9

Он нёсся по лесу, чувствуя, как по лицу ручьями бегут струи дождя: те тучи с запада, что вечером золотились краями в закатном солнце, теперь закрыли всё небо и прорвались ливнем. Вокруг стоял ровный гул, под ногами хлюпало, и надо было бежать. Весь мир сузился до неостановимого бега по залитому дождём лесу. А потом вместо раскисшей земли его ноги ощутили что-то твёрдое и ровное. Парень поднял взгляд. Он стоял на обочине узкой дороги, всего в нескольких десятках метров от старинных деревянных домиков городской окраины. Он вышел к людям.

Лем

Лем стоял у окна и с привычной профессиональной внимательностью смотрел вниз, на клубящуюся в атриуме торгово-развлекательного комплекса «Баялиг» толпу покупателей, отдыхающих или спешащих по своим делам людей. Голова после вчерашнего гудела, хотелось пить, но двигаться было лень.

– Свари кофе, а?

– Сейчас, только рубашку найду. – Жаклин сидела на кровати, выискивая в ворохе одеял, простыней и пледов свои вещи. – Ага, вот она. Может, коктейль намешать?

– Нет, мне через час на дежурство. – Он поморщился, но не от головной боли – она уже проходила, – а от накатывавшего в такие вот моменты ощущения бессмысленности мира, и главное – от бессмысленности его собственной жизни. Привычное чувство, хорошо, что оно быстро пройдёт, а вечером обещала явиться Наташка, с ней точно скучно не будет. Пока же на Лема наваливалась серая беспросветность полнейшего одиночества.

Наверное, это его состояние передалось женщине, потому что она, стоя полуодетой у кухонной ниши, спросила, не отвлекаясь от приготовления крепчайшего чёрного кофе:

– Почему ты постоянно один?

– Не один. – Он отвернулся от окна и скабрёзно улыбнулся: – Сейчас с тобой, а вечером…

– С новой фифой из клуба, – закончила она за него. – Неужели тебе не надоело? Или ты на самом деле не умеешь привязываться к людям? Не хочешь любви? Семьи?

Он сжал кулаки, так, что побелели костяшки. Такие мысли он гнал от себя, и никто за всё время здесь не говорил с ним об этом. Но рано или поздно приходится отвечать, хорошо, что Жаклин – она умна и не болтлива.

– Любовь? А что это такое? Что такое семья? Знаешь, что это?! Это когда тебя делают, как игрушку! Делают! А потом, наигравшись, вышвыривают вон, даже не удосужившись объяснить, что за мир вокруг!

Жаклин взглянула на парня, удивлённая его резко изменившимся тоном, потом выставила на журнальный столик чашку с кофе и тарелку с бисквитами:

– Держи. Перед дежурством тебе поесть нужно. Значит, тебя бросили, и ты теперь не веришь девушкам?

– Никому!

Он взял кофе, но сразу же поставил кружку на место – руки слишком дрожали. Почему это воспоминание накатило именно сейчас? Так, что нельзя молчать, слова горят в мозгу, жгут между ключиц, рвутся наружу.

– Я верил, пытался верить, но был просто игрушкой для того, кого считал отцом.

Лем закрыл глаза и стал рассказывать. О месяцах до своего рождения, когда его, заготовку, созданного в родильной камере «болвана», учили дистанционно – учили не добру, а боли, и били просто потому, что тогда это можно было безнаказанно делать. О месяцах после рождения, когда ему пришлось взрослеть в десять раз быстрее нормальных людей, быть ребёнком в теле взрослого, послушно исполнять приказы, проходить обследования, участвовать в экспериментах в качестве подопытного кролика. О том, кого он считал отцом, кому верил, единственному в этом мире, и который дважды предал его, сначала холодно объяснив, что он – всего лишь «опытный образец», пробная версия «компаньона», а потом выгнал его под дождь в ночной лес, приказав идти в город, в какую-то контору, сам же остался с той, кого Лем ненавидел. О том, как он ждал от отца хотя бы одного ласкового слова, как пытался понять её – то ли свою создательницу, то ли вынужденную приятельницу по играм. И как она кидала в него ветками, гоня от отца, а тот молчал, даже жестом не остановив её. И о безумном беге под ливнем, беге в никуда.

– Я вышел на окраину города – грязный, мокрый, растерянный. И понял, что я – не игрушка в их руках, а свободный человек, я могу сам выбирать свою жизнь. Если я – клон того, чьё имя гремело по всем подиумам мира, то должен занять полагающееся мне по праву место! И я пошёл в город. Хорошо, был дождь, и никто не удивлялся моему виду. Я знал, куда идти, ведь столько раз мечтал об этом, мечтал о мире моды. И знал адреса всех городских агентств. Я пришёл в крупнейшее в городе модельное агентство.

– И что? – Жаклин сидела на неприбранной кровати, забыв, что ещё не одета.

– Ну что. – Лем усмехнулся. – Пришёл, потребовал, чтобы меня принял хозяин. Сказал, что хочу работать у них.

– Выгнали, да?

– Нет, наоборот, привели к хозяину. Это был холёный, гладкий тип, совсем не такой, как я себе тогда представлял, но одет великолепно: чёрный костюм из натурального денима с начищенными серебряными заклёпками и «молнией», чёрные кожаные кроссовки – строгость, деловой стиль и презентабельность во всём. Он на меня глянул, улыбнулся, и сразу: «Думаю, вы нам подойдёте, но это работа не для неженок». Я сказал, что согласен на всё. Он меня в какую-то комнату привёл, рядом душевая роскошная, ну и кивает: иди, мойся. Я дурак тогда был, раздеваться начал, а он меня так ла-асково гладить стал, потом в штаны полез. Сам не знаю, как получилось, ведь ничего не понимал ещё, на рефлексах сработал, как на тренировке. Он к стене отлетел, заверещал что-то. В комнату два охранника вломились, я, полуголый, отбиваться стал, в коридор выскочил, ну один мне тогда нос и своротил. Я как-то увернулся от них, и по коридору к окну. Повезло, второй этаж оказался, и окна простые стеклянные. Я стекло вышиб, вниз сиганул, только что осколком зацепило.

– Бровь?

– Да. Они бы меня догнали, но это окно не во двор, а на улицу выходило, там мобили ездили. Один остановился, дверь открылась, и мне кричат: «Садись!» Я и запрыгнул – куда деваться? Так с Кэт познакомился. Она в Смоленск по делам приезжала, как раз в соседнем здании контракт подписывала, и видела всё с самого начала. Улыбнулась мне, платок дала: «Прижми к ране, как уедем отсюда, полечу тебя».

Лем ненадолго замолк, вспомнив, как тонкие изящные пальцы восточной красавицы гладили его сломанный нос, порезанные бровь и щёку, спускались ниже, ниже…

– В общем, я с ней сюда приехал, она мне как-то документы выправила, на работу взяла.

– И в любовники, да? – Жаклин наконец вспомнила про свой кофе. – А потом в отставку отправила.

– И что? Не должен теперь с другими встречаться? По ней обязан страдать?

– Да ничего, она насчёт мужчин не заморачивается, сам знаешь: встретились-разбежались. У неё только одна любовь – работа, центр этот. И тебя она умело к делу пристроила. – Интонация у Жаклин была странная, словно она намекала на что-то, что Лем должен был понять сам.

– Значит, тебе тогда всего полтора года было? А психологически лет пятнадцать? Ребёнок совсем. Но почему ты ненавидишь отца и… Лену?

– А что я, любить их должен? Боготворить, как своих создателей?! Отец меня ни во что ставил, только о том своём сыне и думал – как обещание выполнить! А она – презирала! Знаешь, что она говорила? «Полжизни бы отдала, чтобы не знать, как это – лепить его»! Она меня ненавидела! И оба бросили, как сломанную игрушку!

Жаклин задумчиво смотрела на него – невысокая черноволосая женщина лет сорока, единственная, с кем он мог нормально общаться во всей громаде торгового центра.

– Значит, думаешь, что они тебя предали? А может, спасли? А предал – ты?

Он, не ожидавший, что кто-то может обвинить его в том, что сделали с ним, зло взглянул на неё. Женщина непонятно и брезгливо усмехнулась:

– А Кэт превзошла сама себя! Она знает, кто ты?

Вопрос прозвучал резко, словно удар хлыста.

– Нет! Я сказал, что полностью потерял память.

– Хорошо, что хоть до этого додумался и что язык за зубами держишь. – Жаклин со странной жалостью посмотрела на него и кивнула на остывший уже кофе.

– Завтракай и собирайся, а то на дежурство опоздаешь. Кэт твои интрижки выгодны, но если напортачишь с работой – узнаешь её настоящий характер.

Лем собрался быстро, привычно заставляя мышцы лица принять рабочее выражение отстранённой внимательности. Жаклин сидела, задумавшись, потом встряхнула по-мальчишечьи короткими чёрными волосами:

– Значит, так. Эту ночь обоим лучше забыть! В твои дела я не лезла и лезть не собираюсь – своих выше головы, – но вот этот адрес возьми. Как надумаешь, свяжись с этим человеком, он может помочь спрятаться. Наш притон – не укрытие для тебя, да и Кэт совсем не дура. А теперь выметайся, мне себя в порядок привести нужно!

>*<

Лем стоял на боковой линии торгового центра, профессиональным взглядом следя за посетителями. Обычный рабочий день: пять часов дежурства без возможности отлучиться на обед или по нужде, зато после него можно поесть в любом из местных кафе, потому что сотрудников хозяйки комплекса арендаторы кормили бесплатно, конечно если не особо зарываться и не соваться в дорогие рестораны. Раньше такой порядок Лема не интересовал: положено – так положено. Но сегодня он впервые посмотрел на свою жизнь со стороны.

Тогда, год назад, он был испуганным, ничего не понимающим, ошалелым от новых знаний и чувств мальчишкой. Ему казалось, что он снова только что родился и учится видеть мир. Прошлое, в котором были исследовательский центр, отец, Лена, разлетелось на осколки, как то стекло, что рассекло его бровь, и точно так же, как и стекло, оставило свои шрамы – невидимые никому, но так и не зажившие. Любое воспоминание причиняло боль, и парень старался вообще не думать, жить одним мгновением, сиюминутным чувством, желанием, делом. Тогда он поменял всё. Красивое каре сменил на очень короткую стрижку, зато отрастил бородку, которую многие женщины называли «брутальной» и восторженно закатывали глаза. Да, в сочетании с «по-мужски» перебитым носом и небольшим шрамом на лице бородка выглядела очень брутально. Стандартная форма охранника – чёрная куртка из искусственной кожи с серебристыми клёпками и чёрные джинсы – дополняла облик «крутого парня». Сменил он и имя и, словно издеваясь над собой, выбрал для него второй слог слова «голем». Ведь он и есть слепленная современными «чернокнижниками» «кукла». Лепонт умер тогда, в залитом дождём городе, его нет. Есть только Лем – охранник крупнейшего в этом городе торгово-развлекательного комплекса, бывший любовник хозяйки, завсегдатай ночных клубов и любимец женщин.

Он открыл для себя этот мир, так манивший его ещё в исследовательском центре – мир женщин и того удовольствия, которое от них можно получить. Он не был бабником, не пытался самоутвердиться за их счёт и никогда не встречался сразу с двумя женщинами, но они менялись часто, приходя к нему лёгкой походкой и вскоре упархивая неизвестно куда. Никогда не бывало скандалов, сцен ревности, и он радовался этому, радовался отсутствию обязательств, а больше – тому, что от него не требуют ничего, кроме приятно проведённых часов и обычной мужской галантности. Он не хотел ни к кому привязываться – ему хватило одного раза.

Кэт, роскошная сорокапятилетняя хозяйка всего этого громадного здания, отнеслась к неожиданно свалившемуся ей в мобиль красивому парню со странной смесью материнского участия и неприкрытого сексуального влечения. Оберегая неприспособленного к жизни Лема от насмешек и искренне заботясь о нём, как о сыне, она в то же время ничуть не скрывала своей темпераментности и гордилась новым любовником, как это умеют только очень уверенные в себе женщины. Кэт многому его научила, а потом отстранилась, сказав, что не понимает ревности: «Каждый живёт, как хочет, главное – мы все здесь одна семья, верно?» К этому моменту на Лема уже поглядывали её подруги, и он стал встречаться с одной из них. Та была лет на десять моложе Кэт, не настолько вкрадчиво-сексуальная, но тоже научила его кое-чему. А ещё стала дарить подарки, в основном одежду, платила за него в лучших ресторанах комплекса.

Теперь у него была уже пятнадцатая по счёту девушка – высокая, с точёной фигуркой и длиннющими (завистницы шептались – наращёнными) платиновыми волосами – красавица Наташка, выпускница юрфака и единственная дочь какого-то городского «шишки». Она впорхнула в его жизнь дней пять назад и пока не претендовала на что-то большее, чем танцы в клубе или ужин в ресторане – платила, разумеется, она. Только вчера, покупая Лему в подарок недавно появившийся в продаже довольно дорогой ком, она откровенно намекнула, что не прочь провести с ним ночь. Но до её появления сегодня вечером он был совершенно свободен и заглянул к единственному человеку, с которым смог наладить подобие приятельских отношений – к Жаклин, работавшей барменшей на пятом этаже «Баялига». Вечерние посиделки за бокалом коктейля перешли в дегустацию содержимого её личного «погребка», потом в неожиданно бурную ночь, и всё вылилось в утренний тяжёлый разговор.