.

Вовка двигался за сестрой тенью, над головной частью которой светился кудрявый белый нимб, не послушный ветру. Личико мальчика было скорбно-выжидающее, он крутил головой, пытаясь разглядеть во всякой мимо проходящей женщине так не вовремя исчезнувшую маму.

Дети еще издалека увидели у бабушкиного дома столпившихся людей, часть из которых были черноплаточные женщины.

– У бабы гости? – спросил Вовка.

Оля не успела ему ответить, как из дома выбежала мать и бросилась в их сторону, отчаянно размахивая рукой. Девочка от неожиданности присела, ожидая традиционной в таком случае оплеухи. Инстинктивно она пыталась стать ниже ростом – может, не заметит. Ничего подобного, конечно же, не случилось. Ольгино счастье, что Вовка опередил мать и подбежал к ней раньше, чем та успела добраться до дочери.

– Ма-а-ама! – радостно заорал мальчик. – Ма-а-ама! Ты не уехала.

– Куда же я уеду-то, сыночка? Куда я от тебя уеду, мой родненький? – Ираида заразилась Вовкиными эмоциями. – Давай мама тебя обнимет. Моего мальчика. Ангел мой! Солнышко мое!

От такого напора материнский любви оторопела не только Ольга, но и сам Вовик. Обретя мать заново, он успокоился и разом устал от этих «телячьих нежностей».

– Ты зачем уехала? – строго спросил он не оправдавшую надежд мамашу.

– Куда, сыночка? – размазывая слезы по лицу, уточнила Ираида.

– Олька сказала… – в который раз сдал сестру Вовик.

– Ах, Ольга сказала… – поднялась с колен Ираида Семеновна.

Вовка, не глядя на мать, кивнул головой, а потом что есть силы заорал по направлению к дому:

– Де-еда! Во-о-ва при-и-ше-ол!

Ираида подскочила, как ошпаренная, и дернула сына за руку:

– Не ори! Нету деда!

– Уехал? – полюбопытствовал мальчик.

– Уехал. Уехал твой дедушка, – запричитала женщина.

– Куда? – продолжал допрос Вова.

– Совсем уехал, – не зная, что ответить, продолжала скулить Ираида.

В это время к дому старших Звягиных подъехал небольшой грузовичок, из кабины которого выскочил Степан. В кузове сидело еще двое. Откинув борт, один спрыгнул на землю, а другой крикнул ему: «Держи!» Степан бросился ему помогать, подали обитую красным сатином крышку гроба. Мужик обхватил ее своими огромными ручищами, потянул на себя и бросил Звягину:

– Не надо, я сам.

Крышку прислонили к забору, а к машине направилось несколько мужчин, прежде чего-то ожидающих во дворе. Приняли гроб – большой и основательный. Несли тяжело, перед калиткой опустили. Подождали какое-то время, потом внесли.

В толпе прошелестело:

– Чего через калитку-то? Неужто через ворота нельзя?

– Из ворот выносить будут… – раздался голос Марьи Косых. – А в дом человек через калитку входит, – не переставала она поучать собравшихся.

Вова, внимательно наблюдающий за происходящим, выглядел очень заинтересованным. В силу своего небольшого возраста он никогда раньше не видел ни гроба, ни похорон и, как все дети, верил в то, что будет жить вечно. Другое дело – Ольга. При виде гроба ее мелко затрясло, и она придвинулась к матери. Та зашипела ей в ухо:

– Ты зачем его привела-то, доча? Я ж сказала – дома сиди.

Видя, что Ольга не реагирует на ее слова, внимательно посмотрела на дочь. Девочка побледнела настолько, что даже злополучное пятно поменяло свой цвет с багрово-синего на бледно-фиолетовый. Лицезрение родовой отметины напомнило Ираиде Семеновне о Зиновии Петровиче, и она бездумно обронила:

– Эх, доча… Одна ты теперь такая осталась.

Услышав материнские слова, Ольга стремглав понеслась прочь. В противоположную от родных сторону. Прочь! Все равно куда – хоть на край леса, хоть на край света. Лишь бы не видеть этот дом, этот гроб. Девочка все поняла: и про черный платок на голове у матери, и про уехавшего деда, и про деловито говорящего отца. Даже бабка Косых… Ах, еще и бабка Косых. Поселковая ведьма! Просто так не придет.

Оля споткнулась и растянулась на пыльной дороге. Пыль взвилась, и за заборами зашлись от угрожающего лая собачьи сторожа. Взметнулись копошащиеся в дорожной пыли куры и сбились в кучу поближе к своему защитнику петуху – от греха подальше. Девочка встала на колени и обернулась назад – никто за ней не гнался, улица была пустой. Ольга поднялась, отряхнула платье, с сожалением посмотрела на посеревшие от пыли кружевные носки и вздохнула, припоминая их первозданную белизну. До родительского дома было рукой подать. К нему Оля и побрела, шаркая по дороге, отчего пыль взвивалась клубами, попадая даже в нос. Девочка чихнула и уперлась в знакомую калитку.

Вдали за деревьями белел разгуливающий на свободе Трифон. Ольга вошла во двор и направилась прямиком к бане. Села на скамеечку, по-старушечьи положила руки на колени и замерла. Гусак, заметив передвижения в саду, очевидно, ими заинтересовался и, влекомый любопытством, поковылял в сторону Оли. Остановилась птица где-то за метр от застывшей в печали девочки. Вытянула шею и тоже застыла.

– Дед умер, – сообщила Ольга Трифону.

Тот в ответ издал какой-то гортанный звук, отчего его длинная шея раздулась, и по ней словно прокатился какой-то ком.

– Там все, – продолжала Оля. – Мама, папа, Вовка, даже ведьма Косых. Гроб привезли. На машине. Большой.

Трифон внимательно смотрел на скупо роняющую слова девочку и беззвучно разевал клюв.

– Что молчишь? – обратилась к нему беглянка. – Одна я теперь осталась.

Ольга ткнула пальцем в уродливое пятно. Гусак, уловив жест хозяйки, сделал шаг назад и агрессивно задрал плоскую голову.

– Дурак ты, Трифон, – неожиданно произнесла девочка и поднялась со скамейки. – Дурак, он и есть дурак. Я ему рассказываю, рассказываю, а он молчит да молчит.

В этот момент Ольга как две капли воды напоминала свою мать. По-Ираидиному воткнув руки в бока, она набирала обороты и заводилась от звука собственного голоса:

– Молчишь? – наступала она на Трифона. – Молчишь?

Гусь попятился.

– Что ты можешь? – кричала Оля. – Ну что ты можешь? Король называется! Это ты-то король?!

Низложенный монарх трусливо развернулся и заковылял на перепончатых лапах к родному загону.

– Иди-иди! Коро-о-оль несчастный!

Трифон прибавил шаг. А Ольга еще какое-то время размахивала руками и отрывисто выкрикивала вслед гусаку. За этим делом ее и застала соседка, держащая за руку присмиревшего Вовку.

– О-о-оль! – прокричала она, входя в калитку. – Ты чего шумишь? Напугал, что ли, кто?

Вова поторопился ответить за сестру:

– Это Трифон.

– Какой еще Трифон? – не поняла Таня.

– Король… – пояснил мальчик.

– Кто-о-о? – изумилась соседка.

– Его ведьма заколдовала, – продолжал разбалтывать секрет Вова. – Теперь он на Ольке женится и человеком станет. А если не женится, то не станет. И Олька нам не родная. Вот.

Сначала, слушая этот бред, Татьяна была готова поднять Вовку на смех, но увидев, с какой серьезностью тот излагает «семейную тайну», удержалась. События сегодняшнего дня изрядно утомили ее, ну а детей, думала она, тем более. Поэтому с такой готовностью откликнулась она на просьбу Ираиды отвести мальчика домой и присмотреть за ним. Это на случай, если старшей нет дома.

Все складывалось как нельзя кстати – Ольга была дома. Значит, задание выполнено, и вполне можно заняться делами гораздо более приятными, чем отдание последнего долга усопшему. Татьяна свою подругу любила, хотя, между прочим, изрядно ей и завидовала. В соседкиной голове как-то не укладывалось: «Ну за что Ираиде такое счастье?!» И муж, и дети, и, наконец, свекор со свекровью – и те не как у людей! Зависть двум подругам общаться не мешала, но Ираида не раз замечала, как оживляется Татьяна в момент сообщения о каких-то проблемах и неприятностях семьи Звягиных и однозначно скучнеет, когда речь идет о событиях приятных во всех отношениях. Вот и сейчас соседка была как-то не траурно возбуждена и размышляла о собственной жизни с плохо скрываемым удовольствием. Правда, отдаться этому чувству полностью что-то мешало: то ли Вовка, несущий околесицу про заколдованных принцев и принцесс, то ли еще кое-что.

Ольга, чья тронная речь завершилась благодаря неожиданному вторжению, вышла навстречу соседке и поздоровалась:

– Здрасте, теть Тань.

– Привет, Ольга. Что у тебя случилось? Кричала как оглашенная, я подумала, может, испугалась чего? Тебя никто не обидел?

Татьяна видела девочку не первый раз в жизни и всякий раз ловила себя на мысли, что смотреть в лицо ребенку ей неприятно, ибо не получалось сосредоточить взгляд ни на чем другом, кроме как на этой ужасной родинке. Поэтому во избежание неловкости соседка предпочитала при разговоре с Ольгой смотреть куда-то поверх ее головы, а если возможно, то и не смотреть, и не встречаться, и не разговаривать.

Оля такое отношение чувствовала и поэтому неоднократно спрашивала Ираиду:

– Мам, а почему меня тетя Таня не любит?

– Да что это за ерунда! – всякий раз вскидывалась Ираида Семеновна и торопилась успокоить дочь: – Ну, с чего ты это взяла? Ну почему не любит?

– Я знаю… – роняла Ольга и отворачивалась.

Вот и сейчас Татьяна допрашивала соседскую девочку, не глядя той в лицо. Но сегодня все было иначе, чем всегда. Сквозь детское личико с огромным родимым пятном на носу проглядывало лицо покойного Зиновия Петровича Звягина, отчего соседке было неуютно и жутковато. «Господи, бедный ребенок!» – думала она, пытаясь подменить жалостью брезгливость, но это у нее плохо получалось. Дабы не вводить себя в очередное искушение, Татьяна попробовала осуществить все дела сразу:

– Слушай, Ольга. Мать сказала накормить вас и оставить у себя, если захотите. Не захотите – оставайтесь дома, только со двора ни ногой.

– Я не хочу есть, теть Тань. Вовку вот накормите, а я его здесь подожду.

Воодушевленный отказом сестры, Вовик последовал ее примеру:

– Я тоже не буду.

– Ну конечно, – не сдавалась соседка. – Про то, что ты не будешь, мы знаем! Никуда ты, дорогой мой, не денешься. Раз мама сказала, значит, накормлю.

Надо сказать, что отказ Ольги Татьяну обрадовал, от этого женщине стало стыдно, и она решила компенсировать чувство невольной вины с помощью вверенного ей Вовки. Тот уперся и замотал головой:

– Не буду есть!

– Матери тогда скажу, – настаивала на своем соседка.

Такая радужная перспектива Вовку не устраивала, и он с мольбой посмотрел на сестру:

– А он сытый, теть Тань, – пришла Ольга на выручку.

– Это отчего это он сытый? Он же не ест ничего!

– Ем, – пискнул Вова.

– Он ест, – подтвердила девочка. – Утром вот ел. Много. Целую сковородку…

– Желтков, – подсказал мальчик.

– Все желтки съел, – продолжала врать Оля. – И белки.

– И белки, – подтвердил Вовик.

– И теперь он, теть Тань, есть не может, потому что его вырвет. Обязательно.

– Вырвет. Меня всегда вырывает, когда я ем.

Такая перспектива Татьяну не устраивала. Не обремененная детьми соседка с превеликим бы удовольствием покинула звягинский двор, но мешало обещание, данное Ираиде. Молодая женщина на всякий случай предприняла еще одну попытку:

– Может, попозже?

– Попозже его тоже может вырвать, – печально прокомментировала Ольга. – Он же больной. Разве вам мама ничего не говорила?

– Не говорила? – изо всех сил помогая сестре, удивился Вова.

– Не говорила, – растерянно подтвердила соседка.

– Вы, теть Тань, не переживайте. Она вам скажет. Просто не успела, наверное. А Вовку можно и не кормить.

– Ну как же, Оль, не кормить?! Так ведь можно и с голода помереть.

– Не-е-ет, он не помрет, – засопротивлялась девочка.

– Да-а-а, я не помру, – обещал Вовик. – Честно.

– А что я вашей матери скажу? – прибегла к последнему аргументу Татьяна.

– Скажите ей, что накормили.

– Чего удумали! Зачем это я свою подругу обманывать буду?

– Так вы не обманывайте, – посоветовала Ольга. – Просто скажите: «Вова пил чай».

– Я не пил чай! – возмутился мальчик.

– Он же и правда не пил чай, – поддержала его Татьяна.

– Дома попьет, – отрезала Оля и свирепо посмотрела на брата.

– Дома попью, – уверил Вовка соседку и вытащил из ее руки свою.

Татьяна настаивать не стала:

– Может, я тогда и правда пойду? – обратилась она к девочке. – Справитесь тут без меня?

Ольга утвердительно мотнула головой.

– В общем, если что – поесть там, попить… Милости прошу – всегда пожалуйста!

– Спасибо, теть Тань. Мы уж тут сами.

– Сами, – подхватил Вовка и, уставший от разговора, побежал к дому.

Ольга плотно притворила за ушедшей соседкой калитку и направилась вслед за братом. Но в дом девочка не вошла, а села на крылечке лицом к улице. Вовка не выдержал внутридомного одиночества и примостился рядом с сестрой. Сидели молча, наблюдая за жизнью улицы. Обычно оживленная по субботам, сегодня она была пустынна. Вмещавшая в себя пять домов улица уводила к краю села, к кромке соснового леса, населенного, по словам заботливых матерей Коромысловки, лешими и прочей нечистой силой. Некоторых детей этот факт впечатлял настолько, что материнские заветы «не ходить», «не шляться», «не мотаться где попало» соблюдались неукоснительно. Иные, возрастом постарше, внимали словам взрослых, но искренно считали их «детскими сказками». Звягинские дети пока еще верили в таинственные истории об исчезновении своих собратьев, поэтому предпочитали в конец улицы Матросова не ходить и не испытывать судьбу. А вдруг?!

– Оль… – прошептал Вовка, – деда уехал.

– Никуда он не уехал, – торопливо возразила девочка. – Он умер.

– У-у-умер? – с уважением переспросил мальчик, подозревая, что это таинственное «умер» сродни «стал героем».

– У-у-умер, – с тоской передразнила брата Ольга.

– А зачем?

– Дурак ты, Вова. Умер просто, и все.

Значение слова «умер» Вове, похоже, не было понятным.

– Теперь будут хоронить, – продолжала Оля ликвидировать Вовкину безграмотность. – В гробу.

– В гробу… – бездумно повторял мальчик.

– Потом в землю зароют.

...

4 5 6